хотите сказать, что искусство — это попытка остановить время?
— Нет, скорее его переосмыслить. Время — это поток, оно неостановимо. Но искусство может вытянуть из него мгновение и заставить нас взглянуть на него иначе. Мы ведь все существуем во времени, но только искусство заставляет нас почувствовать это.
(Он вынимает из кармана небольшой блокнот и делает в нём пометку, не объясняя, что именно. Его движения неспешны, как будто он находится вне суеты этого шумного кафе.)
— Многие считают ваше искусство провокационным. Вы сознательно идёте на провокацию?
— Он (улыбаясь) — Я не провоцирую. Я исследую. Провокация предполагает намерение вызвать реакцию, шокировать. А я скорее предлагаю зрителю задавать вопросы — самому себе, окружающим, времени, в котором он живёт. Мои работы не дают ответов, они лишь создают пространство для размышлений.
(Переводчик хмыкает, как будто хотел бы добавить что-то своё, но сдерживается.)
— Ты знаешь, я долго думал о нашей встрече там на озере Комо. В том особняке... Она оставила в моей памяти странное ощущение, как будто что-то изменилось в тот момент. Я возвращался к этим мыслям не раз, пытался понять, что же тогда произошло. Но теперь, оглядываясь назад, я задаюсь одним вопросом… (он взглянул на меня, и его глаза стали более серьёзными) … а как это у тебя получилось тогда?
(Он сделал паузу, словно пытаясь найти в словах ту самую искру, которая могла бы объяснить, что именно изменилось в его восприятии. Я почувствовал, что этот вопрос был не просто любопытством, а попыткой разгадать нечто более глубокое, что касалось его внутреннего мира.)
— После твоего манёвра я снова возвратился к жизни… тот призрак, что терзал меня, больше не беспокоит меня. Я чувствовал, как будто я был освобождён. Но как ты это сделал? Ты ведь не сказал мне ничего конкретного, но я почувствовал, как всё вокруг вдруг стало яснее. Это был не просто манёвр, это было что-то большее.
(Я немного задумался, зная, что мой ответ должен быть не только правдивым, но и нести в себе ту самую мистику в которую мы погрузились при встрече на озере Комо. Мой голос стал спокойным, почти философским.)
— Мои знания психологии, которые порой граничат с чем-то мистическим, действительно помогают не только мне, но и моим друзьям. Я всегда говорю, что мы не просто наблюдатели своей жизни. Мы — активные участники, и наше восприятие может изменять реальность. Иногда достаточно настроиться на нужную волну, увидеть скрытые паттерны, чтобы то, что раньше казалось пугающим, вдруг стало просто частью твоей жизни. Я использую это не как инструмент манипуляции, а как способ понять, как устроен мир вокруг нас. И, возможно, именно этот подход позволил вам избавиться от того, что вас беспокоило.
(Жерар молчал несколько секунд, погружённый в эти слова. Он не торопился с ответом, его взгляд был задумчивым, как если бы он пытался осознать смысл того, что я сказал. В его глазах я заметил некое движение, словно что-то начало раскрывать перед ним новую сторону жизни, которую он раньше не замечал.)
— (тихо) — Это интересно… Я никогда не думал о том, что восприятие может быть столь… мощным. Мистическое, конечно, но в этом есть нечто практичное. Ты прав: наша жизнь — это не только то, что мы видим, но и то, как мы видим. И, возможно, в этом есть какой-то скрытый закон, который мы все пытаемся понять.
(Он снова замолчал, как будто эта мысль цепляла его за какую-то неразгаданную загадку, и его взгляд снова стал немного туманным, как если бы он прислушивался к тем невидимым струнам, которые могли бы повлиять на его собственное восприятие мира.)
— (пауза) — Ты знаешь, иногда мне кажется, что мы все ищем ответы в этом мире. Но, может быть, истина — не в ответах, а в том, как мы задаём вопросы. Мистика, философия... Всё это — не просто слова. Это способы видеть мир по-другому. И, возможно, ты прав, говоря, что восприятие может быть ключом.
