остались на месте, и его покрытая липким потом ладонь ощутила мягкую упругость и холодную скользкость поверхности левого яблока…
Да, оно висело там! Материальное, и несомненно существующее! И вывернулось кверху — взглянуть на него!
Автоматически застыв, и не убрав ладонь, он ощупал и круглую выпуклость, и мягкую податливость, и движение — трение чего-то скользкого, словно рыбье брюхо, о ладонь!
Голос Юли нельзя перепутать ни с чьим. Она пошло хихикнула:
— Может, хватит «прелюдии»? И шалунишка перейдёт непосредственно к делу?..
Вселенная вокруг него бешено завертелась, в ушах громко зазвенело.
Увидел стремительно приближающийся ковёр, Артём ещё успел понять, что теряет сознание…
Он очнулся сразу.
Понял, что уже глубокая ночь. В зале было темно — только из спальни просачивался розоватый свет — торшер. Артём не придумал ничего лучше, как со стоном сесть, а затем и встать.
На голый живот налипли крошки и ворс — ковёр давно никто не пылесосил. Спина… Замёрзла.
Он включил люстру. Никого. Разминая себя руками и отряхиваясь, Артём глубоко дышал, уже не сомневаясь, что на сегодня компьютера — хватит!
Но на всякий случай опять обошёл всю квартиру — заглянул даже в туалет.
Точно — никого. На часах значилось — одиннадцать тридцать две. А от компа он отошёл… Хм. Надо же — провалялся почти час! Может, перенапрягся на работе?
Дневные заботы пронеслись перед внутренним оком: планёрка, заводской цех с макетным образцом, разборки с мастером участка, обед… Затем — снова КБ, с его старинными кульманами, и стариками за ними. И компами — за ними, используя всё богатство софта, работали молодые, ретивые. Нет, сам он уже ничего не чертил… Но по должности всё равно — регулярно проверял, как что идёт у кого. Шло, вроде, неплохо — только медленно. Да оно так, по-старинке, с проверкой и перепроверкой — и лучше. Надёжней.
Но вот устать настолько, чтобы видеть жуткие глюки, характерные, скорее, для фильма ужасов, он не должен. Может, поел чего не того? Тоже — нет. Что обед, что ужин — пресные, обычные. Борщ — он и есть борщ: что в котелке, что жена давала с собой подогреть на работе, что дома — в восьмилитровой кастрюлище.
Артём только теперь заметил, что застыл, как придурок, перед экраном компа, пялясь в черноту отключённого автоматом экрана… Он поёрзал мышкой. Экран возник — словно из небытия. Что за чертовщина сегодня… да и позавчера — с ним происходит?! Неужели это — наказание?
Тогда — почему оно опоздало почти на сорок лет?!
Может, показаться… врачу? Специалисту?
Он покачал головой — не-е-ет, он, может и псих — но псих пока вполне разумный. То есть — себе на уме. Его визит к психиатру обязательно какая-нибудь зараза да углядит! В крохотном городишке ни от кого не скроешься! Тогда коллеги замордуют приколами и насмешками!
Ощупав своё сознание придирчивым «внутренним оком», он подумал, что, конечно, по-идее, должен бы заметить что-то новенькое в Разуме… Но — ни фига не замечает. Разве что цвета на мониторе оказалось видно ярче и лучше, чем обычно… Но это — скорее всего от часового отдыха глаз…
Артём не придумал ничего умнее, как выключить оборудование, и отправиться в ванную — чистить зубы и мыться.
Спал хорошо — сам удивился.
Разбудила Ксения — несмотря на все её старания, повороты ключа в скважине гремели на всю квартиру. Но Артём продолжал лежать — они так «играли». Словно всё в порядке, и он мирно спит.
Ксения как всегда принесла что-то съедобное — он услышал скрип дверцы холодильника, и шум от загружаемых в него пакетов с продуктами. Отлично — а то этот борщ ему уже поперёк…
Но вот она закончила с делами, и зашла — он прикрыл глаза плотнее.
Как же, обманешь её!..
— Тёма!.. Хватит щуриться — я знаю, что ты проснулся. Вставай — десять минут восьмого!
— Ну как там, на работе? — «Тёма» всё же решил понежиться, потягиваясь. Время терпело.
— Да как всегда. Никто не умер — если ты об этом! — «мягкий и неназойливый» юмор жены лет двадцать как сидел у него в печёнках. Но — тут уж ничего не поделаешь! Кажется, все хирурги отличаются как раз таким. Плоским и примитивным. А ещё бы: ведь им-то как раз и нужен такой заслон — чтобы отгородиться от людских страданий и утрат… Иначе — если станешь сочувствовать каждому — точно спятишь!
