Браслет-1-17. Гости дорогие

          Городок наш не отличался совершенством рельефа, особенно в той его части, где проживал Санька со своим семейством. А потому мы, дабы лишний раз не месить грязь, решили с помощью браслета сократить большую часть пути.
          Предварительно осмотревшись, нет ли кого любопытного поблизости, мы выпрыгнули на изъеденный временем тротуар метрах в пятидесяти от калитки Санькиного дома.
          Конечно, "дом" - слишком громко сказано. Это был барак на четыре семьи, построенный ещё при царе Горохе. Удобства были на нуле, то есть вообще отсутствовали. Правда, в последние годы сюда подвели газ, так что измученные бытом жильцы и это считали верхом совершенства.
          Познакомились мы с Санькой совсем недавно, года полтора назад. Свёл нас случай на заводе, где я работал до этих пор, и мы, разговорившись, почувствовали симпатию друг к другу буквально сразу же. Меломан покруче меня, он оказался на два года старше и его коллекция содержала намного больше перлов рок-музыки, нежели моя, что, собственно, и явилось причиной наших интенсивных контактов. Честно говоря, я преследовал корыстный интерес: перечень названий групп, имевшихся в его коллекции, возбудил во мне неуёмное желание непременно переписать себе всё это музыкальное богатство. Однако Санька поставил мне условие: "За всё надо платить", о чём, кстати, он до сих пор вспоминает со стыдом. "Бес попутал", - каждый раз оправдывается он, припоминая наше знакомство. Твёрдости его хватило всего на два захода, а потом он, разглядев меня получше, категорически воспротивился брать с меня деньги за записи. Тогда уже я сам, продолжая считать, что за работу (а пополнение коллекции - ой, какая работа: беготня, волнения, договорённости, неувязки, ожидание приобщения к чуду новых божественных откровений - а именно так я воспринимал каждую вновь приобретённую запись) всё-таки надо хоть чем-то платить, переменил тактику, дабы не чувствовать себя в долгу. В то время я занимался выжиганием по дереву. Делал свои вещи. Продумывал сюжеты, в основном мистического плана, разрабатывал их в рисунке, а потом выжигал. Санька, увидев однажды одну из моих работ, был, что называется, очарован, и я, воспользовавшись этим обстоятельством, предложил ему такой вариант: я сдаю ему все свои работы по мере их изготовления, а взамен беспрепятственно переписываю всю его фонотеку. Возражений с его стороны не поступило. На том и порешили. Правда, он был несколько шокирован столь царским, как он полагал, подарком, но отказаться силы в себе не нашёл.
          Если быть до конца честным, я тут преследовал свои меркантильные интересы. Во-первых, реклама. Его дом всегда был полон друзей-меломанов, да и не только их. Может, кто и клюнет, думалось мне, и сделает мне заказ. А уж с ним-то я церемониться не стану: обдеру, как липку.
          А во вторых, меня согревала и другая мысль. Работы мои, расползавшиеся до того момента, считай, за бесплатно по белу свету поодиночке, теперь обретали своего трепетного ценителя и мецената в одном лице. Попав к Саньке домой, любая из моих работ находила на его стенах своё последнее и почётное пристанище, и никакие посулы золотого тельца не могли изменить этого положения. По сути дела он мог бы, и я ему это сам неоднократно предлагал, продать их, хоть оптом, хоть поодиночке, но эта тема вызывала у него бурную неприязнь, что, откровенно говоря, льстило мне, как художнику.
          Надежды на заказы, можно сказать, оправдались, и Санька лично приложил к этому немало стараний, но я сам не мог себя заставить брать за них деньги, автоматически считая человека, заинтересовавшегося моим творчеством, своим другом. Ну а кто с друзей берёт деньги за подарки?
