Hoc erat somnium meum.
Когда он вошёл в парижскую кофейню, сразу привлек внимание, но не тем, как это могло бы случиться со знаменитостью. Его появление было неприметным, почти загадочным, как если бы он сам был частью декорации, скрытой в тени старинных кафешек. На нём была причудливая шляпа, с широкими полями, почти скрывающая его лицо, и очки с затемнёнными стёклами, которые добавляли ему таинственности. Поверх шеи был повязан тёмный шарф, который легко мог бы быть элементом какой-то модной игры, но также служил маскировкой. Фигура его была грузной, не той стройной и изящной, как это могло бы быть у человека, привыкшего к вниманию. Он выглядел как будто заблудившийся старик или же человек, слишком поглощённый своими мыслями, чтобы заботиться о том, как он выглядит в глазах окружающих.
Его одежда была в сдержанных тонах: темно-синяя куртка, не выделяющаяся из общей массы, которая всё-таки привлекала взгляд своей простотой и удобством, будто подчеркивая, что в этом человеке нет ничего лишнего. Все это вместе создавало странное ощущение — словно он был специально незаметен. Вокруг него не было ни страха, ни восхищения, как это бывает, когда появляется человек, чье лицо знакомо многим. Присутствующие в кафе никто его не узнал. Он был просто одним из множества, кто пьёт кофе, поглощён собственными мыслями, и никто не задумывался о том, кто он на самом деле, не видя в нём того самого артиста, которого могли бы узнать по его известному лицу.
Он тяжело плюхнулся на стул, издавая звук, будто сам процесс сидения был для него неким физическим испытанием. Его движения были немного неуклюжими, но в них чувствовалась некая усталость, как будто каждое действие было сделано с усилием, несмотря на внешнюю расслабленность. Он едва улыбнулся, и эта улыбка была скорее едва заметным знаком признания, чем проявлением радости или энтузиазма. Он посмотрел на меня, его глаза наполнились лёгким светом, но взгляд был почти уставшим, как будто он не хотел тратить лишнюю энергию на более глубокие эмоции.
Не обратив никакого внимания на молодого парня переводчика, которого я привёл с собой, он просто махнул рукой в его сторону, как будто тот был всего лишь фоном в этом моменте. Жерар, похоже, был поглощён тем, что происходило именно здесь и сейчас, в этой старой парижской кофейне, с её гулом и звуками молоточков. В его поведении не было ни высокомерия, ни недоброжелательства — скорее, это было что-то вроде безразличия, которое не казалось оскорбительным, а было скорее результатом его собственного внутреннего состояния.
Переводчик, слегка растерявшись, остался сидеть, словно ожидая указаний или хотя бы какой-то реакции. Но Жерара, похоже, это совершенно не волновало. Он слегка откинулся на спинку стула, как будто окончательно решив, что на данный момент его внимание заслуживаю только я и этот момент в кофейне.
Он смотрел на меня через очки, которые были не слишком затемнёнными, и я мог разглядеть его взгляд — глубокий и внимательный, но с какой-то дистанцией, словно он тщательно выбирал, какие слова сказать и когда. Его глаза были слегка прищурены, и в них было нечто, что напоминало сосредоточенность, как если бы он пытался понять, что именно я пытаюсь ему передать. В этом взгляде не было ни беспокойства, ни удивления — только лёгкая настороженность и какое-то спокойное ожидание, как у человека, который давно привык к разговору, но всегда готов удивиться новому подходу.
Он не торопился отвечать, и это молчание казалось весомым, словно он на самом деле слушал не только мои слова, но и то, что скрывается за ними. Я почувствовал, что разговор только начинается, и что его ответ будет значимым — не просто формальным, а настоящим откликом на то, что я скажу.
Я ждал, и это ожидание ощущалось как пауза, наполненная возможностями для обоих.
— Я искренне рад повидаться с тобой снова, — сказал мне Жерар, его голос звучал как бы с ноткой облегчения, как будто встреча не была чем-то запланированным, а пришла сама собой.
Я поблагодарил его за эту встречу, но в душе чувствовал, что эти формальности не имели особого значения. Мы оба знали, что на самом деле важно было другое. Поэтому я решил не затягивать время на ненужные церемонии, традиционные слова при встрече, которые обычно сопровождают такие моменты. Вместо этого, я сразу перешёл к главному — к тому, ради чего мы здесь, за этим столом.
Он делает паузу, и перестаёт отвлекаться на всё вокруг. Это мгновение, когда что-то внутри человека откликается на мою работу — будто невидимая струна в душе звучит в унисон. Это невозможно подделать, и в такие моменты я чувствую, что делаю что-то важное.
Взгляд его скользит к чашке кофе, стоящей перед ним, словно отыскивая там продолжение мысли.
— Мсье Жерар, помните ли вы нашу встречу на озере Комо? Это было много лет назад...
(Он смотрит на меня, на мгновение теряя фокус, а затем медленно улыбается.)
Затем произносит (с лёгким удивлением) — О, конечно. Как я мог забыть! Озеро Комо… это было необычное место для встречи. Тот старый дом, где мы сидели и говорили о жизни, о творчестве. Помню, как свет падал на воду, и всё казалось таким... медленным.
(Он улыбается, словно пытается вспомнить детали, которые скрыты под слоем времени.)
— Я написал рассказ о той встрече. Рассказ называется "Жерар". Это был мой способ сохранить тот момент, ту атмосферу, ту встречу. Рассказ написан на русском языке, поэтому только русскоязычная публика смогла его прочитать.
(Его лицо меняется, словно он с интересом оценивает эту новость. Он молчит, немного удивлённый, но в его глазах появляется искренняя заинтересованность.)
