предназначенными для убийства от природы.[/b]
Подобен огонь черному ворону, одиноко кружащему над полем боя, ставшего, в конечном итоге, братской могилой. Изредка кричит он, и карканье его ужасно, и заставляет все внутри холодеть и сжиматься от ужаса. Где-то на отдалении, будто за плотной глухой занавесью, отделившей реальность от мира мертвых, играет боевой марш. Стучат барабаны в унисон, выбивают безжалостную дробь. Однако, какой бы плотной и глухой не была эта занавесь, сочится сквозь нее запах гари и пороха. Ведь вперемежку с мертвыми людскими телами разбросана по равнине горелая и вдрызг разбитая военная техника, кое-где еще освещенная всполохами не спешащего угаснуть пламени.
Кричит ворон, и голос его подобен какому-то заклинанию, после которого моросит мелкий дождик, хотя нельзя назвать небо пасмурным. Будто понимает ворон весь ужас того, что видит, будто печаль так и рвется из его глотки наружу, и лишь при помощи неба может кричать он в печали.
Однажды все должно было закончиться именно так. И ворон не мог ничего сделать, чтобы предотвратить страшную массовую резню. Как будто все эти несчастные стремились не убивать друг друга с каким-то остервенением, а хотели порезвиться от души, желавшие как можно больше праздников, просто изнывавшие от рутинных бесцветных будней с их постоянными заботами и спешкой куда-то в неизвестность. Как кто-то сказал однажды, война – самое лучшее развлечение, придуманное человечеством. Нет, не лекарство против морщин, а помутневший от скуки рассудок. Будто в истреблении себе подобных заключен подлинный смысл существования, при котором рутина не более чем отвлекающие моменты. Будто ненависть к себе подобным доминирует самых юных лет, будто взращивается и удобряется изо дня в день, год за годом. И все разговоры лишь о том, чтобы убить гада, о котором ничего не известно.
Войну придумай, придумай нам врага. Играет кровь, и мы готовы побеждать, мы готовы на большее, чем на банальность рождения детей и продления рода.
Вот среди мертвых тел женщина, чей сын погребен под телами всего в нескольких метрах от нее. Юный, горячий, воспитан он знающими свое дело учителями, ведом он жгучим огнем задора и ненависти к людям, которых никогда прежде не видел, и которых лично не знает. Наученный желать врагу смерти, наученный любить свою Родину, ведомый страхом нападения противника на свою территорию, не изученную дальше родной улицы или района, пошел молодой человек добровольцем, решившись взять в руки оружие. Лучше бы с такой уверенностью держал он девичьи руки, сладость ощущения в своей хватке которых несравнима ни с чем. Так что погиб он в первом же бою, в первой же атаке, не успев даже захватить кого-либо из противников с собой. Убей или же будешь убитым.
А что же было делать матери: оплакивать и смириться с утратой единственного сына? Ведь враг жесток, и он не отступит, и то и дело доносятся с поля боя новости о потерях, об успехах захвата очередных ста метров земли, занятой врагом. «Наши» давят и давят, противник вынужден сопротивляться и отступать, но все равно солдатам нужна помощь на передовой. Вот он, мотив взять в руки оружие, и не столько из-за любви к Родине, сколько из чувства справедливости за погибших родных и близких. Победа будет за «нами».
Но «наши» как с одной стороны, так и с другой. И настал, наконец, тот момент, когда грандиозная битва разразилась на одном месте, благодаря «захвату и отступлению», о которых россказни с обеих сторон вооруженного противостояния людей друг другу. И лишь страх ненависть кружат над равниной, где должно случиться жестокое побоище. И причины схватки неважны, важно, что люди – враги друг другу, воспитанные теми нормами, которые вложены в них кем-то со стороны. Страх быть порабощенным или просто убитым в каждом из тех, кто на поле боя, убей или будешь убитым. Оттого играет марш, слышимый лишь в охваченном страхом и ненавистью сознании, ведущий людей на смертоубийство. Бушует и трещит пламя, вспыхнувшее на месте решающей битвы. И нет такой силы, которая могла бы потушить его, надежно остудить разгоряченные сердца и головы, вложить в них что-то человечное, что-то разумное.
«Говорил всеведающий: по весне последующей народятся новые люди на Земле». Все верно: бабы еще нарожают (не захотят сами, значит заставят). Только нет больше баб, готовых и способных наплодить еще воинов ни с одной стороны, ни с другой. ВСЕ лежат на поле боя, гонимые воевать самыми разными способами и мотивами. Вырезали, истребили друг друга под ноль. Чтобы никого не осталось на родной земле. Оставили участники массового взаимоуничтожения свои дома, свои земли, свои родовые корни, собравшись в одном месте для некоего жертвоприношения ненависти, огню, требовавшему своего выхода наружу, зажженному кем-то еще.
Оставили участники массового взаимоуничтожения свои дома, свои земли, свои родовые корни на разграбление чужаками, оставили на погибель пришлым, не таким как они сами. Хоть те и такие же люди, но хотят по-своему. Свой собственный огонь горит внутри них, по-своему мыслят они, соблюдая собственные традиции. Разграбят они плодородные и богатые недрами земли, оставят после себя безжизненную пустошь для других чужаков, вздумавших освоиться на некогда развитой земле.
Но нет, не все так мрачно и безжалостно, как могло бы показаться вначале. Несмотря на столько искалеченных тел, погребенных одни под другими, кто-то жив еще. Не может такого быть, чтобы черная бездна, такого просто не бывает. Оттого кружит черный ворон над кажущейся безграничной долиной смерти, будто призвав с неба мелкий дождь. Высматривает он кого-то определенного среди бесчисленных мертвецов, то низко спускаясь, то вновь взмывая вверх, обозначив новое место своих поисков.
