вместе с ними ожидать возвращения сына, мужа, и отца....
Они обнялись и замолчали.
- Ну все, Оленька, до поезда осталось не более двух часов, тебе пора... Но подожди! - спохватился он. - Я сейчас.
Бессонов в азарте, каком-то необъяснимом оживлении подбежал к столу, и стал выгребать из своих карманов все деньги, которые у него только были.
Увидев происходящее, к столу подошел и Курбатов, поверх шуршащей кучки мятых купюр он положил тяжелый золотой брелок в виде полумесяца на цепочке крупного золотого плетенья…
- Надеюсь, что хотя бы вы, Ольга, с вашим и Анатолиным ребенком будете счастливы. – проговорил он неожиданно трезвым голосом и, отвернувшись, начал ожесточенно накручивать патефонную ручку.
Анатолий сложил все деньги и брелок в Ольгин ридикюль и, крепко поцеловав ее в губы, проводил до двери. Процокали по лестнице Ольгины каблучки, и в комнате наступила тишина.
- Ну что, юноша? - проговорил недавно проснувшийся и наблюдавший за картиной расставания сквозь сощуренные ресницы Виктор Бенедиктович. - Послал девицу прямо в логово большевиков?
- Бог поможет... Надеюсь. Она ни в чем не виновата - хмуро проговорил Бессонов.
- Врешь, батенька, она перед ними уже фактом своего рождения, своего происхождения виновата. И этой вины и ей, и всем ее детям, если сподобится родить благополучно, за глаза хватит.
- И-и-и-эх! - громко закричал Бессонов, запуская в раскрытое окно пустую бутылку, словно гранату. Дождался звона разбитого стекла и удовлетворенно прокричал, будя уснувших.
- Так что же мы не пьем? Или мы не русские? Водка, водка где? Водки хочу, непременно водки!
Все выпили, включая проснувшихся проституток, закусывая, кто, чем мог, кто, что нашел на разоренном столе, закурили и словно одновременно о чем-то задумались, молча наблюдая, как слои сизого табачного дыма не торопясь выползают из открытого окна.
- Ну, хорошо, - нарушил тишину Курбатов. - Девочку вы услали. Как у нее сложится - одному Богу известно. Ну, а вы-то сами как, господин штабс-капитан?
- Я?.. - В пьяной задумчивости протянул Бессонов. - Со мной проще. Много проще. У меня, господа, давно уже все решено. В России меня шлепнут на первой же после китайской границы версте. А без России, без Оленьки, без моего еще не родившегося ребенка, без моих осенних туманных гор и плачущих сосен существование мое мне кажется совершенно бессмысленным и ненужным. Здесь я либо сопьюсь до полной своей деградации, либо... Либо просто-напросто сойду с ума.
- И так уже что ни ночь, то серафимы какие-то снятся....Ну их к чертям… Страшно. Страшно… Увольте, господа. «Не дай мне Бог сойти с ума - уж лучше посох и сума».
- Сейчас, совсем скоро, прозвонит телефонный звонок, и все. Совсем и навсегда. Дайте, господа, папиросу, пожалуйста. Мои кончились.
За окном стали видны уже контуры домов, сквозь дырявые тучи вывалилась четко очерченная, словно детская аппликация, луна, удивительно белая и необыкновенно красивая, когда утреннюю напряженную тишину нарушил резкий телефонный звонок.
Бессонов схватил трубку, облегченно вслушиваясь в прерываемый какими-то посторонними звуками голос, и нарочито радостно, быстро проговорил:
- Да-да, Оленька. Спасибо тебе за все. Я хочу, чтобы ты знала. Я никого так сильно не любил, как тебя, незабвенная ты моя. До свидания. Кланяйся родителям. И будь им, как дочь...
Анатолий подошел к окну, застегнулся на все пуговицы, перекрестился и слегка дрожащим голосом пробормотал, прошептал:
- А еще говорят, «на миру и смерть красна». Нет, господа, страшно все- таки, страшно. Поверьте, страшно...
