просуществовала недолго, уже в декабре 1821 года последовал запрет на её деятельность.
В ноябре 1821 года стал полковником и получил под свою команду совершенно расстроенный Вятский пехотный полк, в течение 1822 года привёл его в порядок. Сам Александр I, осматривая его в сентябре 1823 года, выразился: «Превосходно, точно гвардия» и пожаловал Пестелю 3000 десятин земли.
В марте 1812 года Павел Пестель вступил в масонскую ложу «Соединённые друзья», а в 1816 году он перешёл в ложу «Трёх добродетелей». Позднее был принят в «Союз спасения», в написании устава которого участвовал. В 1818 году стал членом Коренной управы Союза благоденствия, а в 1821 году, после его самоликвидации, возглавил Южное тайное общество. Обладая большим умом, разносторонними познаниями и даром слова (о чём единогласно свидетельствуют почти все его современники), Пестель скоро встал во главе общества. Он не только умел предложить что-либо, он знал, что предложить, он принадлежал к редкому тогда типу людей — программных деятелей, осмысливших среду порой до мелочей и выработавших не только мировоззрение, но и общественную, и классовую идеологию. Но силы его красноречия и природного обаяния не смогли убедить в 1825 году петербургское Северное общество действовать в духе Южного, и окончательное решение о слиянии было отложено на 1826 год.
Выражением его взглядов была составленная им «Русская Правда»; этот проект, написанный в республиканском духе, можно считать вместе с конституционным проектом Н. Муравьёва главными выражениями идей тайного общества, хотя ни тот, ни другой не имели никакой обязательности для членов общества. В планах социального и политического переустройства общества, разработанных в «Русской Правде», налицо, прежде всего, отрицание сословного строя, при котором для пресыщения корысти несколько людей оказывают жестокую несправедливость против наибольшей части народа. Пестель считает нужным «всякую даже тень аристократического порядка, хоть феодального, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить». Отсюда — его обличение крепостного права, «противного законам естественным», заканчивающееся кличем к дворянству, которое «должно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми». Сам Пестель, по словам Ивана Якушкина, при составлении «Русской Правды» имел в виду только подготовиться к деятельности в земской думе. При этом отсутствие избирательного ценза в выборах, в его проекте, подтверждает его подлинный демократизм; он заботится о том, чтобы никто «не был зловластно от участия в государственных делах исключён», равенство в правах и перед законом — вот политический идеал Пестеля. Обстановка Александровского времени даёт, очевидно, Павлу Ивановичу чрезвычайно богатую пищу для его ума. Пребывание, в своё время, за границей расширяет его политический кругозор. Важнейшей стороной «Русской Правды» являлись размышления Пестеля о внутреннем устройстве России, политическом и экономическом, которые Николай Тургенев называл «социалистическими теориями». Следственная комиссия построила свои обвинения против Пестеля и некоторых других именно на «Русской Правде». Алексей Цветков-старший писал, что Пестель «предусматривал период жесткой диктатуры с насильственной русификацией и депортацией „буйных“ народов, к которым он относил некоторых кавказцев и даже евреев».
Нередко полковник Пестель жертвовал для полка собственные деньги.
Сохраняя надежду на помилование и, возможно, проявляя инстинкт самосохранения, зная, что всю переписку будет читать следственная комиссия во главе с Николаем, он указывает в письмах на осознание содеянного. В своём последнем перед казнью письме от 1 мая 1826 года из Петропавловской крепости к родителям Пестель писал: «Я должен был раньше понимать, что необходимо полагаться на Провидение, а не пытаться принять участие в том, что не является прямой нашей обязанностью в положении, в которое Бог нас поставил, и не стремиться выйти из своего круга. Я чувствовал это уже в 1825 году, но было слишком поздно!» и «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно любил моё отечество, я желал его счастья с энтузиазмом… Я никогда никого не ненавидел, никогда не был ожесточён против никого».
По свидетельству одного офицера, перед казнью Пестель сказал: «Что посеял, то и взойти должно и взойдёт впоследствии непременно». Сохранилось следующее воспоминание протоиерея Мысловского, присутствовавшего на казни декабристов, о Пестеле: «Пестель в половине пятого, идя на казнь и увидя виселицу, с большим присутствием духа произнёс следующие слова: „Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали тела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять“».
Четвёртая серия. В домашнем театре Муравьёв-Апостол играет Гамлета.
Фраза из Гамлета про "что-то неладное в королевстве датском", ставшая уже крылатой, на языке Уильяма Шекспира звучит так: Something is rotten in the state of Denmark.