(После этих слов он откинулся назад и тихо вздохнул, будто открыв для себя нечто новое. Атмосфера в кафе стала ещё более туманной, наполненной скрытыми смыслами и неясными, но значимыми мыслями. Мы оба поняли, что разговор только начинается, и в этом процессе философии и мистики есть место не только для слов, но и для того, что невозможно выразить языком.)
— Знаешь, мистику, как ты это назвал, можно ощутить даже в повседневных мелочах. В случайной тени на стене, в звуке дождя по мостовой. А искусство — это способ ухватить эти мимолётные моменты и подарить им вечность.
(Переводчик, слегка улыбнувшись, передаёт его слова, а я отмечаю, как этот молодой человек старается сохранить каждую интонацию.)
— В одном из своих интервью вы сказали, что художник всегда находится в диалоге с вечностью. Что вы имели в виду?
— Это похоже на разговор со старым другом, которого ты никогда не видел. Вечность — это и история, и будущее. Художник должен помнить, что его работа останется после него. Даже если это всего лишь мазок кисти, он становится частью общего полотна человечества.
(Гул кофейни вдруг кажется чуть тише. Его слова повисают в воздухе, как будто сами стены заведения стали слушать.)
— Вечность — это огромная ответственность. Как вы справляетесь с таким грузом?
— (усмехается) Я бы не назвал это грузом. Скорее, это постоянное напоминание о том, что важно. В мире слишком много мимолётного, шумного, забывающегося. Искусство — это противоположность этому. Оно требует глубины, а глубина требует времени.
(Он делает ещё один глоток кофе, а затем наклоняется вперёд, словно хочет что-то подчеркнуть.)
— Ответственность художника — быть честным. Не перед публикой, не перед критиками, а перед собой. Если ты делаешь что-то ради славы или ради моды, это не выдержит испытания вечностью. Но если ты честен в своём поиске, твоя работа найдёт своего зрителя — пусть даже спустя столетия.
(Переводчик передаёт его слова с чуть приподнятой интонацией, как будто сам вдохновлён услышанным.)
— Вы часто говорите о честности, но ведь современное искусство — это ещё и рынок, бренды, коллекционеры. Как остаться честным, работая в этой системе?
— (серьёзно) — Это сложный вопрос. В мире искусства сегодня слишком много шума, и деньги часто диктуют повестку. Но я верю, что настоящий художник не продаёт своё видение. Он может работать в любой системе, но его голос остаётся его собственным. Если ты начинаешь подстраиваться под ожидания, ты теряешь себя.
(Он снова делает паузу, смотрит в окно. На улице мелькают фигуры прохожих, а Париж кажется живым, будто дышит своим ритмом.)
— Знаешь, иногда система даже помогает. Она заставляет художника быть сильнее, защищать своё видение. Как если бы ты стоял против ветра. Это тяжело, но только так можно понять, что действительно важно.
— Если бы вы могли дать совет молодым, артистам, режиссёрам, что бы вы им сказали?
— (задумываясь) — Не бойтесь тишины. Не бойтесь быть непонятыми. И не бойтесь задавать себе трудные вопросы. Искусство начинается там, где заканчиваются ответы.
(Он откидывается на спинку стула, и мне кажется, что его последние слова не только совет, но и вызов самому себе.)
— Ваши слова звучат как манифест. Мсье Жерар, что вдохновляет вас сегодня?
— Сегодня? (с мягкой улыбкой) — Тот самый шум этой кофейни, который был в начале нашего разговора. В нём — тысячи историй, жизней, моментов. Искусство — это не только тишина и размышления. Это ещё и умение слышать мир, каким бы громким он ни был.
