Виктор Самуйлов
Ворон
Большой чёрный Ворон, напружившись, упершись жёсткими перьями хвоста в ноздреватый, серый с прозеленью, как залежалый сыр, наст, яростно долбил оленью ляжку, закостенелую в морозах за долгую, студёную зиму. Спешит ворон - обязательно приморозит к вечеру, и всё… - камень! Старается хоть кроху мяса отхватить от сизой, тугой, чуть отошедшей голым верхом под солнечными лучами оленины. Но с великим трудом поддаётся мерзлятина ослабшей птице, скользит клюв, отскакивает голова, заваливая птицу на хвост.
Три дня мела чёрная пурга, подлизала с наветренной стороны крутые лбы сугробов, с подветренной выдула ямы до травы, ломкой, серой, снег до чёрных, поседевших от холода комков спёкшейся грязи выдула. А вчера и сегодня - яркое солнце. Изголодавшее в зиму зверьё ринулось в добычу, ох, как оно ждало эти дни. Пригревает, и хорошо пригревает, после обеда может так угреть, так тронуть слепящими лучами жёсткий наст, что помягчеет и осядет ледяная корка, вытаявшее осклизло заблестит, источая дурманные запахи, сманивая к себе всевозможное зверьё: облезлых песцов, собак, бакланов… и старый ворон тут же…
И спешит, бьёт клювом Ворон, по сторонам поглядывая, дух переводит, хоть и некогда.
В низинах, пробрасываясь от увала до увала, цепляясь за серые, голые ветки тальника, уже ползут, удлиняясь, острые голубые тени сугробов.
Прихватывает вечерним морозцем подтаявший мусор, по-весеннему задорно проклюнувшийся на поверхность снега. Кой-где вдоль зимника, в распадках, в посёлке - по кучам и гребням снега, навороченного бульдозером, грязно и противно выступила, потекла оленья требуха осенней убоины, зачернели изодранные в клочья собаками, обклёванные бакланами куски мяса, белеют, скалятся сквозь их черноту кости. И рыбьи обломанные куцые хвосты, усохшие головы, внутренности, растащенные с осени по собачьим, сейчас вытаявшим, лёжкам, вдруг обильно и с противной грязной немотой явили себя солнцу. Устлан ими, как опавшими осенними листьями после ветра, осевший снег вокруг мусорников, у балков под форточками окон на намётах снега опять они; от помойных куч, что у дверей бараков, смрад и грязь. Липнет вытаянное к подошвам валенок и сапог мерзко и неотделимо...
Чертыханье баб, ругань особо брезгливых мужиков, ворчанье на пустой шум ошалелых от обилия еды псов - будоражат ленивую синелую атмосферу, покрывшую посёлок вязким маревом от испаряющейся влаги; а на душе у всех - и у зверья, и у людей - трепет от наступившей поры настоящей весны с капелью по застрехам, с журчаньем воды под раздрябшим снегом.
Собираются там вешние воды, копят силу, окрепнув, начинают истекать мелкими ручейками; льют себе потихоньку, упорно буравя толщу снега, полнясь с каждым мгновением, а пробившись на поверхность, уже ручьями, с клёкотом несутся вниз, к большой реке, закручивая мусор; тугие водяные мускулы окрашиваются под солнечными лучами во все цвета радуги. Неудержимым потоком стремятся талые воды в низины, успевая у клонящихся, дрожащих, как в ознобе, кустов шапками взбить пену, тут же разламывая её, кусками, несут в озерки и распадки. Озерки, распадки, заросшие мелким кустарником, на глазах полнятся рябой холодной зыбью; через недолгое время только ломкие сиротливые веточки макушек ивняка и мелкой ольхи выглядывают над этой неприветливой рябью.
