«Всё было в полном согласии с эпохой:
мать умерла от тифа, брата расстреляли»
В.В. Набоков
Что-либо подобное в принципе могло произойти в любую эпоху и где угодно, но случилось это в 20-й год ХХ-го же века в России. В период, когда на обширных просторах страны валандались многочисленные, а, может быть, и вообще неисчислимые шайки, банды, отряды. Состояли в них люди, предпочитающие решительное действие, хоть и редко при этом знающие, что именно надо делать. Политические взгляды их менялись довольно быстро, часто они сами не очень-то понимали за что и за кого сражаются в данный момент. Периодически вливаясь в состав более крупных шаек, вроде Красной Армии, частенько с такой же лёгкостью их покидали. Какой-то особенной идейной платформы у них не было и не могло быть. Белые, дезертиры, махновцы, григорьевцы, зелёные, чёрные, просто бандиты или красноармейцы, что в общем-то одно и то же. Анархисты, эсеры, большевики, социалисты прочих мастей, монархисты, националисты всех мыслимых национальностей, опять же бандиты. Да мало ли кто ещё? Важно, что эти люди были вооружены и умели убивать, в действительности это всё, что они умели. Они воевали, чтобы выжить. И жили, чтобы воевать.
Одной такой шайке и попался, что называется, на большой дороге человек интеллигентного вида, то есть в залоснившемся от чрезмерно долгой носки костюме, запылённом и снабжённом в некоторых местах дырками (что, впрочем, в жаркую погоду даже удобно). Решив, что в городе больше шансов быть убитым или умереть с голода, он пробирался окольными путями к дальним родственникам, имевшим до революции такую роскошь как свой собственный, им одним принадлежащий приусадебный участок, где у них даже в своё время, то есть до злосчастного октябрьского переворота, рос крыжовник трёх видов (этот крыжовник особенно ярким образом всплывал в памяти). И вот на тихой окольной и, как оказалось, вовсе небезопасной дороге его и остановили вооружённые люди. На своё несчастье он не только выглядел как интеллигент, но и думал соответственно. За что ему уже не раз попадало. Однажды чуть не расстреляли и столько раз били, что даже смешно было об этом вспоминать. Интеллигент понуро глядел себе под ноги. Он совсем не умел общаться с представителями нового господствующего класса, за что и страдал.
Помимо злобных глаз на него смотрело несколько ружейных дул. Пересекаться взором не хотелось ни с одними, ни с другими. По привычке он уже опустил руки, приготовившись закрывать ими наиболее важные в жизни человека органы. Интеллигент понимал, что сейчас его будут грабить или бить, или бить и грабить, а, может, просто убьют. По внешнему виду сложно было определить политическую принадлежность этих людей. Одно не вызывало сомнения — их намерения.
— Что вы, господа? — неуверенно спросил интеллигент, более оттягивая время, чем пытаясь вступить в контакт.
— Какие «господа»? Где это ты господ увидал?!
— Товарищи, — залепетал перепуганный интеллигент.
— Ты кого «товарищами» назвал, сука?
И без того злобные и прищуренные глаза сузились и озлобились ещё больше. Защёлкали затворы.
Несчастный интеллигент уже успел мысленно попрощаться со всеми своими близкими — теми, что ещё уцелели; лишний раз помянуть тех, что благополучно погибли; и помолиться Богу.
— Интелихент, морда? — спросил небритый детина, в целом довольно вежливо, хотя и тыча наганом в лицо.
— Да, — робко ответил интеллигент, на этот раз благоразумно опустив обращение.
— Грамотный?
— Да, — сглотнув, ответил интеллигент, всем своим умом понимая, что смертный приговор ему фактически уже подписан и остаётся лишь ничего не значащий протокол дознания.
— По-англицки разбираешь? — спросил детина, неожиданно убрав наган и поменяв тон с довольно вежливого на почти что дружелюбный.
Интеллигент с безразличием приговорённого к смерти и на этот раз ответил утвердительно.
— Тогда пошли.
Интеллигент, словно в тумане, побрёл за ними следом. Ему уже было всё равно, где его будут расстреливать. Здесь ли или у какой-нибудь изрешечённой стены. Он шёл, ни на что не надеясь и вообще не думая. Как кролик за удавом, если, конечно, это правда — всё, что говорят о кроликах и удавах.
— Мы тут документ иностранный захватили. Надо, чтобы ты его разобрал. Ты ведь понимаешь по-ихнему?
Интеллигент кивнул, не вслушиваясь особо в слова.
Через час его отпустили. Не побили и даже дали хлеба (что в голодные времена ценнее золота). На прощание потрепали по голове, на этот раз интеллигент не сомневался — это был без сомнения дружелюбный жест, на их манер уважительный. Всю дорогу от солдат (он так и не понял, к какой из армий они принадлежали) шёл, блаженно улыбаясь, по-прежнему не думая и спешно жуя полученный хлеб. Опыт учил, что лучше побыстрее съесть, пока не отобрали. В его голове мелькнула мысль. Одно единственное слово. «Повезло». По-английски он читал с большим трудом. Да то был и не английский документ, а немецкий. А с немецким у интеллигента было ещё хуже, чем с английским. Поэтому смысл ему приходилось выдумывать. К счастью, в тексте попадалось немало знакомых слов. Они служили путеводной звездой, ведущей к спасению, фигурально и буквально.
Хотя позже его всё-таки расстреляли, но уже совсем другие люди.