          Такая вот черта характера. Можно назвать просто глупостью, а можно сказать и по-другому. Это как посмотреть. Санька поначалу ругался со мной по этому поводу, потом махнул рукой. Но и клиенты тоже испарились. И с тех самых пор все мои работы прочно оседали у него дома. До лучших времён, считал я, серьёзно полагая, что они, эти самые времена, когда-нибудь настанут.
          Но жизнь моя текла своим чередом, тихо, бедно и размеренно. И никаких таких катаклизмов (ну, если не считать несуразицы с летающей тарелкой) со мною не происходило вплоть до этой субботы. Случались странности и недоразумения, но, как теперь выяснилось, повинна была в этом Настя, таким вот своеобразным манером решившая облегчить мои бытовые проблемы. Как я теперь понимаю, это была прелюдия ко всему, что произошло далее.
          Санькина супруга была на год старше его и отношение к нему можно было назвать скорее заботой о большом ребёнке, чем любовью к мужу. Это, конечно, моё собственное наблюдение, не претендующее быть истиной в последней инстанции. Она оказывала на него мягкое, но постоянное давление, ведя его своими нравоучениями по ухабам житейских передряг, чем вызывала в нём этакий молчаливый протест. Выражался он периодическими уходами в запой, чему с великим удовольствием и всегдашней готовностью способствовали многочисленные друзья, отнюдь не страдающие неприязнью к зелёному змию. И потому, когда на горизонте нарисовалась моя физиономия со своими музыкальными амбициями, супруга Саньки восприняла меня, мягко выражаясь, насторожённо, справедливо считая очередным приятелем с бутылём за пазухой. Иначе до сих пор и быть не могло: скажи мне, кто твой друг... Но, когда вместо стандартного вида посуды в их доме начали появляться мои, ещё пахнущие дымком, работы, она, тоже неравнодушная к миру прекрасного, в корне изменила своё ко мне отношение. Я стал желанным гостем в их семье, где кроме них самих и их девочки жила престарелая Санькина мать, бывшая учительница математики.
          Нина (так звали жену Саньки) к его увлечению музыкой относилась снисходительно, руководствуясь принципом: "Чем бы дитя ни тешилось…". Сама, конечно, тоже кое-что воспринимала из того, что слушали мы с Санькой, но поверхностно, чисто из вежливости, когда нельзя вот так сразу встать и уйти, оставив нас с Санькой наедине со своими игрушками.
          Вот в эту семью мы с Настей и направлялись по измазанному осенней грязью тротуару. Солнце светило нам в спину, вытягивая тени далеко вперёд. Последние уцелевшие листья тихо облетали с деревьев. Район, где со своим семейством обитал Санька, можно было бы с чистой совестью назвать захолустьем, если бы не здание трёхэтажной школы, возвышавшееся неподалёку. Когда мы открывали калитку во дворик перед дверью Санькиного жилища, до нашего слуха донёсся школьный звонок: то ли кончился, то ли начинался какой-то урок.
          Я нажал на кнопку звонка, приютившуюся под импровизированным навесом из обрезанной пластмассовой бутылки. Ожидая, кто выйдет на зов, я заметил, что Настя волнуется. Мех на воротнике её шубки трепетал под порывистым дыханием. Я ободряюще улыбнулся.
          За дверью послышались шаги и прозвучал вопрос:
          - Кто там?
          Не успел я назвать себя, как дверь открылась и послышался удивлённый возглас Санькиной жены:
          - А-а! У нас гость! О! Гости! - ещё больше изумилась она, узрев мою спутницу. Она бегло окинула Настю взглядом и отступила в глубину коридора, приветливо улыбаясь: - Ну, проходите, проходите!
          Я взял Настю под руку, а она тихо произнесла:
          - Здрассьте... - Рука её дрожала. Я легонько сжал её, стараясь приободрить.
          "Ну-ну, что это с тобой?"
          "Не знаю, - так же мысленно ответила она мне. - Не по себе что-то..".
