Предисловие: Стёб по поводу исторических и околоисторических опусов... Паки-паки или Полный афедрон
Лето 7069 от Сотворения мира зело лепым выдалось.
Царский стремянной Митька сидел на лавке у конюшни, расстегнувши до подпупия лепень, уплетал студень и пил сбитень. Рядом в тенечке храпели вповалку царский знаменной, семянной и вымянной.
Распугивая кур и томно раскинувшихся в лужах тощих свиней, в неурочный час грохнула полуденная бомбарда. Должно быть, бомбардир опять хватил лишку с приятелем гренадиром альбо буканиром. От церкви Параскевы брел отец Никодим. Две облезлые собачонки облаивали его с обеих сторон, примеряясь вцепиться в полы. Он отбрыкивался и невнятно бормотал - то ли молился, то ли матерился.
- Здорово, святой отец! - лениво заорал Митька. - Глядите, как бы они вам сутану не того!..
Отец Никодим с тоскою в глазах медленно погрозил царскому стремянному кулаком:
- У-у-у, тупицы, адово семя! Какой я те "святой отец"? Когда же в ваши безмозглые бошки войдет, что "святыми отцами" токмо католики своих патеров да ксендзов именуют! А мы, чать, православные, - стало быть, зови меня "всечестный отче". Такожде и сутаны - у католиков, а у нас - рясы...
Всечестной отец повел головой и ткнул пальцем вослед статной молодке в цветастом платке:
- Зри, како афедроном-то вертит. Грешит, небось, в энтот самый... Тьфу, прости Господи!
Митька гыгыкнул в ответ и, своротившись набок, почесал свой "энтот самый".
- Благословите сиротинушку, батюшко! - прохожая старушка в старомодном ветхом шушуне толкнула вперед себя нескладную девчонку-подростка.
Отец Никодим, уже сложивший персты для именословного благословения, вдруг остановился и брякнул изумленно-простодушно:
- Это что же у нее - две правые руки? Помилуй, Господи!
- Это тебя "помилуй, Господи", батюшко! - сварливо ввернулась бабка. - Токмо в том изъяну нет! Про то и в книгах прописано...
Она впопыхах принялась тащить из заплечной сумы потрепанную книжку и листать страницы:
- Где ж оно... А, вот: "Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела..." Ага? Зришь, отче? Чать, не дураки книжки-то пишут! То-то!..
Отец Никодим махнул рукой, плюнул и побрел дальше. Старушонка грозила ему в спину клюкой и визгливо кричала что-то про "лядвия" и "михири".
Из терема на красное крыльцо вышел стрелец с бердышом и заорал Митьке:
- Царь-батюшка тебя к себе кличет!
- Иду-иду, - проворчал тот, нехотя поднимаясь и потирая отсиженное.
- А целовальника не видал? Не сыщут никак - куды он запропастилси?
- Куды-куды... Должно быть, с послами в Иноземном приказе целуется - служба у него такая!
Паче всех достойных державных мужей Государи Российские завсегда почитали и будут почитать главных героев, даже худородных. И во всякой иной книжице - иных же. Предивно сие!
Царь и Великий князь всея Руси Иоанн Васильевич пировал в своей гриднице высокой. Он приветственно помахал шапкой Мономаха вошедшему Митьке. Сопровождаемый стольником, тот чинно прошествовал вдоль длинной вереницы столов.
- А это кто таков? - доносился до него любопытный шепот.
- Митька, царский стремянной!
- Да ну?! Неужто сам?!
- А стольник-то мне стольник должон с запрошлого лета, - гли, сколь постну харю творит!..
Пальцем, унизанным полудюжиной перстней, Иоанн указал своему стремянному место супротив себя.
- А почто это на тебе две шубы зараз, надежа-государь? - удивился Митька. - Инда взопреешь, яко озимые...
- Как это почто? - удивился в свою очередь надежа-государь. - А ежели мне вдруг вздумается пожаловать тя шубой со свово плеча - нешто мне голу оставаться?
Он огляделся и оглушительно захохотал.
Сидевший поодаль на возвышении седоватый, подслеповатый и глуховатый гусляр встрепенулся и ударил по струнам. На него зашикали.
- Так что ты, княже, рек о людях ратных? - вернулся к прерванному разговору царь, поворотясь вправо.
- Аз рекох сице: "Инии форозе, воспад на фарь, мнят ся стратигами".
Государь покривился:
- Уразуметь тебя, княже... Ровно ты "Слово о полку Игореве" под столом держишь, да глазом туда косишь. Мне от таких речей кефалгию обретать - монастырских книжников хватает. Так ли, отец архимандрит?
Длиннобородый старец в клобуке неодобрительно завозился и воздел сухой узловатый перст:
- Рече Господь: От словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися!
Царь фыркнул и что-то пробормотал себе под нос. Митьке показалось, что это было: "Паки-паки, иже херувимы".
- Правда твоя, великий Государь! - подал голос кто-то из лизоблюдов. - То ли дело кого из Алексеевых послушать: и складно-то так, и разумно, и научительно!
- А то! А то! - по-скоморошьи поддакнул Иоанн. - У них даже и женки, и дворня, и смерды тако же и складно, и разумно, и научительно речь ведут! Закрой глаза - и не поймешь: то ли боярин думный говорит, то ли холоп его! А ты что скажешь, мой наперсник?
Митька обиделся:
- Мню, наперсник - то сбруя така, что бабы на свои перси, сиречь титьки надевают, у немцев голштинских бюстхальтером зовется... Верою и правдою тебе, великий государь, а ты верного слугу свово такими словами поносными!
Царь вскинул кверху острую бородку и опять громогласно захохотал.
Подслеповатый и глуховатый гусляр приосанился на своем насесте и ударил по струнам. В него бросили обглоданной курьей ногой.
- Иные же и вовсе не как русские люди говорят, - продолжил Иоанн, - а ровно иноземцы, в языке нашем преуспевшие.
- А любой язык иноземный - это тот же наш русский, токмо исковерканный, - подхватил Митька, - ты приметь, великий государь, как немец завсегда говорит: " Я прифетстфофаль фаш тсарский феличестфф!", "Русский Ваньюшька, сдафайся!" Хоть все книги перечитай, а нигде и никогда иноземец по-своему не бает. Даже с соплеменниками. Мнится мне, что весь язык ихний - то: "зэр гут", "руссише швайн" и "дас ист фантастишь", что они час от часу вворачивают.
Тем временем двери в дальнем конце растворились и стольник ввел в гридницу двух чуваков в прикольных прикидах, со странными фиговинами на головах и штуковинами в руках. Пацаны, как положено, подрулили к царю, выразили уважение, все дела, и начали солидный базар. Из-за своей средневековой отсталости царь никак не мог врубиться, что эффективный менеджмент - это реальные бабки.
Митьке стало жаль своего государя. Он подмигнул Иоанну и заорал:
- Музыку-у-у!!!
Гусляр вскинул голову и ударил по струнам:
- Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная-а-а!..
"Полный афедрон!" - подумал Митька.
***
|