Куда ни кинь взгляд, раскинулась тяжёлая, свинцовая поверхность, взблескивая и подрагивая, пучится, готовая поглотить отступившую к горизонту тундру. Проходит время и поуспокоившаяся вода, оставляя мусор, куски пены на мокрых пригорках и прибрежных кустах, незаметно уходит, переливается в реку. И та, скованная долгой зимой, ещё дремотная подо льдом, потихоньку начинает набухать: ворочается чуть слышно, но, видать, какая мощь, просыпаясь, бугрит раскисшую, раздрябшую снеговую спину. Всё это сопровождается острыми запахами отмокших в воде ивовых веточек, воздух густеет от тяжёлого духа залежалой разопрелой хвои лиственниц; гаражи, котельная подмешивают в этот букет запах гари, бензина, посёлок благоухает разными запашистыми оттенками. Так пахнет в тундре весна, и закручивается сердце в томный, страдающий узел… Дыхание спирает в груди, дух обмирает… и у живого, и у мёртвого…
Благодатное время наступило, день в ночь уже с превеликой неохотой клонит. До…о…лго небосклон потемнелой голубизной от верха, из чёрной бездны, к горизонту сползает, к полосе янтарного мёда, щедро разлитого по далёкой стороне, ещё голубой, прозрачной, но неумолимо стекающей к натянутой линии, чуть вздыбленной в том месте, где уже давно скрылось солнце. Туда сползает день, и ночь за ним, но оттуда, крадучись, и снизу, и сверху, и со всех сторон уже стремится темь, стремится из светозарной блёкнущей точки: в пупок - день и из пупка - ночь. Ещё под медовой полосой щетинится частокол далёкого леса, ещё над ним, выстуживаясь, оплавляются медовые края, а уже темнеет, тускнет желтизна, и синь стылая захватывает полнеба, и места уже мало сини, и она уходит. Всесущий и вечный космос накрывает землю безмолвием, сверкучие звёзды рассыпаются по антрацитно-чёрному небосклону. Полярная ночь укутывает землю, как заботливая мать ребёнка, нежно, невесомо и любовно... (летняя полярная ночь – короткая)
Ворон не сразу нашёл мясо, все солнечные дни упорно кружил в окрестностях посёлка и даже ночами караулил, да собаки не менее голодны, чем он, и бакланов с тёплых краёв, что ни час, всё больше подлетает, не подступишься к вытаявшему добру, пару рыбьих хвостов ухватил, так своего чуть не лишился. Тут, у окраины, в ручье, в зимнюю метель заблудившиеся пьяные оленеводы с саней поклажу потеряли, запомнил ворон это место. Не раз за зиму в надежде поживиться наведывался, похаживал по сугробам, тыкал клювом в снег, когтистой лапой грёб - глубоко, не докопаешься. Дождался-таки, дождался в самое тяжёлое время.
Думалось Ворону в эту длинную полярную ночь, что совсем старый он стал, за многие годы впервые приболел, покашлял с неделю, а болея, притомился - ослаб, метели да стужи пережидая под крышей новой электростанции; но с солнышком кровь быстрее по жилам заструила, и аппетит появился, и Ворону захотелось жить.
Вспоминая давние времена, он думал, что раньше веселей жилось, ютился у трубы старой котельной, которая доживала свой век, отапливая несколько вагончиков, мастерскую, гараж, магазин, столовую - всё немногочисленное хозяйство вахтового посёлка. Ворону, конечно, невдомёк, о чём думают те, кто летать не может, бегают по земле, крыльями машут, громко каркают о своём. Набегали, намахали, разломали всё, а ворону устраиваться надо, разве просто это сделать? Как удобно всё же было ему в старой котельной.
В молодые далёкие времена с молчаливой супругой, зоркой и трудолюбивой, однажды прилетев на зимовку, увидели множество новых строений, долго кружились в растерянности вокруг, а устав, решили, что пора и о доме подумать. Ворониха заметила, что в железной крыше большого строения есть дыра. Теплый воздух, исходящий из помещения, инеем тронул загнутые, острые края железа, и дыра то темнела строгим оком, то обиневевшие края разноцветно сверкали под лучами низкого солнышка, когда оно скрывалось за далекие холмы, щетинившиеся по горизонту пиками почернелых озябших лиственниц. Покружив над поселком, и ничего не присмотрев лучшего, опустились на крышу, прошлись по ней, грохоча железом, сомневаясь, удобно ли им будет высиживать тут воронят, и вздохнув, - впереди Ворон - с опаской пробрались в разлом, пригляделись – тихо и чисто, понравилось. На здоровенной балке, поддерживающей закоптелую кирпичную трубу, устроили гнездо: набрали веточек, заплели их кругом, мусора на чердаке хватало, кусочками ветоши, стружкой уложили дно и стенки своего сооружения. Раствор, соединяющий кирпич, во многих местах высыпался, а рядом с балкой и два кирпича вылетели из трубы… лучше не придумаешь. В самые лютые морозы и метели - тепло тут и уютно. А хоронясь от вечно голодных, бесхозных поселковых собак, можно снизойти, порыться на помойках, съестного там достаточно, главное - не зевать, помойки у каждой двери, но это в крайнем случае… когда метели и морозы всю живность по схоронам разгонят.