Словно утопая в густом прозрачном сиропе с широко открытым ртом, пытался добежать и перехватить его руку Курбатов, но пуля, выпущенная из старого, отполированного до белизны револьвера, уже рвала офицерское сукно кителя Бессонова, слева, там, где сохранились дырочки от орденов.
Глава 5.(очень короткая). Первые сомнения.
Прослушав запись пересказа второго путешествия по генной памяти Володи, Ручкалов хмыкнул и с еле уловимым сарказмом проговорил:
- Странная, однако, у твоих предков, Володя, судьба. То гибель в расцвете лет, а то суицид…
- Да пошел ты... - отозвался устало Давыдов. - Ты лучше скажи, когда мне гипс этот дурацкий снимут. Сил нет, как под ним нога чешется. Да и погулять хотя бы по парку хочется.
- Погулять? - В лице Ручкалова промелькнул, как показалось Владимиру, не понятый им страх. - Да чего там гулять! Дождь, слякоть, ветер холодный. Ты уж лучше отлежись. Вот тебе спирт. Расслабься, выспись. А там, глядишь, и гипс снимут. Ты же понимаешь, я только психиатр, со своими заморочками, своей диссертацией, а ногу твою курирует хирург. Это противоположности. Пока наши с тобой попытки - это так себе, пара-тройка поколений… Нужно попытаться копнуть поглубже. В следующий раз, конечно, в следующий раз. Ручкалов положил катушку с пленкой в карман халата и ушел, насвистывая. Но что-то в поведении старого дружка, в его жестах, словах, сказанных и не сказанных, Давыдову очень не понравилось. Очень.
За окном мрак, полная темнота, словно стекло заклеили черной бумагой - ни луны, ни фонаря. Лишь по жестяному сливу чуть слышно ползает дождь, тихо так, убаюкивающее.
- Нет, Володенька, сейчас спать ну никак не стоит… - прошептал он в проснувшимся в нем охотничьем азарте. - Я этого Ручкалова с первого класса знаю. Всегда он врал хреново. Даже когда плакался перед педсоветом о смерти любимой бабушки, похороны которой повлияли, мол, на его аттестат, медальку золотую выпрашивая, никто ему не поверил, даже распоследний алкоголик-физрук... Что то тут явно нечисто.
Владимир упаковал свою загипсованную ногу в целлофановый пакет с оборванными ручками, влез здоровой ногой в стоптанный тапок и захромал к двери.
Со стороны коридора на дверь его был прибит старый полосатый матрас, и над ней горел фонарь, с красной надписью «Тихо. Идет гипнотический сон!»
- Ну и ну! - сплюнул Давыдов и заковылял по кишкообразному коридору в сторону выхода на лестницу.
Многие двери в палаты поразили Владимира своим странным для больницы видом. Кроме уже знакомых полосатых матрасов, в коридор смотрели глухие металлические створки с круглыми глазками и квадратными окошками для передачи пищи (одним словом, как в тюрьме), перед другими дверям красовались мощные, сваренные из арматуры в палец толщиной, решетки с большими навесными замками на них.
- Да, веселенькая у тебя клиника, Сереженька ты мой, дружок ты мой закадычный, веселенькая... - своим брюзжаньем Давыдов пытался выгнать из себя странную робость, если не страх, охвативший все его существо.
За поворотом, прямо возле выхода на лестницу, перед металлической дверью горела надпись: «Бокс интенсивной терапии. Вход строго по пропускам».
Володя не стал испытывать судьбу и подходить к этой двери, тем более что в углу мигала красным откровенно установленная видеокамера, как можно скорее свернул на лестницу и, опершись на перила, поспешил вниз.
[font="Trebuchet MS", Helvetica, "DejaVu Sans", "Lucida Grande", "Lucida Sans