Интересно то, что существует огромное количество переводов и интерпретаций этой фразы, как то:
Знать въ Данiи свершилось нечто злое! (М.П Вронченко 1828)
Я бедствiя отечества предвижу! (Н.А Полевой 1837)
Нечисто что-то въ датскомъ королевстве ( А.Кронеберг 1844)
Да! Что-то в Дании недоброе творится (М.А Загуляев 1861)
Да! Что-то в Дании теперь неладно! (П.П Гнедич 1892)
Что-то не ладно въ королевстве Данiи (А.М Данилевский 1878)
А вот чем: в Дании у нас неладно (Н.Маклаков 1880)
Не доброе творится у насъ въ стране (А.Л Соколовский 1883)
Подгнило что-то в Датском государстве (К. Романов 1899)
Какъ видно, въ Данiи что-то подгнило (П.А Каншин 1893)
Гниль завелася въ Датскомъ королевстве (Д.В Аверкиев 1895)
Какая-то в державе датской гниль (Б. Пастернак 1940)
Что-то подгнило в датском государстве (М.М Морозов 1954)
Подгнило что-то в датском государстве (М. Лозинский 1933)
Подгнило что-то в королевстве Датском (А. Агроскина по подстрочнику Морозова 2008)
Прогнило что-то в Датском государстве (В. Рапопорт 1999)
В стране как видно назревает кризис (В.Поплавский 2001)
Пахнуло тленом в Датском королевстве (А.Чернов 2002)
ДИКТАТОР
К моменту восстания в Петербурге будущий император Николай I уже понимал, что гвардейский мятеж в столице вспыхнул не случайно, а был связан с деятельностью неких загадочных тайных обществ. Достаточно подробные сведения о подготовке восстания он получил 12 декабря от начальника Главного штаба И.И. Дибича. Тогда же, 12 декабря, к Николаю явился гвардейский поручик Яков Ростовцев с собственноручным письмом, в котором, в частности, содержались следующие слова: «Противу Вас должно таиться возмущение, которое вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России!» Письмо это сильно напугало претендента на престол.
В ночь с 14 на 15 декабря 1825 года в Зимнем дворце начались первые допросы арестованных заговорщиков. Правда, в первые дни после восстания следователям многого добиться не удалось. Арестованные настаивали на том, что действовали, оставаясь верными присяге, данной императору Константину, и ни в каком заговоре не состояли.
Показания «диктатора»
Впервые более или менее связную картину развития заговора следствие получило лишь 23 декабря. Картина эта принадлежала перу полковника Сергея Трубецкого, неудавшегося «диктатора восстания», решившего не выходить, или просто не решившегося выйти, 14 декабря на Сенатскую площадь.
Версия, которую князь Трубецкой предложил следствию в первых развёрнутых показаниях, датированных 23 декабря, состояла в следующем: тайное общество было создано с нравственной и очень благородной целью. По словам полковника, «цель была – подвизаться на пользу общую всеми силами и для того принимаемыя правительством меры или даже и частными людьми полезные предприятия поддерживать похвально», то есть речь шла о «способствовании правительству к приведению в исполнение всех мер, принимаемых для блага государства». Кроме того, Трубецкой заверил, что люди, входившие в тайное общество, были по большей части хорошими и добродетельными. При этом он сообщил и некоторые подробности о «благородном обществе»: образовалось оно в 1816 году, а затем, в 1818-м, было реформировано. Назвал князь и многие фамилии участников этих организаций.
Однако, по его утверждению, «во всяком подобном обществе, хотя бы оно первоначально было составлено из самых честнейших людей, непременно найдутся люди <…> порочные и худой нравственности», которые испортят прекрасные замыслы. Разумеется, и в данном случае такие люди нашлись, вернее, нашёлся один такой человек – руководитель Южного общества.
ПАВЕЛ ПЕСТЕЛЬ
Собственно, цель общества в столице, как и личная цель Трубецкого, согласно его показаниям, состояла в противодействии Пестелю. Не будь его, все заговорщики давно бы мирно разошлись, никакого 14 декабря бы не случилось. Пестель оказывался, таким образом, главным виновником событий на Сенатской площади.
Трубецкой резюмировал: «Я имел все право ужаснуться сего человека, и если скажут, что я должен был тотчас о таком человеке дать знать правительству, то я отвечаю, что мог ли я вздумать, что кто б либо сему поверил; изобличить его я не мог, он говорил со мною глаз на глаз. Мне казалось достаточною та уверенность, что он без содействия здешнего общества ничего предпринять не может, а здесь я уверен был, что всегда могу все остановить, – уверенность, которая меня теперь погубила».
По словам Трубецкого, с разгромом заговорщиков на Сенатской площади опасность для государственной власти в России не исчезла. Князь рассказал, что перед его отъездом из Киева в ноябре 1825 года Пестель просил передать, «что он уверен во мне, что я не откажусь действовать, что он очень рад, что я еду в Петербург, что я, конечно, приготовлю к действию, которое, может быть, он начнёт в будущем году, что его вызывают к сему из Москвы и Петербурга».
У властей, судя по настойчивым заявлениям Трубецкого, был только один шанс избежать продолжения кровавого кошмара: не арестовывать единственного (помимо него самого, разумеется) человека, который мог противостоять Пестелю. Этим человеком был руководитель Васильковской управы Южного общества подполковник Сергей Муравьёв-Апостол.
Трубецкой объявил следователям, что Муравьёв поклялся, «если что-нибудь Пестель затеет делать для себя, то всеми средствами ему препятствовать».
Однако ни Павел Пестель, ни Сергей Муравьёв-Апостол в показаниях не распространялись на тему взаимной ненависти и смертельной вражды. Видимо, дело было в другом. 13 декабря «диктатор» отправил Муравьёву письмо с просьбой о военной поддержке. Трубецкой не знал, дошло ли его письмо по назначению. А оно вполне могло дойти, побудив Муравьёва-Апостола предпринять какие-то шаги по организации восстания и спасению уже попавших в тюрьму столичных заговорщиков. Поэтому князь хотел дать подполковнику шанс хотя бы попытаться воплотить их общие идеи в жизнь, убедив следствие, что тот никакой опасности для государственной власти не представляет.
Однако выстроенная Трубецким концепция не была принята следствием. А в ночь с 28 на 29 декабря 1825 года под Киевом
