Свет. Глава 3

Удивительным здесь было то, что при ходьбе он даже не покачивался, а при спуске по крутой деревянной лестнице, не держался за перила, но лишь внимательно и сосредоточенно смотрел себе под ноги. Гойко увидел, как спустившись в погрузочный зал, изящным и вежливым жестом Александр Иванович, пригласил экспедитора в свой кабинет.

На первом этаже воцарилась тишина. Справа, из мужской раздевалки, слышались оживлённые голоса. Сзади в своём кабинете о чём-то величественно вещала по телефону главбухиня...
Недолго размыслив, Гойко приступил к двери кабинета, что оказывался прямо перед ним. Он стукнул два раза и дождался ответ. Нажав ручку, отворил дверь и вошёл внутрь. Он встретил взгляд беспокойных глаз, глянувших на него из-под чёрной, пушистой чёлки. И мягко улыбнулся и, не торопясь, прикрыл за собой дверь. Пройдя, Гойко опустился на стоящий боком возле стола стул.
Беспокойство понемногу сменилось удивлением. В улыбке молодого человека появилась некая неопределённость. Несколько секунд они молча созерцали друг друга.
– И что ты плачешь? – наконец заговорил художник. – Теби – радост. А ты слёзы лиёшь.
Катерина всё ещё молчала, по-видимому, соображая, действительно ли сходятся и её мысль, и его речь...
– А я и не плачу уже, – отвечала она. – С чего ты взял?.. Я уже всё решила для себя.
Гойко улыбнулся уже совсем открыто, широко, но улыбка тронула одни лишь уста.
– Баш решила за себе! Баш за себе! За свою бол. Там ним не болит. Болит толко здес... А я знам что теби буде бол! Может бити за годину дана, а может и следечи день. А может бити будешь проснуласе и буде толко бол и не будешь могла поправити ништа. Баш ништа не будешь могла вернут назад. То не возвращаетсе больше никада .
Уже не было улыбки на его лице.
– Оно, од чега ти бежишь сейчас - это маленькая... неприятност. То ти будет годину или две... А бол будет до края жизни. А тамо на краю ест ад.
Катерина слушала молча и вертела в пальцах карандаш.
Гойко тоже замолчал.
– Почему ты думаешь, что я пожалею об этом? – пробормотала Катерина неуверенно вопрос.
Гойко только усмехнулся:
– Потому что плакала. Потому что сумнеласе. Потому что знашь что ти ест жизнь. Но не знашь как све то решит. А решит све просто. Просто пусти  жизн.
– Просто? – скептично улыбнулась девушка в ответ.
– Нормално просто! Что може бити проще, чим ичи путем койи ти показива Господ?!
Катерина что-то задумчиво начала чирикать на краю журнала.
– Право счасте човека у любави.  Хлеб ест всегда.  Хлеб подржава нашу жизнь, и Бог нам нега всегда дает, но хлеб не есть сама жизнь. Жизнь е любав... И любав е Бог...
Здесь Гойко болезненно поморщась, как-то запнулся и,  прикусив косточку пальца, с несколько секунд о чём-то размышлял. Затем, покачав головой, он продолжил:
– Човеку для счастя не нужен дворац. Если будет требал может сам себи построити то! Каждый человек свое судбине хозяин. А детету не треба богатство. Негово самое большое богатство – мама. А мама хоче убити него!.. Ма немой то!
Гойко с отчаянием схватился за голову, приходя в ужас от собственных слов.
– Како боятисе детета? Децу нам Господ дае. То ест благословлене! А должност родителя добро то воспитать! Научити любави и поштеню, да буде родителю помочь, а не проклетство. Люди здес не знают васпитат децу и думают, что это зло. А то од родителя ошибке. Научи човека давати, а не узимати и он буде дал теби целу жизн!!
Богато живописуя для большей убедительности свою речь  соответствующими жестами, постепенно, Гойко и сам пришёл в необыкновенное волненье.
– Хуже нет на свету, чим остати один! Кад если умрешь, а тебе нет коме закопати!
Здесь Гойко осёкся и жалкая, отчаянная улыбка написалась на его лице.
– А сви будемо умрли, Катице. О томе треба йош думати. И знать, зачем ти живешь... Не живимо здес вечно, но для вечности есть наша жизнь!
Эти последние слова Гойко договорил, уже почти прерванный появлением новых гостей. В дверь осторожно просунулась женская голова, а уже за головой   проследовал  и целый бухгалтер. За бухгалтером дверь отворилась во всю ширь, и  появилась ещё пара таких же бухгалтеров, как и она.
– Чё у вас за совещание-то тут? – с сомнением оглядываясь на молодого человека, проговорила женщина. – Ну-ка,  выйди-ка, нам с Катериной поговорить надо.
Гойко растерянно смотрел то на окруживших его, как стая грифов, счетоводов, то на Катерину.
– А чё «выйди-то»? Говорите так... – буркнула Катя, тоже, явно, испытывая неудовольствие от вторженья.
– Ну, выйди, выйди, – уже с претензией и угрозой в голосе потребовала бухгалтер.
Гойко поднялся. Ещё раз оглянувшись на Катерину, медленно направился к выходу.
– Давай, давай, – подгоняя в спину, женщины грубо выдворили его на галерею.
«Чё у тебя случилось-то?» – прикрывая за собой дверь, услышал Гойко, адресованный Катерине, вопрос.

