Где часы? Почему не слышно тиканья часов? Или время уже остановилось? Но ведь сердце ещё бьётся! Измученное больное сердце… С каким трудом, с какими тяжёлыми вздохами проталкивает оно холодеющую кровь сквозь узкие просветы артерий. Но где же часы? Попытка повернуть руку вызвала лихорадочный стук в висках. Сердце отчаянно затрепетало, как запоздалый лист в натужном кашле осеннего урагана. Ах, да! Часы электронные… Жаль, тиканье часов мне всегда казалось гимном времени, неким связующим веществом прошлого, настоящего и будущего. Последнего мне уже не оставалось, и я затерялся где-то между первым и вторым. В минуты забытья я становился беззаботным мальчишкой и гонялся за красивыми бабочками. Очередной приступ удушья возвращал меня в больничную палату уже немощным, хотя и не слишком старым, но уже раздавленным жизнью. Вот и всё. Прошла жизнь. Как же быстро она пролетела! Я ничего не успел. У меня нет семьи, и одиночество тяжёлым камнем теснит грудь, застревает в горле. Я не нашёл себя в работе. Всё время метался, думал – успею; сначала встану на ноги, потом получу квартиру… И вот уже творческая работа оказалась не по плечу. Так я остался один на этой кровати, и даже больничная нянечка старается не задерживаться возле меня, не рассчитывая на чаевые.
Руки затекли, спина закостенела. Но повернуться или хотя бы пошевелиться было невозможно: не позволяло сердце. Даже расплакаться я не мог, и вот так, затаившись, ожидал смерть. Дни и ночи, одинаково долгие и мучительные, толкаясь и путаясь, монотонно плелись друг за другом, и я давно потерял им счёт. Постепенно мысли о смерти перестали беспокоить меня: инстинкт уступал безжалостным атакам изнурительных приступов болезни, и самая смерть уже казалась избавлением.
Вдруг, очнувшись от какого-то удушающего кошмара, я увидел прямо перед собой на подушке букет тюльпанов. Откуда это? Ах, да, наверное, это просто сон. Вот сейчас я коснусь губами этого бутона, что почти возле рта, и видение исчезнет. Но нет же! Это живые цветы.
Я целовал алые бутоны и наслаждался горьковатым привкусом нежных лепестков.
- Няня, няня!
Из конца коридора послышалось ворчливое шарканье неторопливых ног. Мучаясь от нетерпенья, я считал её шаги, удивляясь, как этот коридор мог вместить такое их количество. Наконец шарканье стихло и приоткрылась дверь.
- Чего тебе? Врача нет – выходной. Укол вечером сделают, - недовольно прошамкала она, вытирая фартуком нечистый от бесконечного жевания рот.
- Няня, а откуда цветы? – спросил я дрогнувшим голосом.
- Та прибегала тут одна пострела, долго, говорит, искала.
- Кто, кто же она была?
- А кто ж её знает, она мне не представлялася, вон, коробку конфет мне сунула, и говорит: «Мне, бабушка, только глазком на него посмотреть». А чего глядеть-то? Больной – он и есть больной. Ему покой нужен. Вот тут она посидела, а я потом ей и говорю: иди, дескать, милая, а то, ну-ка, сестра заглянет, хлопот не оберёшься. Она глазки-то утёрла, за руку тебя взяла, вздохнула, эдак, грудью, и пошла себе. Только вот цветы и оставила. Эх, молодёжь, им всё цветы… Баловство. Одни забавы на уме.
- А не говорила, придёт ли ещё? – осторожно перебил я.
- Ничего не сказала, - безразлично ответила няня, тяжело поднимаясь.
Я преданно смотрел на няню, как раб на своего господина, ожидающий милости: вдруг ещё что-нибудь скажет о таинственной незнакомке? Но та, вытащив из широкого кармана фартука увесистый бутерброд, густо пахнущий чесноком, двинулась из палаты, ворча что-то невнятное о «нонешной» молодёжи.
Нет, мне теперь нельзя умереть, пока не узнаю, кто это был. Может быть пионеры-тимуровцы? Так их нет давно, да и хотелось чего-нибудь другого, искреннего; от души, а не от заседаний и поручений. Нет-нет, она должна ещё придти, я чувствую это. Старая ведьма! Не постеснялась взять у неё конфеты.
Лето. Солнце. Синее-синее небо без облаков. Я без устали бегаю по лугу и сбиваю босыми ногами росу с травы. Гудят шмели, чирикают воробьи. Как хорошо!.. Вдруг горизонт начинает темнеть: мохнатая чётная туча не спеша карабкается на небо. Набычившись, она вдруг стала увеличиваться, впиваясь в лазурь и золото летнего дня. Потом угрюмо двинулась к солнцу. Одна за другой смолкали птицы, цветы покорно склоняли венчики. Солнце в ужасе выставляло свои тонкие лучики навстречу мрачной громаде, но та ломала их как прутики. Мне стало страшно. Я побежал в сторону солнца, размахивая руками и крича, словно хотел отпугнуть мохнатое чудовище, но оно становилось всё больше и всё ближе к солнцу подтекали рукоподобные клубы чёрного пара. Темнеет, становится душно. Душно, душно, душно!.. Я просыпаюсь, тяжело дышу. Пот льётся ручьями. Подушка мокрая, как банная губка.
