Куролесов совершенно разочаровался в жизни. Можно бы сказать и просто «разочаровался в жизни», но точнее было бы употребить «совершенно разочаровался», чтобы подчеркнуть всю ту бездну и силу отчаяния, в которую он впал. И что раз «совершенно», значит, надежды уже нет никакой. На укрепление его в столь трагических мыслях повлияло несколько обстоятельств, как семейного свойства — семьи у него не было, так и финансового — денег тоже не было. Смысла продолжать своё существование Куролесов не видел. Поскольку рассчитывать на то, что смерть сама придёт к нему, особо не приходилось, он решился пойти на такой отчаянный шаг, как самоубийство. Благо, время для самоубийства было самое подходящее. Кругом царил голод, господствовал террор, денег катастрофически не хватало не то, чтобы худо-бедно, а просто сводить концы с концами, к тому же в любую минуту могли мобилизовать в армию, где также вполне можно было расстаться с жизнью, но в ещё более худших условиях. Добровольный уход из жизни был самым лёгким и доступным способом избавления от всех этих проблем. Куролесов взялся за дело основательно. Нашёл верёвку достаточно длинную и достаточно крепкую. И, хоть в голодном 20-м году это была редкость, достал мыло. Сам Куролесов не понимал, зачем оно нужно. Знал только, что все повешенные, а вернее собиравшиеся повеситься всегда запасались мылом. Вот и он приготовил. Чтобы было. Решив по ходу дела определить его назначение. Таким образом, вооружившись верёвкой, мылом и решимостью, что в конечном итоге важнее всего остального, Куролесов задумал покончить с собой. И тут перед ним и его решимостью встала преграда. Крюка то подходящего нет. Один в стене мог бы выдержать, только больно уж он низко расположен — на нём у прежних хозяев картина висела. «Разве что ноги подогнуть... Нет. Кто ж так вешается? Курам на смех», — рассудил Куролесов. Имелся и другой крюк от люстры. Но тот слишком ненадёжным казался. Он и люстру то с трудом выдерживал. Каждый день ожидалось, что вот-вот она вниз долбанётся. Нечего было и думать, чтобы та могла выдержать вес взрослого, пусть и сильно исхудалого, человека. «Сплошная безнадёга», — горестно заключил уже привычной фразой Куролесов. В очередной раз он позавидовал дворянам, их прежней дореволюционной роскошной жизни. «Хочешь себе вешайся, хочешь стреляйся. А у меня и пистолета нет. И откуда, спрашивается, мне его взять? Можно было бы попробовать утопиться. Но уже октябрь. Вода холодная. А вдруг случится ужасное — и я не утоплюсь. Не получится, только воды нахлебаюсь. Заболею, в постель слягу. Вот ещё и лечись. А деньги на лекарства и на врача откуда брать? Нет, это не для меня», — так думал Куролесов. Вариант с утоплением также был отвергнут. В подготовке к самоубийству он совершенно неожиданно обнаружил непривычную для себя рассудительность, может быть в первый раз в жизни так логично и чётко думал он. Совсем отчаялся Куролесов. Взял в руки верёвку, повертел её, подумал. «Можно было бы на дереве... Но везде люди ходят, ещё черт знает что подумают. Разве что в парке ночью. Туда в такое время никто не заходит. Можно было бы в Михайловском саду или Александровском. В Летнем тоже неплохо было бы. Нет, всё равно не годится. У всех на виду висеть, как пугало или как офицер какой-нибудь. Унижение то какое. Это тоже не для меня». «Или, может, выброситься... Но откуда и куда? Я на втором живу, только покалечусь. С крыши? Чердак заколотили. Охо-хо. Что ж такое творится? Русскому человеку уж и деваться некуда. Даже с собой спокойно покончить не дают». Оставался ещё способ с перерезанием вен. Но его Куролесов сразу решительно отверг. Во-первых, крови он боялся, даже пуще смерти. Во-вторых, хлопотно. Одна морока с этими венами. Резать их. Бритву точить надо. Опять же воду надо подогревать. А деньги на дрова где взять? Занять у кого-нибудь. У кого? Все, кто бы мог дать в долг, либо уже бежали, либо сидели. «Деньги. Опять всё к деньгам сводится. Чёрт бы их побрал».
Думал, думал Куролесов над тем, как бы ещё себя можно было убить. Разные варианты перебирал, наименее болезненные и не слишком хлопотные искал. Думал, думал и раздумал. Решил: «Поживу пока. А там посмотрим. Всегда успеется». Верёвку всё же сохранил. Мало ли что? А мыло на сахар обменял. Всё одно не нужно было.