          - Здра-авствуйте... - эхом откликнулась Нина, и я, даже не прилагая к этому никакого усилия, чётко расслышал:
          "Ка-ка-я!.."
          - Другов! - крикнула она, обернувшись назад. - У нас гости! - И жестом пригласила следовать за собой.
          Мы прошли в коридор, являвшийся по совместительству ещё и кухней.
          - Какие люди! - вырос на пороге двери, ведущей в комнату, сам Александр Петрович Другов собственной персоной. - Привет! Привет! - Он пожал мне руку и слегка наклонил голову, здороваясь с порозовевшей Настей: - Милости просим!
          "Однако! - услышал я его мысль. - Лакомый кусочек! И когда же это мы успели?.."
          Настя, конечно, это тоже услышала и совсем потерялась.
          После утомительного процесса представления хлебосольные хозяева сняли с нас верхнюю одежду, услужливо подали нам тапочки и провели в комнату, где на диване расположились Санькина матушка со своей внучкой. Они смотрели телевизор.
          - Здравствуйте, Валентина Николаевна! - поприветствовал я её и поинтересовался состоянием здоровья, одновременно с этим протягивая девочке только что сотворённую в кармане шоколадку из тех, что потчевала меня Настя.
          - Ой, Володя, какое там здоровье! - с улыбкой отмахнулась старушка. - В мои-то годы!
          - Ну пойдём, пойдём, - Саньке не терпелось поделиться со мной своими новинками и он первым прошёл в свою комнату, увлекая нас за собой. - Я тут тебе кое-что приготовил...
          - Да погоди ты со своей музыкой! - одёрнула его жена, тоже проследовавшая за нами. - Дай людям с дороги прийти в себя!
          И она повела ничего не значащий разговор о текущих делах повседневной жизни. Я охотно отвечал на вопросы, весело поглядывая на изнывающего от нетерпения Саньку, мысли которого так и бурлили возмущением под крышкой черепа: "Вот привязалась! Давай-давай, завязывай!" Но вслух он, конечно, ничего такого не говорил, степенно поддерживая великосветскую беседу и потихоньку разглядывая Настю.
          Та поначалу только молча переводила взгляд с одной доски с выжиганием на другую, что висели по стенам, лишь изредка кивая головой в такт беседе.
          - Это всё его работы, - кивнул Санька в мою сторону, когда заметил, что Настя без должного энтузиазма разглядывает одну из моих последних "картин". Я-то был в курсе, что она их видит не первый раз и потому в её глазах не наблюдалось восторга первого впечатления, но Саньку это покоробило.
          "Не рубит, - довольно громко подумал он, чем привёл мою Настасью в ещё большее замешательство. Чтобы лишить его такой возможности, я протянул ему дипломат:
          - Это тебе, - при этом я заметил испуганный взгляд Насти.
          "Без предисловия?"
          - Открывай-открывай! - подбодрил я замявшегося Саньку, а Насте протелеграфировал: "Всё нормально. Али мы не волшебники?"
          Санька, нерешительно поглядывая на меня, открыл защёлки и поднял крышку дипломата. Глаза его широко раскрылись.
          - О! Ты только посмотри! - обратился он к жене, равнодушно наблюдавшей за его манипуляциями.
          Настя бросила на меня беспокойный взгляд. Ей не было видно из-за поднятой крышки дипломата его содержимого, но Санькина реакция оказалась совсем не похожей на ту, как если бы он увидел в чемодане кучу денег.
          "Там пластинки, - пояснил я ей. - Те самые, что ты мне подарила. Только копии".
          Она чуть качнула головой:
          "А я уж, грешным делом…"
          Наша безмолвная беседа не ускользнула от внимания Санькиной жены, но виду она, конечно, не подала. Лишь громко прозвучала её неприкрытая никакими фильтрами мысль:
          "Ишь, как смотрит на него!…"
          А вслух вяло поинтересовалась у очарованного супруга:
          - Что там?
          - Нет, ты