Кн.2. Глава 8. Андрей Александрович Ерофеев

  Бывший следователь НКВД Ерофеев, проработав последние двадцать лет юрисконсультантом, в семидесятые годы вышел на пенсию и теперь наслаждался заслуженным отдыхом.
  Он рассчитывал прожить еще долго, и предпосылки к тому были. Ерофеев никогда не пил, курить бросил уже давно, питался правильно и по часам и никогда не игнорировал ежегодную диспансеризацию в поликлинике. Также Ерофеев регулярно совершал пробежки и крутил трехкилограммовые гантели.
  Жил он один. Несмотря на то, что за всю жизнь женщин у Андрея Александровича было немало, он так и не женился и детей не завел.
  Ему всегда и во всем везло. Обычно про таких людей говорят: «У него за плечом стоит ангел-хранитель».  Неприятности обходили Ерофеева стороной, из опасных жизненных ситуаций он выпутывался легко, «шутя».
  И он знал, почему так происходит. Но ни с одним человеком он своим знанием никогда бы не поделился.
  Уже наступил 1979 год, а Ерофеев, казалось, не старел, оставаясь бодрым душой и телом.
  Когда позвонили в дверь его квартиры, Ерофеев сразу открывать не стал, а сначала спросил: «Кто?»  Осторожность еще никому  жизнь не портила.
  - Откройте, пожалуйста! Милиция!
  Ерофеев глянул в глазок. На площадке стояли трое: двое мужчин и женщина. Один из мужчин поднес раскрытое удостоверение к глазку. 
  Андрей Александрович неспешно отодвинул щеколду. 
  Этот визит его особо не удивил. На прошлой неделе кого-то в соседнем подъезде избили и ограбили, а месяц назад в доме напротив произошло убийство на бытовой почве. В обоих случаях милиция ходила по квартирам, опрашивая жильцов, а кого-то вызвали в качестве свидетелей. 
  Заходить визитеры не спешили. Мужчина с удостоверением спросил:
  - Вы ведь Ерофеев Андрей Александрович?
  - Я – это я, - полушутя ответил Ерофеев в духе героини «Гусарской баллады».
  - Старший оперуполномоченный уголовного розыска Чайкин Егор Алексеевич, - представился мужчина. – Со мной дознаватель Дорохов Павел Евгеньевич. А это…
  Он замолчал.
  - А я просто стажерка, - сказала девушка лет двадцати пяти с серебристо-пепельными волосами. – Андрей Александрович, наш к вам визит, скажем так, просительно-деловой. Пришли обратиться к вам с просьбой о небольшой помощи, если не откажетесь любезно уделить нам немного внимания. Может, нам разуться, чтобы у вас не наследить?
  - Не нужно, так проходите.
  В голове Ерофеева уже включился сигнал тревоги. Слишком уж явной была странность ситуации.
  Он был не простачком, а матерым волком. Обмануть его было не просто сложно – невозможно. И вот сейчас он безошибочно определил, что девушка стажером быть никак не могла, и в этой тройке она, даже будучи лет на пять-семь младше опера Чайкина, была главным действующим лицом, а эти двое – так, эскорт.
  И к милиции она тоже отношения не имела, зато к другой структуре... Представителей своего родного ведомства на Лубянке наметанный глаз Ерофеева определял мгновенно.
  А вот ее нарочитая предупредительность и просительно-заискивающая интонация – это было крайне неприятным и тревожным знаком. Дело в том, что в тридцатые годы Ерофеев во время допроса начинал свое общение с подследственными примерно так же, стремясь с первой секунды расположить и вызвать доверие к себе. А уж потом резко показывал свое истинное лицо.      
  После приглашающего жеста Андрея Александровича гости прошли за ним в комнату. Ерофеев предложил им присесть и сел сам.
  - Ой, а я вас помню! – вдруг воскликнула девушка. – Да и вы меня, может, помните? Я тогда в художественном училище была на первом курсе, в Доме творчества молодежи пела на конкурсе патриотической песни. А в первом ряду почетные зрители сидели, заслуженные все люди. И вы, кажется, тоже там были. А вы меня вспомнили? Я еще вот с этой песней выступала. 