Затем (нежно усмехаясь) — "Жерар"? Это имя мне знакомо… (он делает паузу, как будто размышляя) — Но я не знал, что моя встреча с тобой могла стать частью твоего мира так глубоко.
(Он наклоняется, как будто пытается понять, что именно в той встрече так сильно отозвалось в моём рассказе.)
— Ты описал меня, не так ли? Жерар... тогда, это был не совсем я, конечно, но в какой-то миг я ощущаю, что такие встречи, как наша, обретают свою жизнь в подобных моментах, в том, как ты их вложил на бумагу. Это что-то особенное.
(Он смотрит на меня, словно в его глазах есть не только признание, но и уважение к тому, что этот момент живёт в моём произведении. Это не просто воспоминание, это искусство, рожденное из памяти.)
— Да, это был мой способ сохранить тот момент. Искусство всегда пытается поймать нечто эфемерное, неуловимое. Я рад, что вам понравилось название. Оно просто пришло ко мне, когда я думал о том, как к вам подойти, какой образ создать.
— Когда ты переведёшь "Жерар" на французский, я с удовольствием его прочту. Но должен знать, я уверен, что ты не написал ничего слишком вызывающего или провокационного о том случае. Знаешь, когда люди пишут о таких встречах, часто они ищут в них что-то большее, чем было на самом деле. И иногда это стремление добавить драму может сделать повествование не совсем честным.
(Его лицо остаётся спокойным, но в его словах чувствуется лёгкая улыбка, как будто он в какой-то степени понимает, что я мог бы видеть в той встрече что-то необычное, экстравагантное, но сам он уверен, что всё было именно таким, каким он его помнит.)
— (с лёгкой улыбкой) — мой рассказ "Жерар" — Это именно то, что я и пытался передать. Я написал только то, что происходило на самом деле, без приукрашивания или преувеличений. Эта встреча была просто моментом, в котором пересеклись две жизни. Не больше, но и не меньше. В моём рассказе мы говорим о кино, о философии, о времени. Всё, что я написал, было просто наблюдением за тем, что происходит, без каких-либо попыток найти скрытый смысл.
(Я замечаю, как мсье Жерар внимательно слушает, его взгляд остаётся задумчивым, а затем он кивает, словно подтверждая мои слова.)
— Это хороший подход. Искусство должно быть честным, без претензий и излишней театральности. Может, именно поэтому тебе и удалось передать атмосферу той встречи так, как она была. Это напоминает мне, что иногда самые важные моменты — это те, что не требуют особых слов. И, возможно, именно такая простота делает эти моменты вечными.
(Он делает паузу, будто переваривает сказанное, а затем продолжает.)
— Но всё-таки, когда ты переведёшь это на французский, тогда мы сможем поговорить о том, как твои слова будут восприниматься здесь, в другом контексте. Мне будет интересно увидеть, как встреча со мной будет звучать на французском.
(Я чувствую, что его слова несут в себе не только интерес, но и уважение к тому, как я передаю моменты, которые он сам пережил. Это, пожалуй, больше, чем просто любопытство — это признание того, что слова могут быть мостом между людьми, которые пережили нечто общее.)
— (улыбаясь) — Я обязательно переведу, и мы обязательно поговорим об этом. Но, как и в том случае на озере Комо, наверное, самое важное здесь не слова, а то, что осталось в воздухе после нашей встречи.
(Мсье Жерар молча кивает. Мы оба понимаем, что эта встреча не закончится на страницах книги или в воспоминаниях. Она продолжит жить в наших мыслях, как нечто, что не требует комментариев, а просто существует.)
(Мсье Жерар вновь погружается в размышления, его лицо приобретает спокойное, но уверенное выражение. Он слегка улыбается, как будто предугадывает, о чём я могу спросить.)
— Знаешь, я внутренне уверен, что рассказ "Жерар" не состоит исключительно из мистики. Думаю, в твоём рассказе есть что-то большее — что-то человеческое, что-то, что мы часто пытаемся скрыть, но что, на самом деле, гораздо более важное, чем всё остальное. Мистика — это лишь оболочка, которую мы иногда надеваем, чтобы объяснить вещи, которые мы не можем понять. Но то, что ты написал, это не только о мистике. Это история о поиске смысла, о том, как мы находим друг друга, иногда без слов. И я благодарен тебе за то, что ты тогда, на озере Комо, помог мне избавиться от моего наваждения.
(Он делает паузу, его взгляд становится мягким, и я чувствую, что его слова искренни, что он действительно благодарен за тот момент. Этот момент — не просто воспоминание, а нечто, что помогло ему освободиться.)
— (с искренностью) — Я рад, что смог быть частью этого рассказа. Мы часто думаем, что можем помочь друг другу, но, возможно, это были не мои слова, а просто момент, когда мы оба смогли увидеть вещи по-другому. Озеро Комо, этот свет, тишина… Всё это создало пространство, где можно было избавиться от лишнего. И я, возможно, тоже избавился от своего.
(Мсье Жерар смотрит на меня с лёгкой улыбкой, в его глазах читается благодарность. Его слова не требуют дополнительного подтверждения — я знаю, что он находит в них нечто большее, чем просто вежливость.)
— Это действительно так. И это то, что я теперь помню о той встрече. Не мистику, не идеализацию, а момент освобождения. И, может быть, именно в этом и есть суть искусства — в том, чтобы освободиться от того, что нас тянет вниз, от того, что мы не можем отпустить.
(Он слегка улыбается, но его улыбка не останавливает мысль. Он явно продолжает думать о том, как эта встреча осталась в словах, как она пережила время и стала частью другого мира — мира литературы, где эмоции приобретают форму и плоть.)
— Вы