(Мы оба замолкаем, и на мгновение шум кофейни действительно кажется каким-то осмысленным. Переводчик смотрит на нас, словно ожидая новых вопросов, но я понимаю, что всё самое важное уже было сказано.)
— Вы сказали, что шум кофейни может вдохновлять. А как насчёт самой жизни? Есть ли в вашем опыте моменты, которые вы считаете ключевыми для вашего творчества?
— Конечно. В жизни любого человека есть точки, которые формируют его взгляд на мир. Для меня это были моменты потерь и неожиданных встреч. Однажды, очень давно, я потерял работу, которая, как мне казалось, была всем, чего я хотел. Это было болезненно, но именно тогда я начал по-настоящему творить.
(Его голос становится тише, почти конфиденциальным, как будто он делится чем-то личным, чем-то, что редко выносит на публику.)
— А ещё однажды я встретил незнакомца на вокзале. Он рассказал мне историю о том, как построил свой дом своими руками — медленно, год за годом. Тогда я понял, что творчество — это не только вдохновение, но и упорство, труд, даже ритуал. Эта история до сих пор со мной, как напоминание.
— Вы упомянули о потере. Это звучит почти как неизбежная часть творческого пути. Почему так?
— Потому что потери учат нас видеть вещи иначе. Когда что-то уходит, остаётся пустота, которую мы заполняем своими мыслями, чувствами, искусством. Без потерь не было бы необходимости что-то создавать — мы бы просто плыли по течению.
(Он смотрит куда-то за моё плечо, будто его мысли сейчас уже далеко отсюда).
— Если бы у вас была возможность сказать что-то самому себе двадцатилетнему, что бы это было?
— (задумывается) — Я бы сказал ему: "Не спеши. Всё, что нужно, найдёт тебя в своё время. Просто будь готов услышать."
(Он делает паузу, потом добавляет с лёгкой улыбкой.)
— И ещё (с улыбкой) — чаще пей хороший кофе. Это тоже часть искусства жить.
(Переводчик передаёт эти слова с едва заметной усмешкой. Мы все трое улыбаемся, будто только что стали участниками чего-то простого, но важного. Шум кофейни снова заполняет пространство, напоминая, что Париж продолжает жить своей жизнью, даже когда разговоры заканчиваются.)
Мсье Жерар устраивается поудобнее на стуле, его поза становится чуть более расслабленной. Он словно ощущает, что самые интересные вопросы ещё впереди.)
— Вы упомянули мистику и философию как основу вашего творчества. Как это проявляется в вашей жизни сейчас, когда вы больше не снимаетесь, а сосредоточены на продюсировании?
— Мистика... (он наклоняется вперёд, опираясь локтями на стол) — это не что-то сверхъестественное. Это, скорее, умение замечать то, что обычно проходит мимо. В продюсировании это особенно важно. Когда ты находишься за камерой, а не перед ней, ты учишься видеть людей, видеть процесс, чувствовать моменты, которые могут стать чем-то большим.
(Он делает паузу, словно обдумывает, стоит ли углубляться.)
— Философия тоже играет свою роль. Я больше не актёр, но я не перестал быть рассказчиком. Как продюсер я думаю о том, что остаётся после фильма. Не только сюжет, не только образы, но и то, как он взаимодействует с обществом. В каком-то смысле продюсирование — это философия на практике. Ты создаёшь не просто фильм, а дискуссию, зеркало для времени.
— Но разве это не ограничивает? Когда вы были актёром, у вас была свобода творить, а сейчас вы в большей степени управляете.
— (с улыбкой) — Свобода — это иллюзия. Актёр всегда ограничен рамками сценария, режиссуры, даже света и декораций. Продюсер, наоборот, должен видеть картину целиком. Это не ограничение, а ответственность.
(Он берёт чашку с выпитым кофе, чуть наклоняет её, рассматривая осадок, словно древний гадатель.)
— Продюсирование — это своего рода мистика. Ты выбираешь, куда направить