  Набрав в легкие воздуха, она приятным голосом пропела:
  - Стоят на страже трубы заводские,
    И над Кремлем рассвета синева.
    Надежда мира, сердце всей России
    Москва-столица, моя Москва!
- Извините, но меня там не было, - сухо сказал Ерофеев, одним глазом наблюдая за оперативниками МВД. От него не укрылось, как они переглянулись.
  «Зачем она дурочку включает?» - спросил взглядом дознаватель.
  «Ты меня спрашиваешь?» - так же взглядом ответил старший опер.
  - Вы, кстати, не сказали, как к вам обращаться, - заметил девушке экс-следователь НКВД.
  - Да? Ну, простите, я забыла об этом. Давайте просто по имени. Я же по возрасту вам во внучки гожусь. Просто Ева, и все.
  Оперативники снова переглянулись, на этот раз с особым изумлением. Ведь мнимая стажерка им представлялась по имени-отчеству, да и ее удостоверение сотрудника КГБ они видели. Никакой «Евы» там и близко не стояло.
  И этот обмен взглядами Ерофеев тоже приметил. Внутреннее напряжение в нем уже не просто усиливалось – оно зашкаливало. То, что ничего хорошего от этого визита ему ждать не приходится, он уже понял четко.
  - Так чем я обязан? – спросил он, стараясь выглядеть спокойно.
  - Вы только не сочтите за наглость нашу маленькую просьбу, - мило защебетала девушка. – Просто так вышло, что без консультации компетентного человека нам уж никак не обойтись. Вот и решили вас немного потревожить. Вы ведь двадцать лет с середины тридцатых были следователем госбезопасности, а потом юристом еще двадцать лет. Словом – восхищаюсь и преклоняюсь! Я-то сопливка еще, а ребята, - она кивнула на мужчин. – Чуть более сведущие, да все равно до понимания сути одного дела мы все никак не дотягиваем. Знаете, это, наверное, про таких, как мы, анекдот ходит. Стало известно, почему работники милиции всегда работают втроем. Один умеет читать, другой писать, а третий должен присматривать за этими интеллигентами.
  «Ева» хихикнула сама себе и продолжила:
  - Так вот, поступило к нам обращение. От кого – это вам, думаю, не сильно интересно, да и не суть важно. А к нему было письмо приложено, полученное год назад одной жительницей Москвы. Короче, вертим мы эти бумаги в руках, а сами думаем – на фиг они вообще нам сдались? А закорючка в том, что на обращение мы ответить обязаны. Получено, зарегистрировано – и все, изволь наизнанку вывернуться, но ответить. Знаете, небось, какая у нас бюрократия, вы ведь сами бывший работник органов, тоже наверняка сталкивались вот с этим: «Без бумажки ты какашка…» Ой, извините, вырвалось, - «стажерка» стыдливо закрыла рот ладонью.
  В голове Ерофеева, казалось, гудел тревожный колокол. На секунду ему показалось, что даже стало труднее дышать. Андрей Александрович все же попытался взять себя в руки.
  «Преступление и наказание» он знал наизусть. Сейчас девушка безукоризненно воспроизводила манеру общения Порфирия Петровча, когда тот ласково обхаживал Раскольникова, словно дорогого гостя. 
  В какой-то момент он перехватил взгляд «Евы», который лишь на одно мгновение изменился. Напускная затуманенность и дурашливость в это мгновение исчезли, чтобы тут же вернуться снова. Но главное Ерофеев успел заметить. Это был взгляд профессионала. Человека, обученного при необходимости убивать, и которому, скорее всего, приходилось это делать не раз. И молодость тут роли не играет. 
  «Контрразведчица», - безошибочно определил Андрей Александрович.
  Шпионом он никогда не был, более того – в тридцатые годы он, как тогда считалось, был «на переднем крае борьбы с пособниками врагов». Что же нужно от него нынешней контрразведке Андропова, который никогда ему другом не был, скорее, наоборот?