Постепенно стихает барабанный бой, отправляя боевой марш обратно в небытие. Чем ближе ворон к своей цели, тем глуше и тише звучат погоняющие на смерть барабаны. Тем отчетливее фигура в черном балахоне с острейшей косой в руках, застывшая на одном месте. Возвышается Смерть над окровавленным телом, будто ожидая своего часа забрать тающую жизнь, чтобы погасить теплящееся в нем дрожащее в бессилии пламя огня. Как никогда сейчас сильна Смерть, совсем недавно пировавшая на поле боя, ничуть не уставшая махать косой направо и налево, едва ли не захлебываясь кровью несчастных.
И вот остался всего один солдат, и должно быть заслуженное наказание для тех, кто напитал ненавистью души людей, которые даже не знали друг друга, но которые вместе возделывали родные земли, которые в унисон трудились денно и нощно, которые растили детей, которые хотели просто жить и думать о будущем. Это по воле Смерти кружит ворон над долиной, кричит в ожидании отзвука жизни. Это по воле Смерти капает мелкий дождь, оплакивая мертвых в надежде на чей-то неугасимый огонь над выработанным пепелищем. Просто кто-то должен остаться в живых после невероятного по своей жестокости и количеству убиенных сражения. Как символ надежды, как символ жизни, как символ устойчивости перед всесокрушающей жаждой владения множеством судеб. Будто нет ни бога, ни дьявола, и только лишь Смерть вольна принимать решения. И в эти мгновенья огонь предстает во всем своем величии, наделенный абсолютной властью, подчиненный Смерти всецело, укрощенный одним лишь ее намерением подчинения его своей воле и полный всего своего могущества. И нет сейчас в намерениях Смерти ни добра, ни зла, и сейчас она просто должна сделать то, ради чего недвижимо возвышается над едва дышащим телом.
Доносится ее холодное и заставляющее цепенеть жилы мычание до несчастного, разливается эхом по всей долине, поддерживаемое гудящим ветром. Наполняется страшное место еще самым настоящим ужасом, чем-то настолько потусторонним и пугающим, что волосы на голове поседеют всего за один миг, стоит лишь это услышать. То агония и крики боли, вопли страха и ужаса перед лицом близкой смерти, когда все мысли только лишь о собственном существовании, когда жизнь проносится перед глазами в момент попадания пули в жизненно важные органы, и остается всего ничего жить, истекая кровью, и боль тает с каждым мгновеньем, приближающим холодное небытие. И нет сил думать о рае или об аде, и только одна мысль остается в умирающем мозгу – мысль о смерти. То доносится какофония голосов из бездны Небытия, как последнее напоминание о том, что когда-то они были живыми. Нет, невозможно передать словами этот ужас, невозможно вложить в сомкнутые в мычании уста Смерти то, что способно напугать до поседения, напугать до самого настоящего паралича, сведшего все мышцы, при котором ощущается непрерывная и кажущаяся бесконечной дрожь. Как будто это само Логово Смерти, подлинное место ее обитания, ее Дом.
Садится, наконец, огромный ворон на едва живое тело среди мертвых тел. Под пристальным и стеклянным взглядом Смерти вспыхивает он пламенем огня, кричит в последний раз, но не от боли. Охватывает огонь полуживое тело и сразу гаснет, впитавшись в израненное и кровоточащее нутро его. Не умолкает безмолвная песнь Смерти, будто звучащая из уст матери колыбельная. Придает она сил солдату, да и не солдат он вовсе, не обучен он вовсе военному делу. Погнали его, как и многих, на убой под страхом тюрьмы, погнали обманом, и ведь знал он, что обман, и ничего не мог сделать, понимая свое беспомощное перед запущенной машиной истребления положение. И прибыв на поле боя, получил он осколок снаряда в ту же секунду, не успев сделать хотя бы шаг.
Видит он Смерть своими глазами, слышит ее грозный голос, но не боится, даже наоборот, чувствует себя легко и свободно, и в мыслях его чистота и упорядоченность. Чувствует он мелкие капли дождя на лице. Чувствует он жар огня внутри, болью разлившийся по всему телу. Огонь расслабляет, и каждое движение легко, совершаемое под диктовку боли, к которой привыкается на удивление быстро. Возможно оттого, что безмолвная песнь Смерти не прерывается ни на мгновенье, бесконечно разливая в изможденном сознании живительную энергию.
Выбирается он из-под груды тел, израненный, грязный, но со всей ясностью ума осознающий свое существование. Он не пал на поле боя в первую секунду своего пребывания на нем, не погиб, но видел смерть совсем близко, прямо перед собой, и видит ее прямо сейчас. Стоит на дрожащих от слабости ногах, глядя прямо в глаза той, что обращает свою безмолвную песнь не к одному лишь ему, подводя итог совершенному совсем недавно действу, подводя итог собственной проделанной работе. Он должен бояться того, кого или что именно он видит перед собой, он должен бояться этого страшного мычания, разлившегося вокруг себя, и достигшего его ушей, проникшего прямо в мозг. Он должен бояться, и не боится. Сейчас не его время, сейчас не его место, и сама Смерть подтверждает это. Он чувствовал ворона на своем теле, он слышал его крик, охваченного огнем, он, таки, не умер, и Смерть просто стоит перед ним в ожидании.
[b]И вот оглядывает он, наконец, поле
