Загадка Симфосия. День шестой
Глава 1
В которой Василий находит боярина Андрея Ростиславича израненным, но, слава Богу, живым
Никогда еще мое пробуждение к полунощнице не было столь тягостным. Насилу продрав глаза, я очумело соображал: где нахожусь? А ведь уснул сразу, едва пришел с повечерия. Выходит, чем больше спишь, тем паршивее. На раскачку времени не осталось. Бегом, через силу припустился я в церковь, но все равно не успел к началу службы.
Читал сам игумен. Парфений, вопреки моему ожиданию, ни словом не обмолвился о бдительности в отношении федаев. Он лишь сурово предостерег, что участь всякого находится в прямой зависимости от его прегрешений и каждый собственными поступками определяет отмеренную ему кару. Чернецы вели себя до странности тихо и кротко, будто монастырь избежал напасти, а свалившиеся на них беды — суть плод чуждого воспаленного воображения. Расходились иноки смирно и чинно, как и приличествует благополучной киновии. Но над кажущимся спокойствием, распустив совиные крыла, нависла жуткая тревога. Она сковала мысли и чувства людей, превратила их в утлые суденышки, застывшие в безветрии в ожидании грядущей бури. Всё на изготовке, вот-вот обрушится сокрушительный шквал стихии, вот-вот загудит иерихонская труба. Да что там иноки, я сам ощутил себя закланным агнцем, подобно сыну Иакова на жертвенном камне, завороженно взираю на холодный блеск занесенного клинка: вж-ж-жик, и — конец!..
Господи, пора все же воспрянуть от спячки, пора начать что-то делать, нельзя уподобляться безответной скотине. Я что было мочи, напряг свою волю. И о чудо — сердце трепетно застучало в груди!..
Скорей к боярину, хватит отсиживаться, нужно действовать, следует ударить первыми. Растолкав неповоротливых окостенелых черноризцев, я устремился к странноприимному дому. Бежал во тьме, не различая дороги, будто парил над землей, словно птица или камень, пущенный из пращи.
Рванул входную дверь на себя и застыл, пораженный жуткой картиной...
Скупо озаряемый бликами мерцающего ночника, в окровавленной исподней рубахе, судорожно цепляясь за перила, скорее сползал с крутой лестницы, нежели сходил мой покровитель.
Не помня себя, я истошно вскричал: «Андрей Ростиславич!» — метнулся вперед и подхватил безжизненно обмякшее тело боярина. Верно, взывая на помощь, наделал я много шума. Помню лишь какие-то расторопные люди, отстранив меня, поволокли Андрея Ростиславича обратно наверх. Очухавшись, я заторопился вслед за ними.
В келье боярина все было перевернуто вверх дном. На сдвинутых половиках валялись два испачканных кровью кинжала. В дальнем темном углу, изломанно скорчившись, лежал незнакомый мне человек в изорванной рясе, из-под него натекла начавшая загустевать черная лужица. Кто-то из иноков скупо заметил: «Мертвяк!». А тем временем подавленные чернецы, положив Андрея Ростиславича на постель, тщетно пытались привести боярина в чувство.
На счастье, вскоре объявился лекарь Савелий, с его появлением дело пошло на лад. Ростиславич очнулся, даже вознамерился привстать на локтях, но его удержали. Тем временем травщик, располосовав льняную рубаху, сноровисто обрабатывал кровенящие раны. Из уст Андрея Ростиславича не слетело не единого стона или возгласа, он, стиснув зубы, затуманенным взором оглядывал собравшихся — боярин контролировал себя, и это радовало.
Завершив перевязку, утирая обильно выступивший пот, травщик балагурил: «Жить будет — не помрет!» Вздох облечения пронесся по келье, искренне возблагодарив Бога, мы в едином порыве перекрестились.