  Интуиция у Ерофеева была великолепной. И сейчас она четко и недвусмысленно посылала ему сигнал беды.
  А девушка продолжала ворковать:
  - Ну вот, мы сидим, репу чешем, что называется, и чуть ли не нецензурно поминаем всех этих письмоотправителей, которые нам только жизнь усложняют. А все из-за бюрократии чертовой. Знаете, в Америке такой бородатый анекдот ходил. Якобы насчитали, что в каком-то штате чиновников по животноводству больше, чем голов крупного рогатого скота. Это не считая свинок разных, курочек, индюшек…
  Перед глазами Ерофеева поплыли красные круги. Сердцебиение у него уже зашкаливало.
  - Да я вас, похоже, совсем заболтала, Андрей Александрович, - вдруг спохватилась «Ева». – Вы бы хоть меня заткнули вовремя, я бы даже не обиделась. Письмо-то, вот оно. Вы уж не сочтите за труд прочитать, а там и поможете, быть может, дельным советом. А я, пока вы читать будете, пока помечтаю о своем, о женском. А ребята, если им покурить невтерпеж, пока у вас на лестнице подымят, если, конечно, позволите.
  - Курить можно на кухне, только окно откройте, - слабым голосом сказал Ерофеев.
  Курить обоим оперативникам действительно хотелось, но ни один из них не сдвинулся с места. Они уже поняли, что упомянутое несколько раз письмо несет в себе кульминацию этого странного визита, в котором начальство обязало их участвовать «для сопровождения коллеги из смежного главка».
  Девушка протянула Ерофееву  несколько листов бумаги, которые он осторожно принял одной рукой, а другой надел очки.
  Письмо оказалось длинным.
  «Уважаемая Валентина Олеговна! Пишет вам Солонцов Аркадий Иванович, которого вы не знаете и не можете знать. Увидеть меня вы тоже никогда уже не сможете, потому что у меня рак печени с метастазами, на момент написания этого письма мне осталось жить всего несколько дней, а когда вы прочтете, меня в живых уже точно не будет.
  Валентина Олеговна, как мне известно, ваш отец, Белихин Олег Макарович скончался в 1972-ом году, в чем вам глубоко и искренне соболезную. Тем не менее, хотел бы пролить вам свет на некоторые моменты его биографии.
  В 1938-ом году, в самый разгар репрессий против врагов народа, я работал старшим воспитателем в детском приемнике-распределителе №7, куда свозили несовершеннолетних детей арестованных и осужденных лиц. Как-то в присутствии некоторого числа людей я позволил себе одну безобидную, даже добродушную шутку насчет товарища Сталина. Через два дня меня ночью арестовали и привезли на Лубянку. 
  Следователь, который представился как Ерофеев Андрей Александрович, сразу обрисовал мне расклад: статья 58, высшая мера, либо двадцать пять лет, что одно и то же. А потом, дав мне возможность прочувствовать свое положение, вдруг предложил путь выхода. Смысл был в том, что если я выполню одно его поручение, то он все дело сведет на нет.
  Понятно, что я согласился сразу. И вышел я из здания на Лубянке сам, своим ходом, на своих ногах, не под конвоем. Надо мной небо синее, город вокруг шумит, и я – свободен! Это ли не счастье?!
  Но за все в жизни когда-то приходится платить. Однажды директор детприемника Полина Вениаминовна вызвала меня к себе в кабинет. А за ее столом сидел… Ерофеев! И оставила она нас с ним наедине.
  Я сразу понял, что пришел этот дьявол требовать от меня заплатить за жизнь и свободу, которые были мне дарованы. И заплатить дорого.
  Ерофеев велел мне положить в виде мостика несколько длинных досок между краями крыш нашего ДПР и соседнего дома, предварительно подпилив их снизу посередине. Я сразу понял, что он замыслил кого-то заманить на этот мостик, чтобы человек провалился вниз и разбился. Но кого – я тогда не знал. Но собственная жизнь была для меня в тот момент важнее. Судите меня, как хотите,