Поцелуй ангела
— Следующая станция Новослободская. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Александра вышла на перрон вместе с остальными пассажирами, основательно осмотрела себя в большое круглое зеркало, стоящее у самого конца перрона и, поправив белые тряпичные перчатки, направилась к эскалатору.
Ее появление вызвало, впрочем, как и всегда, определенное оживление у окружающих. Еще бы. Подобные колоритные фигуры в нынешней Москве встречаются отнюдь нечасто. Небольшая шляпка с легкой вуалью и потрепанным фазаньим пером чудом держалась на гордо поднятой голове с коротко остриженными волосами, седину которых не смогла перекрыть даже ярко-фиолетовая краска. Сморщенные старушечьи нарумяненные щечки поддерживали жесткие уголки высокого воротника длинного, в пол, платья, тугого в талии и широкого в бедрах, сшитого, похоже, из самого обыкновенного тюля. Потертый кожаный ридикюль болтался на ее левой согнутой в локте руке. Правой, старушка опиралась на сложенный, явно старинный зонтик-трость, с пожелтевшей от времени костяной ручкой.
Александра вышла на улицу и зажмурилась. Полуденное солнце зависло в блеклом линялом небе. Мимо старухи медленно, словно через силу двигались потные люди. Воробьи лениво купались в теплой пыли в рваной тени чахлого кустарника. Воздух казался серой взвесью, густо замешанной на запахах размягченного асфальта, табачного дыма, автомобильного выхлопа и прокисшего пива.
Старуха раскрыла зонт и с минуту поколебавшись, завернула за угол, во дворы: туда, где новая Москва, постепенно, через пару кварталов уступала Москве старой, позабытой, купеческой.
Небольшие, некогда доходные дома и городские усадебки утопали в тополином пуху, который почему-то никто не убирал. На натянутых через двор веревках сохло белье. На балкончиках, украшенных растрескавшимися балясинами и гипсовой лепниной, дремали старики, изредка поглядывавшие на проходящую Александру.
Неожиданно, по левую руку появился темный кирпичный забор, за которым темнели заброшенные постройки старинной табачной фабрики, ржавые трубы и полуразрушенные стены цехов. Вдоль забора виляла еле заметная под тополиным пухом дорожка, обрамленная пыльными листьями подорожника. Старинный кирпич фабричной стены, темно-красный, в пятнах мха, несмотря на жару, казался влажным. Шуршание шагов старухи были, пожалуй, единственными звуками, нарушающими странную для Москвы, патриархальную тишину.
Александре даже подумалось, что вот сейчас, из-за угла, появится черная пролетка с полусонным, пьяненьким Ваньком на козлах, в шляпе с загнутыми вверх полями, для блезиру иногда трогающего вожжами свою старенькую, пегую лошадку.
Старушка поспешила за угол, но естественно ни Ванька, ни пролетки там не было, а стоял небольшой, аккуратный флигелек под зеленой, железной крышей.
Рядом с флигелем, там, где, скорее всего раньше были большие ворота, ведущие к господскому дому, изготовился к прыжку позеленевший от времени мраморный лев. Одна его лапа оперлась о большой шар, а другой вовсе не было.
— Бедолага.
Участливо проговорила Александра, подходя ко льву. Она прижалась к его прохладному боку и, сняв перчатку, прошлась по искусно вырезанной гриве.
— Какая же сволочь тебе лапу отломала?
— Французы мадам. Еще в восемьсот двенадцатом…
Услышала Александра мужской голос сверху.
Из раскрытого окна флигеля, облокотившись на подоконник, на старушку с веселым удивленьем взирал лысоватый, добродушный толстяк, в белой сорочке и мягком, лилового бархата галстуке.
— Этот флигель, ну и лев естественно, единственно, что осталось от бывшей городской усадьбы Поповых. Пожар мадам, увы…
…— Мадемуазель…
Строго поправила мужчину Александра и уже более внимательно осмотрелась.
На уровне окна, у подъезда чернела небольшая табличка черного зеркала.
ООО «Le baiser de l’ange».
Прочитала она удивленно и перевела взгляд на собеседника в окне.