Отмякнув от шока, я обратил внимание на толпившихся в дверях суздальцев. Дружинники из скромности не решились пройти в келью. Дядька Назар нещадно теребил треух, меченоша Варлам утирал размазанные по лицу слезы, тиун Чурила нервно пощипывал редкий ус. Остальные гридни, всяк по-своему, выражали непритворное участие, но и у них отлегло от души. Земляки были безмерно счастливы: пронесло...
Меж тем Савелий, достав маленькую плоскую фляжку, взялся почивать боярина душисто пахнущим зельем. «Живая вода — эликсир жизни...» — ответил он на витавший в воздухе вопрос и улыбнулся, да так тепло и бесхитростно, что стыд пробрал меня. Как я смел подозревать травщика невесть в чем, возводить напраслину на доброго человека? Кабы не он, так не приведи Господь...
Прямо на наших глазах Андрей Ростиславич стал оживать: зарумянились щеки, во взгляде возник осмысленный блеск, вскоре возвратилась и речь. С заметной натугой, прерывисто дыша, он еле слышно вымолвил:
— Василий, ты здесь, отче?
Я нагнулся к одру боярина, взял его за руку. Он в меру сил стиснул мою ладонь и, запинаясь, проговорил:
— Видишь как, брат, случилось, тебя вразумлял, а сам попал под раздачу... Вот нелепица-то?.. — затем встрепенулся. — А где налетчик, узнали, кто таков?
Взгляды собравшихся обратились к окоченелому трупу. Травщик, повернув голову мертвеца к свету, привычным мановением опустил веки покойного. В зарослях нечесаной бороды осклабился черный рот, характерная деталь: зубы длинючие, как у лошади. Иноки разом загалдели: «Да это же Дянисий-учитель, послушничий наставник. Он самый, братцы! Ишь как ощерился, шельмец!»
В воцарившемся гвалте боярин шепнул мне:
— Их было двое... Второй, видимо, стоял в дверях на стреме, низенький, щуплый такой.
Уняв братию, травщик Савелий авторитетно подтвердил личность убитого:
— Дионисий из Перемышля — обретается в обители десять лет. Чернец бывалый, он много чего перепробовал: ходил в певчих, в писарях подвизался некоторое время, последние года два приставлен к мальцам, учит ребят катехизису и начаткам риторики. Хотя, ритор-то из него?.. — и зло усмехнулся. — Звезд с неба не хватал, умом не блистал, одним словом, пустой человек, — малость подумав, добавил. — Не возьму в толк, что подвигло его на ночной разбой, не каждый, а тем паче инок кинется с кинжалом на человека. И почему сразу на боярина, не понимаю?..
Затем лекарь нагнулся, бесцеремонно откинул пропитанную кровью рясу Дионисия. Я отвернулся, не в силах видеть разверстую рану в боку покойника. Закончив осмотр, без всякой конфузии Савелий похвалил боярина за умелый удар:
— Ты, Андрей Ростиславич, его ловко поддел под ребро, в самое что ни на есть сердце. Он, видать, сразу скопытился, выходит, завалил ты его, как поросенка, с первого замаха!..
Черноризцы, вопреки сану, дружно выразили одобрение. Повинуясь указаниям травщика, они переложили мертвое тело на попону и вынесли прочь. Нашелся служка с ведром, замыл пол. Я все время находился подле боярина, поправлял сбитую постель, подсоблял лекарю. Андрей Ростиславич заметно оправился, приободрился, даже подшучивал над нами. Стоило травщику на миг отвлечься, боярин прошелестел одними губами:
— Вася, отыщи второго, возможно, то ребенок. Аким пусть пособит...
Савелий пользовал весьма успешно: кожу возле порезов протер терпкой пахучей жидкостью, на раны наложил тугие повязки, болящего переодели в чистое. Со слов лекаря: внутренние органы не задеты, ранения не глубокие, правда, потеряно много крови, но это дело поправимое. Травщик брался приготовить нужные отвары и мази, так что завтра боярин будет на ногах. Бог миловал, обошлось...
