|  2 |
В августейшем синем августе царствует только один цвет – королевский синий! И владычествует только одна царица – Жара. Королевской синевы низкое южное небо, густым сапфиром пылает море, а сизый плотный воздух обволакивает тебя своим огненным дыханием:
– Жарко!..
Синий ветер разносит по дворам запахи горячего варенья и печеных на углях овощей. Струится в синее небо синий дым: август – пора домашних заготовок! Пыхтит в латунных тазах баклажанная икра, смешиваются ароматы инжира, кизила, малины и мирабели, кипит разномастное варенье. Щедрый август скоро укупорит лето в стеклянные банки и замерцает сквозь них всеми цветами радуги. А пока, владыка – только царственный синий!
Жарко!!
Впрочем, иногда он милостиво позволяет разбавить себя другими оттенками: небо прошито голубой звездной вязью, в море – прожилки серо-бирюзовых волн, а воздух становится рыжим, словно его выкрасили хной.
Это верный признак слабой прохлады, а может и спасительного дождя. Дождь в синем пылающем южном августе, ты – спасение, и жизнь, и надежда! Ты – обновление, ты – радость для истомленной земли. Ты – словно объяснение в любви неба земле: «Я помню о тебе, я не покинуло тебя, я не оставлю тебя испепеленной!»
Объяснение в любви… Да, пожалуй, это лучшее название для одного из таких нестерпимо синих дней. Очень далекого года…
– Невозможно уже сидеть дома. Дышать нечем! Папе нашему повезло – в командировке в Минске! Пойдем, пройдемся, – мама отчаянно махнула рукой в сторону входной двери. – Может, хоть дождь пойдет – в воздухе грозой пахнет.
Мы собрались мгновенно. Я любила эти вылазки с мамой. Она была спонтанна и непосредственна, и каждое такое маленькое путешествие оказывалось потом памятным надолго.
Улицы были полупусты. Горячий пар поднимался с нагретого и мягкого от жары асфальта. Палые листья впечатывались в него, составляя диковинный узор.
У кинотеатра «Октябрь» (как много воды утекло с тех пор, как много объектов сменилось на этом месте…) мама остановилась и принялась разглядывать афишу. Она была тоже сине-рыжая и скукоженная от жары.
– «Объяснение в любви». Двухсерийный фильм. Пойдем, может? – нерешительно предложила она.
– Индийский? – деловито осведомилась я, будучи твердо уверена в свои восемь с небольшим, что такое откровенно-зазывное название может быть только у болливудской продукции.
– Нет, вроде. «Ленфильм». В летнем зале демонстрируется, – голос мамы стал просящим.
В конце концов, какая нам разница?! Все лучше, чем сидеть дома и изнывать от жары. Лишь бы комары не съели!
До сих пор не могу постичь эту особенную магию летних кинотеатров. Может, потому что в южных городах они были наделены особенной прелестью. С чем можно было сравнить шершавую мягкость обшарпанных сидений с грубо намалеванными на спинках номерами, ароматы нагретых за день трав и цветущей маттиолы – ими пропитан был воздух и неповторимый стрекот кинопроектора – в его голубовато-дымном луче чудо становилось явью.
Синий август обманул нас в тот день. Дождь не пошел. Зато мама проплакала почти весь фильм, сопереживая под музыку Генделя и Баха трогательной и огромной любви главного героя к капризной, неверной, но невероятно целеустремленной и волевой жене – красавице Зиночке.
Я не могу разделить маминых эмоций. Пока не могу…
И вот последние кадры, пошли финальные титры. Я искоса наблюдаю за мамой: она вглядывается покрасневшими глазами в экран и читает шепотом:
– Филиппок – Юрий Богатырев; Зиночка – Эва Шикульска; Филиппок в старости – Бруно Фрейндлих; Зиночка в старости – Ангелина Степанова; режиссер – Илья Авербах. Фильм снят по мотивам книги Евгения Габриловича «Четыре четверти».
Жары в тот вечер мы уже не чувствовали. Мама шла всю дорогу молча, размышляя о чем-то, потом, уже около дома, спросила тихо:
– Ты что-нибудь поняла?
– Эта Зиночка плохая женщина, – уверенно заявила я.– Издевалась над Филиппком всю жизнь. А он и есть… Филиппок!
Мама улыбнулась. Медленно, грустно.
– Она его любила, как могла. И как нужно было ему. Ладно, это все не для тебя сейчас. Потом поймешь, если вспомнишь.
Больше на этот на фильм мы с мамой не ходили. Но мама смотрела его еще не раз. Все время, пока он был в прокате. Думаю, она бы и сейчас пересматривала его с удовольствием. Если бы дожила до времен ютуба.
А я пересматриваю его с любовью, с глубокой нежностью и грустью об уходящем времени, об уходящем племени. Да, собственно и все мы, люди среднего возраста – люди уходящего времени и уходящего племени. Племени Неспешности, Времени Раздумья. Нынешний мир ни неспешностью, ни, тем более, раздумьем особо не отличается.
Имя писателя Евгения Габриловича мне не было знакомо. И дразнящий титр фильма: «снят по книге Е.Габриловича «Четыре четверти» рождал жгучее желание: разыскать эту самую книгу. Увы, долгие годы это сделать не удавалось. Но тот, кто ищет – всегда найдет! Недавно вожделенная книга попала ко мне, и я была потрясена бережностью, с какой режиссер Илья Авербах отнесся к автобиографическому материалу – сняв по книге фильм, практически, слово в слово. Но перед этим удалось узнать многое о самом авторе – Евгении Габриловиче. И в сотый раз уяснить себе: море знаний неизмеримо, но если есть хоть малейшая возможность рассказать о людях, которые делали нашу жизнь духовно богаче, чище и лучше, надо это делать.