Он отошёл к перилам галереи и стал ждать. Он сильно нервничал, часто, с подозрением и беспокойством поглядывая на дверь оставленного им кабинета. Дверь была прикрыта неплотно и, будь он готов на это сразу, он бы мог без труда подслушать всё, что говорилось и всё, что напевалось и лилось в молодые наивные девчачьи уши, но Гойко медлил.
Пару раз он порывался броситься и неизвестно куда и неизвестно к чему. Наконец, волнение взяло верх над установкой и, едва переводя дыхание от объявшей его нервной лихорадки, Гойко прокрался к щели и начал прислушиваться.
Разговор вёлся в темпе беседы за чашкой кофе. Мирные воркующие нравоучительные голоса гостей из нижнего помещения, изредка перемежались короткими, как бы из одного лишь «не хочу», ответами хозяйки кабинета.
– Ой, ну ладно! Деньги-то у тя есть?..
Ответа не послышалось.
– Свои, сма-атри, не трать!.. Он-то знает?
– Знает. Я звонила...
– Ну и а-атличн! Не за-ахочет платить – алиментами пригрозишь. Щас отцовство уста-анавливается только так, на сто пра-ацентв. Раска-ашелитс.
– У тебя какой срок-то уже?
– Месяц...
– Ну... Это ничего. До двенадцати недель успеешь. Не затягивай, главное, и не раздумывай долго!
– И не слушай, главное, никого... если чё будут говорить... Таких вот особенно... О вреде абортов тебе, небось, лекцию-то читал?
И здесь снова не был слышен ответ.
– Осторожно с ним, смотри. Знаешь, как щас дураков в секты-то затягивают? И не выберешься! И ограбят там и убьют.
– Ка-ароч! Если чё – па-аможем. Если твой денег не даст – да-абавим. Кто сколько сможет...
– Да. А у тебя впереди – вся жизнь и нечего её портить! И не плачь больше и успокойся. А это тебе всё – школа. Чтоб больше не попадалась... Учимся, как всегда, только на своих ошибках...
Гойко не дослушал. Тяжело и скоро хватая дрожащим ртом воздух, пошатываясь, он отступил к перилам. Вцепившись в них, похолодевшими руками, вдруг с отчаянием и яростью ударил ногою в решётку.
– Ма, у-убици-и-и!!! – закричал он. – Ма жене-убици-и?..  А-о-о мени!.. А йо-о-ой-й!.. Ма то су жене!!! Племе ђаволе-е-е!!!   Ма смрдливо ђу-убре!!! То су матери!!! Йо-о-ой... А йо-ой!
Первой открылась дверь раздевалки. Растолкав всех любопытствовавших, в коридор вырвался Макс. Из кабинета напротив робко выглянула кучка, таких уверенных за минуту до этого, бухгалтеров...
– Па ви сте матери... Ма, како можете слободно гледати у очи?! – протягивая  к ним руки, заметно слабея, простонал Гоислав.
– Чё, блядь, у вас здесь случилось-то?! – с новой силой прогремел крик Макса.
– Да психиатра, блядь, спроси! – так же, криком, ответила ему одна из бухгалтеров. – Тоже мне тут! Защитник эмбрионов нашёлся! Нищету бы им только плодить! Благо, ответственности никакой...
Держась за перила, и тихо плача, Гойко медленно шёл в раздевалку.
– Ма, то су убици... То су убици – шептал он на пути.