Совсем скупо Андрей Ростиславич поведал о ночной поножовщине. Передам саму ее суть:
Знаю по себе, после пятого десятка сон становится чутким и обостренным, просыпаешься, даже поворачиваясь с боку на бок. Со слов боярина, налетчик крался неслышно, будто кошка. Как ему удалось бесшумно отворить дверь — непонятно... Андрею Ростиславичу подвезло увернуться в самый последний момент, разбойничий клинок лишь слегка чиркнул его по груди. Сонный боярин метнулся к укладке с оружием, сбивая во тьме рухлядь, попавшую под ноги. Тать же, остервенело размахивая кинжалом, пару раз успел основательно задеть ускользающую жертву, но, видимо, все же не хватило сноровки. Стоило боярину вооружиться, ночной поединок закончился в один присест. Кольнув налетчика, боковым зрением боярин уследил, что за ними наблюдал третий, тот самый ребенок.
Свое покушение Дионисий задумал отменно. Крыло, где обитал Андрей Ростиславич после отъезда княжьей свиты, практически пустовало. Для большей надежности кат выждал, когда редкие постояльцы уйдут к полунощнице, неясным пока способом отворил келью и набросился на спящего. Расчет был точный, но не сработал: то ли Богу было не угодно, то ли — не судьба.
Толком поговорить с боярином Андреем не довелось, явился игумен в сопровождении келаря Поликарпа и незнакомого мне ризничего Антония. После ахов и охов, призванных выказать сострадание, иеромонахи чинно расселись у лежанки. Посудачили о жестокости нравов, привнесенной в мир растущим безверием, посетовали на повсеместное обесценивание человеческой жизни.
Всё: и падение нравов, и звериная злоба, и процветающее безверие указывали на близкие сроки грядущего царства Антихриста. Давно знаю — монаха медом не корми, только дай поговорить о конце света. Предмет, надо сказать, весьма мудреный и даже заумный, порукой тому обильные залежи толковников на книгу пророчеств Иоанна. Сказывали мне, целые монастыри на Пиренейском полуострове множат списки тех сочинений. Но мир алчет: «Еще, еще, еще!»
Так вот, к разговору об Апокалипсисе. Тема та весьма благодатна для праздного времяпровождения и пустословия людей, мягко сказать, не весьма просвещенных. В нашем же случае такой выспренний разговор был совершенно не к месту, он походил на толчение воды в ступе.
Выручил Чурила. Он бесцеремонным образом прервал умствования старцев и настоятельно потребовал от настоятеля «немедленного розыска по причине покушения на высокородную особу». Именно так тиун величал боярина Андрея, полагая, что первому да смелому все позволительно...
Парфений, проявив строптивость, все же уколол Андрея Ростиславича, мол, тот пострадал от излишнего упрямства. Уязвив раненого, старец многозначительно поджал губы. Нам стал ясен тот намек, мы осуждающе уставились на игумена. Осознав, что загнул лишку, настоятель стал неуклюже оправдываться:
— Погибель черноризцев не сопоставима с риском жизни имперского посланника, но даже министериалу (1) не осмотрительно размениваться по пустякам, а уж боярину тем паче.
— Хороши же пустяки!.. — подумалось мне. — Воистину, умри сейчас боярин, Парфений был бы только рад.
Чтобы в горячке не наговорить дерзостей, я поспешно испросил разрешения на обыск в келье Дионисия. Я опасался, вдруг игумен откажет под благовидным предлогом, это будет означать конец нашим поискам, нашим надеждам. Но Парфений не посмел воспротивиться, лишь зябко поежился, безучастно махнул рукой, мол, валяй, как заблагорассудится. Чуть погодя, одумавшись, он отрядил мне в помощь старца Поликарпа и келейника Антония.
После ухода иереев у нас, близких боярину людей, невольно возник вопрос: кому оставаться за старшего. Так кто из нас... Чурила, Назар, Василий? Мы нерешительно
|
