то кто?! Но у бабушки той должно быть валерьянка закончилась или бомжики украли и выпили. Или она просто-напросто не успела котят своих в последний миг перехватить.
Поэтому Гешка и Маняша продолжали нестись в постепенно ниспадающем потоке. Иссохшие травы отмерших веков хлестали их по щекам. Дикие печенеги гикающей лавой неслись по пятам, натягивая луки. С громовым рёвом «Иду на Вы!» грозный Свендислейф ломил на подмогу с дружиной своих викингов, с развевающимся на знамени ликом русского Перуна, слишком похожего на скандинавского Одина. Нордические драккары под слепящими квадратами белых парусов плыли вслед за ними по солнечным степным рекам новорождённой России, словно гнусом обложенной разнообразными пришельцами, согласно кивая на волнах резными драконьими головами, под шлюп и взмах ярко плещущих вёсел. Все пушки тысячелетнего русского Арсенала лихо грохотали им вслед, весело помахивая оборванными цепями и заливисто звеня ими на подзвон последнему побегу парочки с роковой девятнадцатой отметки. И пытаясь вцепиться в их стремительно остывающий след, да самим удержать хоть немного. Позади всех на своих чугунных катухах натужно телепалась варикозная ни разу не рожавшая царь-девица Кремля, да обомшелый Перун, пошатываясь, стоял в карстовом провале под Мавзолеем и шептал давно растресканными губами: «Да поднимите мне наконец веки! Я чего-то опять пропустил?!».
Впервые за ними никто не гнался, потому что здесь повсюду была только она, настоящая свобода. Тысячи попутных и даже встречных кикбайков приветливо щурили им раскосые длинные глазки. Иногда, растерянно моргнув, опрометью уносились прочь или их сразу сносило на обочину. Оба теперь подстерегали и ловили каждый рассвет, оба считали его за последний. Оба разгребали груды палого времени до тех пор, пока не дорвались и не прильнули к самому его источнику. Туда, туда, где беспрерывно и бесполезно чавкает и всё подряд отрыгивает бездна!
Тогда и завершил свой последний круг однажды запущенный и самый сильный заговор «сорока сороков». По истечении последнего, сорокового дня последнего сорокоуста, разом умолкли все сорок наёмных голосов за помин души ново-усопших. Одним махом всё взяло, да и оборвалось, исчезло в кромешной ледяной мгле. Стало страшно холодно и ничего не оказалось вокруг, даже лучика света.
Как почти все спасаться на солнце или в жерлах вулканов оба поначалу не захотели. Слишком тривиально и даже пошло. Так же не в тему им показалось селиться к пижонам-философам на пылающие поленья их примитивно дымящих каминов, дабы ублажать их дряблую мысль и гаснущий взор шутовской игрой огненных ящерок в вековом пламени. Тем более не с руки показалось опускаться в столетиями курящиеся чахлыми огнями змеиные торфяники и мерцающие крысятники мусорных свалок.
Нет-нет! Они вернулись к своему собственному началу на Земле. Откуда всё и пошло у них есть быть и где почему-то ещё не всё казалось законченным. Она – в третьем АПГ обосновалась, поближе к дежурному столику вновь принятой вместо неё молоденькой аппаратчицы погружного горения. Он – ушёл на ПМЖ сначала в четвёртый, а потом и в пятый, прозорливой мамочкой зарезервированный специально для него АПГ. Строго напротив подрагивающих стрелок манометров и самописцев до боли знакомого пульта управления на всё той же самой роковой девятнадцатой отметке. Но только с другой стороны этой чёрной и чёртовой дыры бытия.
Так они и перебивались там какое-то время, греясь возле адски пылающих колосников в огромных аппаратах погружного горения, уничтожающих в дым всё-всё, что выходит и вытекает из-под временно живого человечества. Изредка огненные саламандры, соскучившись, сбегались друг к дружке потереться плазменными чешуйками на огненной коже, то она к нему в четвёрку, а потом в пятёрку, а то и он к ней в тройку. Когда в пятом цеху происходила текущая профилактика или плановый ремонт и огонь в одном или обоих облюбованных аппаратах соответственно гас, они немедленно перебирались во вновь зажигающиеся и продолжали тереться и прыгать там. Словно бы опять заступали на караул возле живых, стараясь изо всех сил не разбудить по-прежнему чуткое лихо, пока оно тихо. Будто успокаивая: «Всё будет хорошо. Ваши мёртвые вас не оставят в беде!».
Изредка к девушке-аппаратчице присоединялся поднимающийся с нижних отметок симпатичный парнишка в синем рабочем комбинезоне, обляпанном разноцветными реактивами. Что он там такое теперь синтезирует?! Они постоянно о чём-то болтали, спорили, сидя за дежурным столиком, иногда вскакивая и подбегая к пульту управления для записи показаний КИПиА, регулировки напора газа на форсунки и подъёма непрерывно падающего уровня бесовски горящих канализационных стоков из-под людей.
И всё бы оно ничего караулилось дальше, да только иногда огненных саламандр сильно тревожил изумлённый глаз парнишки, неотрывно высматривающего их и поочерёдно появляющегося в обоих смотровых оконцах, а потом на время исчезающего. Иногда он тревожно и весело кричал от пульта прикорнувшей за столиком девушке:
- Ахтунг! Ольга! Не спать! Добавь гавнеца на пятый, не то взорвёмся! А на третьем придержи его, не ровен час опять захлебнёмся!
Потом огненным саламандрам последнего вида и потока «аниме» надоело бесконечно сторожить неизбежное. Всё равно никого, никогда и ни от чего не убережёшь! Свой раскалённый утюг найдёт каждый. И тогда они укрылись на Солнце, вслед за подавляющим большинством посетителей одного-единственного сеанса вечно цветущего дерева человеческих желаний, хоть и это у них жутко банально получилось. Но как пришли, так же пошло были обязаны и уйти. Рановато, это правда, но ничего не поделаешь, у каждого свой срок. Бездна ждать не будет.
Вики пувики отныне дувики! Во век по веку отныне до веку!