— Да-да.…Именно общество с ограниченной ответственностью «Поцелуй ангела», и я председатель его московского филиала, Евгений Петрович Усталый. Фамилия у меня такая странная — Усталый. Не желаете ли чашку кофе, мадемуазель. Я завариваю по старинке, в турчанке…
— Кофе?
Старуха наморщила лобик, и жеманно согнав крашеные губки в щепоть, величественно согласилась.
— Ну, хорошо. Только одну чашечку, не больше, ибо я чрезвычайно тороплюсь.
— Хорошо. Хорошо… Госпожа торопыга. Всего одну чашечку.
Усталый рассмеялся и скрылся в комнате.
***
…Вместе со старухой в комнату вошел запах. Запах старости, дешевой пудры, подопревшей материи и невообразимо сладкого, безликого парфюма.
— Прекрасные духи.
Галантный Евгений Петрович усадил даму в большое кресло багрового плюша. Кресло это было, пожалуй, единственным современным пятном на фоне интерьера начала двадцатого века.
— Да. Это настоящие «Shalini Parfums Shalini».
Старуха вальяжно раскинулась в кресле, словно устраиваясь надолго, и вдруг, прикрыв глаза тонкими и сухими как у черепахи веками, затихла.
— Господи! Неужто откинулась?
Усталый бестолково засуетился возле Александры, забавно подпрыгивая перед ней словно большой, упитанный воробей в галстуке. Махал у старушки перед лицом пухлой ладошкой, похлопывал ее по дряблым, напудренным щекам, ну, а потом, отчаявшись, просунул руку женщине под воротник платья и попытался отыскать пульс на сухой, старческой шее.
—… Да вы что голубчик, белены объелись?
Александра вскочила и даже пару раз успела съездить ридикюлем растерявшемуся Евгению Усталому по лицу.
— Я вам, mon cher никакого повода для подобной фамильярности не давала.
Она слегка успокоилась, вернулась на свое место, но продолжала вполголоса ворчать, перемежая русские фразы, фразами на французском языке.
— Ну что право за нравы? Что за воспитание? Абсолютный mauvais ton…Только пришла, а тебя уже лапают! Сauchemar, мать его…
Впрочем, инцидент вскорости был милостиво забыт, обещанный кофе выпит, а Евгений Петрович Усталый полностью реабилитирован.
Пред светлые очи старухи была допущена и довольно молодая девица, секретарша Наташа, как отрекомендовал ее Усталый.
Целуя ручки старухи, вернее сказать ее довольно потасканные перчатки, он узнал, что зовут ее просто: Александрой Павловной Абамелик-Лазаревой, и что живет она, княгиня, в большой, приватизированной трех- комнатной квартире на третьем этаже дома, стоящего в двух шагах от американского посольства.
Старуха выудила из ридикюля потрепанный паспорт, достала сложенный в двое ордер на квартиру и помахав им возле носа Евгения Петровича продолжила.
— Я голубчик, через окна этого самого посольства, иногда их гадкие фильмы про любовь посматриваю. Своего телевизора нет, так что пришлось бинокль приобрести, Nikon Aculon, дай Бог памяти А 211.
Я, если погода, конечно, позволяет, на балкон табуреточку выношу, рядом чай, печенюжки, бараночки там какие-никакие и смотрю. Звука, конечно, нет, но эти фильмы, если честно, и без звука смотреть можно. Все понятно.
Она громко фыркнула, что наверняка должно было изображать смех, и больно ткнув терпеливому Евгению под ребра тонким, твердым пальцем, поинтересовалась.
— Ну и чем вы здесь занимаетесь, в этом вашем поцелуе?
Княгиня глубоко затянулась Беломором и, стряхнув пепел в стеклянную пепельницу, услужливо поданную Евгением Петровичем, непроизвольно прижала старческую, в россыпи пигментных пятен руку к сердцу. Она хотя и бодрилась, но выглядела неважно, довольно блекло.
— Мы, мы воплощаем в жизнь любое самое заветное желание человека. Вот, к примеру, какое ваше самое сокровенное желание?
— Да какие у меня могут быть желанья? У старухи-то?
[justify]Вот разве что не могли бы вы у соседа моего, того что сверху, дрель отобрать. Замучил сволочь колхозная, со