Евгений Иосифович Габрилович… Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии и двух Государственных премий СССР, драматург, сценарист. Он был, по сути, легендой сценарного искусства, человеком невероятного таланта, трудолюбия, ответственности доброты и высочайшей порядочности. О нем говорили: «идеалист», и это соответствовало истине. Он считал, что идеализм нужно в какой-то степени пропагандировать в жизни, только не грубо, не навязчиво, а исподволь.
Пожалуй, трудно назвать второго такого плодовитого сценариста. Фильмы, снятые по сценариям Габриловича, а их более 30, на памяти у нескольких поколений зрителей. «Последняя ночь», «Мечта», «Машенька», «В огне брода нет», знаменитые «Два бойца» и «Коммунист», лиричные «Странная женщина» «Поздние свидания» и «Монолог».
Габрилович родился за год до начала 20-го века, в Воронеже и в течение долгой своей жизни (его не стало в конце 1993 года) был очевидцем, а иногда и участником многих исторических событий.
«Кто-то точно сказал, что новый, 20-й век, начался не 1 января 1900-го, а 1 августа 1914 года. Я видел рождение этого века, Москву в годы Первой Мировой войны. Сперва все было сильно и бодро. Молебны и гимны, призывы к единству, дамы, шьющие войску подштанники. Первые раненые, приветствуемые повсюду, погромы немецких лавок, патриотизм в театре, романсах, стихах. Но за первым годом войны – второй. Отношение к войне меняется. Дамы уже не шьют подштанников, а раненых столько, что за ними не уследишь, они привычны, как очереди за хлебом… А к началу третьего года войны над властью уже смеются. Я где-то читал, что так оно и бывает: сперва улыбка, потом смешок, потом смех. А потом люди выходят на улицы, и начинается бунт».
«Москва 20-х годов была явлением удивительным. Бумаги не было, печататься было негде, и расцветала так называемая «кафейная» поэзия, от слова «кафе». Поэты и писатели читали свои произведения в кафе. Самым известным кафе был так называемый Дом Герцена, там, где ныне размещается Литературный институт. Тут выступали все знаменитости, но выступали и люди прямо с улицы, вдохновенно выкрикивающие строфы. Среди этих выкрикивающих был и я. Здесь я приобрел стойкую ненависть к обветшавшим, устоявшимся нормам, литературным клише, ко всем отработанным формам в литературе. Ненависть эту я пронес через всю жизнь. А началом моей сценической жизни были пять лет работы у Мейерхольда. Я изучал сцену не по трактатам, а в гомоне и суете кулис. И это была великая и самая лучшая сценарная школа».
Проработав пять лет у Мейерхольда, Габрилович поссорился с ним и ушел из театра. Стал журналистом, написал несколько книг и решил попробовать себя в искусстве написания сценария. Это был сценарий фильма «Последняя ночь», снятого режиссером Юлием Райзманом.
Райзман был гимназическим товарищем Габриловича. Их навсегда связала крепкая дружба и плодотворное сотрудничество.
Габрилович не был на фронтах Первой Мировой. Но один раз ему, подростку, доверили сопровождать продовольственный поезд на фронт. Дали винтовку и велели отнестись к делу со всей ответственностью. Он видел все своими глазами: поезда тех времен, штурмы теплушек, огромное количество голодных и злых людей на вокзалах.
«Сценарий фильма «Коммунист» тоже можно было отнести ко времени Гражданской войны, – вспоминал сценарист. – Началось с того, что меня пригласили принять участие в подготовке фильма к 40-летию советской власти. Снимать картину должен был режиссер Райзман. И мне пришло в голову сделать героем обычного кладовщика, но убежденного идейного коммуниста. И Евгений Урбанский великолепно создал этот образ – человека искренно верящего в торжество идей коммунизма, неистово, одержимо преданного делу партии».
Пришли тридцатые годы. Габрилович работал журналистом, много ездил по стране. «Много событий пришлось на те годы. Я видел все главные стройки тех лет, видел все то огромное, пестрое, растущее из небытия, из канав, котлованов и луж. Эти годы принесли с собой людей беспримерной самоотверженности, великого мужества, удивительной предприимчивости и энергии. И одновременно эти великие по своей драматичности годы принесли с собой много сложного и противоречивого».
Сценарий фильма «Мечта» – первая совместная работа Габриловича и режиссера Михаила Ромма. Это фильм о трагическом крушении надежд жителей провинциального западноевропейского городка накануне Второй Мировой войны. В этом фильме одну из своих лучших ролей сыграла неподражаемая Фаина Раневская. Сцена в тюрьме и монолог матери невероятной пронзительной силы.
«Годы Второй мировой войны совпали с моей возрастной и профессиональной зрелостью. Я увидел в те годы столько, сколько не видел не только за прошедшую, но и за дальнейшую жизнь. Я был свидетелем самых больших сражений, общался с солдатами и маршалами, летал на штурмовике, ходил на подводной лодке, бродил по Берлину и Токио, видел останки Геббельса, его жены и детей, а также – и, может быть, это самое памятное, что я видел: глаза солдат за пять минут до атаки».
В должности корреспондента газеты «Красная звезда» Габрилович прошел войну с первого до последнего дня. И лиричная картина «Машенька» по сценарию Габриловича – эта дань тем великим годам, в которых по признанию сценариста, все было намного тоньше, глубже, значительнее и острее, чем в мирные годы. И, может быть, более человечнее, ибо в минуты наибольших испытаний и
|