В бухгалтерию вихрем ворвался Максим.
– Нитроглицерин!! – рявкнул он от самого порога.
– С Катюшей плохо? – торопливо роясь в аптечке, спросила кассирша.
Выбежав на лестницу следом за Максимом, которого словно сдуло ветром, когда в руках его, наконец, оказался препарат, она столкнулась с гусиной чередой хмуроватых товарок. Они спускались вниз.

– Держите дверь от баб!
И Макс с разбега, проехав на коленях по полу, склонился над лежащим возле стола, зажатым в комок другом. Торопясь, он откупорил пузырёк и, вытряхнул таблетку на ладонь. С усилием сдавив пальцами челюсти, заставил приятеля разомкнуть зубы и смог просунуть лекарство в приоткрытый рот...

Гойко попытался подняться со скамьи, на которую был уложен после того, как жестокая боль отпустила его сердце.
– Лежать! – резко остановил его Максим, прижимая грудь рукою.
Гойко остался на месте. Но дух противоречия ещё бродил в его возмущённой голове. Выведенный из хрупкого равновесия грубым словом друга, он тут же снова вовсю разворчался, едва успев вернуться в себя:
– Па что ти са мном ко с собаком? Что ти мени говоришь «лежат»?
Макс только прыснул в кулак:
– Да ты и есть «собак»!
– Кой я ти собак?
Макс снова рассмеялся.
– Ты в год собаки родился? Ну, и значит ты – «собак».
– Я ти не «собак».
– Ну, как? – Макс впал в недоумение. – Ну, я родился в год кабана. Значит я кто?
– Свиня, – невозмутимо и скоро отозвался со своего места Гоислав.
Макс отвернулся, безудержно ухмыляясь во всё лицо.
– Ну, правильно. Свинья. Олежек у нас...
– Обезьяна... – подал тут же голос здоровенный рыжий детина, сидевший всё это время «на стрёме» у дверей.
– Олежек у нас, вот, орангутанг!
Максим повернулся к другу.
– Ну! Ну а ты – «собак».
– Я родилсе у януару. У януару ешчо длитсе год Петуха, – наконец, соизволил Гойко разрешить недоумение друга.
Максим задумался над этим сообщеньем. Олег в ответ на его вопросительный взгляд только пожал плечом.
– Да?.. А я и не знал, что такие тонкости есть...  – проговорил, наконец, Максим.
И снова исполняясь лукавой насмешки, обернул к другу издевательский взгляд.
– Ну, значит ты не «собак»! Значит – «кур»! Хы-ы-ы-ы! Цыплёнок табака!..
Цы-ыплё-о-нок жа-а-аренный,
Цы-ыплё-онок па-а-ареный ,
Цыплёнки то-же хо-чуть жить... – тихонько и, весь лучась от смеха, хитро поглядывая  на друга, затянул Максим известный мотив.
Глядя, как веселится его приятель, Гойко тоже начал улыбаться и, усмехаясь, наконец, проговорил:
– Па, еси ти настояча свиня, Макс!

У Олежека прибавилось работы. В дверь стучались и, когда тот приоткрывал узкую щель, пытались заглянуть. Но в случае с Олежеком успех им был наверняка заказан. Подбирая сравнение, для описания этой картины, уместно бы было сравнить Олежка со скалой, где для обзора тыла, скалу сначала следовало обогнуть...
Беспрепятственно была допущена в раздевалку только прибывшая по вызову бригада скорой помощи. После отъезда врачей, возникла проблема транспорта. Макс принялся собирать Гойко домой. Удача улыбнулась совершенно нежданно.
Традиционно, всякий раз, с появлением на месте генерального директора, дела на складе начинали нормализоваться даже в самые критические и сложные моменты. Были ли это затруднения в работе или внутренние несогласия... Всякий раз с появлением генерального директора работа шла эффективней, а затраты, в том числе и рабочих сил,  становились экономичнее. Стихали всякие усобицы, и не был даже слышен такой привычный  в рабочей обстановке склада матерный рёв кладовщика... Извечная проблема оставалась в том, что генеральный там появлялся не так уж часто... Но в этот день