Собак в посёлке плодится временами, как лемминга в тундре, прогуляться негде; хоть и не позавидуешь собачьей жизни: отстреливают псов те, кто по земле ходит, мясо в котёл пускают, суп вкусный варят, из шкур шапки шьют: рыжая - это Бобик, белая - это Люська, чёрная шапка - Босс… Вот этот Босс и разорвал Ворониху на куски, с перьями сожрал… Потом из него шапку сшили… лучше б раньше.
Ворон долго сидел у гнезда, уставившись круглым карим оком на крапчатые яйца. Ну что ж - сидеть!.. Глухо каркнув, взъерошив перья, он взгромоздился на кладку, застыл, не шевелясь, сидел, пока не проголодался. Отвлекаться на поиски пищи надолго ворон опасался. И ничего лучшего не придумал, как стащить у грузчика, разгружавшего машину с продуктами, пока он нес полный лоток черного хлеба, из под самого носа цапнул когтями булку хлеба и к себе. Мужик свистнул, засмеялся и на следующий день, завидев Ворона, сидевшего на столбе у пекарни, разломил краюху хлеба надвое, бросил куски на плоскую крышу вагончика. «Молодец-то какой», - удивился Ворон с благодарностью. Похвалил мужика по-своему. Каркнул два раза, склонив голову в его сторону. Мужик махнул рукой, мол, не стоит благодарности. Жаль, Ворон говорить не умеет. Полный батон нести тяжело. Вчера раз пять булку хлеба терял, пока приволок её к себе под крышу. Хорошо, по метельной погоде ни одного пса рядом не оказалось, намаялся Ворон. Но одним хлебом сыт не будешь, и Ворон в то далёкое время частенько заглядывал на помойки… привык, и теперь - обычное дело, снег почти сошёл, вытаяли припасы поселкового люда. Они, как их глупые да жадные собаки, попрячут под снег мясо, рыбу, а потом, после пурги… ищи-свищи…
Ворон и сам, что мог, затаскивал под крышу. Через щель в железе в дальний угол наметало снега, и лучшего места не найти для схорона.
Ворон с горя, наверное, умер бы в то нехорошее время. Подолгу сидел на гнезде и никаких желаний не испытывал: ни есть, ни пить не хотел. Иногда взъерошивался, приоткрывал глаза, ковылял к почти истаявшей кучке снега, не чувствуя сытости, долбил крепким клювом рыбину, отрывая куски, глотая, и опять садился на гнездо. Он сидел, со страхом прислушиваясь к тому, что творится под ним… Пока там тихо, но скоро, разбив скорлупу острыми клювиками, появятся желторотые, мокрые, головастые, горластые птенцы. И как их уберечь?.. Всякого мелкого подлого зверья хватает в котельной, есть мыши, есть крысы, есть и кот Барсик, ленивый, разожравшийся. Но коту к гнезду не подобраться: острые когти ему не помогут, об железо и кирпич лишь затупятся. Крысы изредка наведываются всем выводком в котельную. Нужда заставляет… это когда одновременно в столовой, в пекарне и в магазине им всякой отравы подсыплют. Отсидятся и опять к себе.
Серый Барсик живёт тут давно и, на правах хозяина, в первое время к птенцам лезть пытался, но раза два грохнулся с высоты, летел, растопырив лапы, и орал. Разок лупила его крыльями Ворониха, разок – сам Ворон. Теперь кот стар, пьёт из жестянки