— Ну и слава богу. — Артём поймал себя на том, что почти проворчал это, словно брюзгливый старикашка. Лежать почему-то расхотелось. Нет, так нельзя. Он сменил тон, — Там ещё остался…
— Да, я уже видела. — отозвалась супруга, вытаскивая массивное, но крепкое тело из платья, — Я им ещё пообедаю. А так — на работе перекусила… Так что — только спать!
Одевая носки, он вяло констатировал, что розовые трусики — скорее, трусищи! — жены вообще никак не откликаются в нём нигде — ни в душе, ни в… разных органах. Но дело, наверное, не только в привычке. И растянутой ночнушке.
Всё же она слишком… Большая. Рядом с ней он казался самому себе — недомерком. А ведь они одного роста. Только она на сорок кило потяжелее…
Отвернувшись к окну, он встал и натянул брюки.
— Возьми там, в шкафу — новую рубашку. Ту, голубоватую… — жена, уже в двух бигудях, откинулась на нагретую им подушку, — Ну, спокойного дня!..
— Ага. И тебе — сладких снов. — он задёрнул плотней занавес на окне, и вышел.
На кухне выяснилось, что в банке закончился растворимый кофе. Пришлось заварить чай.
Чая он не любил, но признавал — мозг тот встряхивает куда лучше. Так что оба бутерброда — с сыром и колбасой — смело им запивал, не забыв и сгущённое молоко: жена каждый день открывала новую банку. И сделать что-то с этим, как и с её неуёмным аппетитом, не представлялось возможным. Разве что побольше отъесть и отпить от всего, что она днём, проснувшись, и включив ящик, всё равно прикончит под тупые скандально-разборочные и свадебно-разводные передачи, которые Артём тихо ненавидел.
В туалете он, справляя малую нужду, вначале тупо пялился — не мог понять! — а затем с шевелящимися волосами боялся поверить: из задней стены сквозь циновку с видами каких-то тибетских монастырей, и широкой рекой, явственно проступали… Чьи-то груди.
И не обвислые гигантские мешочки, как у жены — а упругие и налитые, как у…
Чёрт! Проклятье! Что же это за!..
Но рука как-то сама, тянулась — проверить бы…
Сжав зубы так, что из дёсен потекла кровь — он почувствовал её вкус! — он вышел и выключил свет, даже не обернувшись.
У него всё в порядке.
Он нормален. Он — нормален… ОН — НОРМАЛЕН!!!
Пропади оно всё пропадом.
На работе он работал — то есть контролировал подчинённых.
Давно прошли светлые и наивные времена, когда он, не отрываясь, мог зависать у кульмана по восемь часов, вычерчивая и снова сердито стирая, пытаясь улучшить. Доработать. Добиться совершенства форм и содержания.
Нет — теперь почти всё рассчитывают и вычерчивают чёртовы электронные мозги и принтеры: задача простого инженера — только следить, чтобы всё это имело смысл и верные параметры. А его, как главного в Отделе — чтобы всё сделали… Вовремя!
Артём не обольщался: ему до пенсии четыре года. И его место — синекура. Для матёрого и отдавшего зрение и здоровье делу — ветерана. А когда его турнут — вон: Петрович.
Тому до пенсии — семь лет. Отдохнёт. Отъестся. Успокоится. Смирится.
Примет, что впереди — только чёртова рыбалка…
А уж рыбы в их речке… Чтоб ей провалиться — полно.
В обед, поедая всё тот же борщ из традиционно наполненного Клавдией и подогретого на отдельской плитке котелка, Артём вдруг ощутил странное движение воздуха за спиной — словно сзади кто-то прошёл! Но, оглянувшись, никого не увидел.
Жуткое ощущение присутствия, которое охватило тогда, в самый первый раз, снова накрыло — как подушкой с тёплым воздухом. Ноги опять задрожали. Грудь сдавило — не вздохнуть… Она — здесь?!
Плохо. Если глюки начнутся на работе, лечиться придётся-таки.
Перед коллегами, конечно, будет стыдно. Но ещё хуже — если он начнёт разговаривать сам с собой, и тыкать в воздух пальцами! Он снова ощутил панический ужас: что же всё-таки происходит с ним?! А ведь происходит!
Например, почему сегодня и видно и слышно куда лучше, чем обычно?! Вон: он слышит, как Дима ругает его Антонине Павловне: «…пристебался, понимаешь, старый хрыч, к переходнику! Параллельные, дескать, непараллельны!..» А раньше он шёпота с двенадцати метров не услыхал бы…
Климакс? Перерождение стареющего