- Успокойтесь, всё хорошо, сейчас придёт сестра. Я уже её позвала.
Чьи-то прохладные пальцы трут мне виски. Взбугрившиеся вены постепенно успокаиваются. Становится немного лучше. Я вижу перед собой молодую девушку, нет – девочку лет шестнадцати. Я где-то видел её раньше, но нет сил нет вспоминать, лишь попробовал улыбнуться, хотя вряд ли получилось что-нибудь похожее. Тогда я попытался сказать какую-то шутку, чтобы она успокоилась, а вышло что-то невнятное.
- Почему здесь посторонние, кто позволил? – зашла розовощёкая медсестра, небрежно размахивая шприцем.
- Я на минуточку, ему плохо…
- Ходят тут… больным покоя не дают
Я заплакал. От бессилия и своего ничтожества перед здоровьем этой мясистой медсестры. Она грубо развернула локоть, затянула чуть выше резиновой трубочкой и прицелилась иглой в вену. Я потащил руку к себе, смешно протестуя таким образом против грубиянки в белом халате.
- Это что ещё? Лежать смирно! А ты чего стоишь? Держи его руку!
Девушка осторожно взяла мою руку и, ласково глядя в глаза, прошептала:
- Это нужно. Сейчас сразу станет легче.
Укол был сделан. Медсестра гневно глянула на посетительницу. Та поспешно взяла сумочку.
- Не уходи, - простонал я.
- Я скоро приду…
- Никаких визитов! Только с разрешения врача. Он будет в четверг.
А это значит через четыре дня. Но девушка пришла сегодня же.
Опасливо оглядываясь на дверь, она рассказывала мне, какая сейчас на улице погода, и что сообщают в газетах. Тут же она пообещала пойти со мной в кино, как только мне разрешат ходить. Я кивнул глазами, хотя понимал, что ничего этого не будет. Мне было до слёз приятно слушать её болтовню, искрящуюся живыми «модняцкими» словообразованиями и неожиданными оборотами, которые всегда отличают молодёжь от занудно-правильных стариков.
Но кто же она? Обещает придти завтра. Нет, это не «от заседаний». Зачем, спрашивается, эта милая девушка сидит у совершенно незнакомого старика в душной больничной палате, рискую в любую минуту получить нагоняй от зловредной медсестры? Я оглядел палату. Это была особая палата, рассчитанная на одного человека. Над моей головой была кнопка экстренного вызова, которая, правда, не работала. В одной из стен, мрачно сомкнув двери, стоял лифт, как на посту, ожидая, когда чьё-то неподвижное тело втолкнут в его пыльное чрево и он, вздрагивая и стуча, потащит его в холодную темноту подвала. Затем, недолго передохнув, потащит в палату очередного новосёла и будет днями и ночами неотрывно смотреть чёрными отверстиями в двери, как новое тело не спеша готовится вниз…
Как бы отблагодарить девушку? Деньги? Нет, обидится, это не няня. Что я могу? Я ничего не могу. Эх, жизнь моя, как скомканный лист неудавшегося рассказа! Где, когда, на каком этапе я пошёл под откос?
Я посмотрел на Нину. Мне вдруг стало страшно, что в одно пасмурное утро я её не дождусь. Лучше умереть, глядя в эти юные честные глаза, чем опять становится в серую очередь одиноких последних дней. Как будто угадав мои мысли, Нина вдруг замолчала и пристально посмотрела мне в глаза. Они у неё были голубые-голубые, с весёлым блеском и грустинкой в миндальных уголках.
- Нина, а ты где живёшь?
- Я? – девушка растерялась – я приехала из города N.
- А здесь у тебя родственники?
- Нет, я живу в студенческом общежитии, познакомилась с девочками, и они сами предложили мне пожить.
Какой же я болван! Девушка приехала за сотни километров, негде остановиться, а я и в ус не дую.
- Ниночка! – я засуетился, никак не открою тумбочку, опять надрывно застучало сердце, - Ниночка, вот здесь, в тумбочке…
- Лежите-лежите, я Вам сейчас всё достану, - сказала она, подбегая ко мне, и укладывая на спину.
- Здесь, в тумбочке ключи, запиши адрес, живи как дома. На столе шкатулка с деньгами – не нужны они мне больше…
- Нет-нет, - Нина испуганно попятилась. – Не беспокойтесь, я хорошо устроилась, и деньги у меня есть, - сказала она не очень уверенно.
- И принесёшь мне фотоальбом. Он в серванте. Большой, серый.
Мне очень хотелось, чтобы Нина пожила в моей квартире, в которой вот уже много лет никто кроме меня не бывал. Вот закрою глаза, и представлю её в кресле у телевизора, или на кухне, и кажется, что я не одинок. Что кто-то ждёт меня и выйдет навстречу, услышав, как я открываю дверь.
- Фотоальбом? Конечно принесу…
Девушка сильно покраснела.
- Я Вам уберу в квартире, можно?
Я, наверное, сиял от счастья. Не потому, что рад был уборке. Просто Нина согласилась, и будет жить как дома, не гостьей, а в какой-то мере хозяйкой, хоть не на долго. В мой одинокой конуре, и вдруг настоящая хозяйка, которая ждёт моего возвращения.
В коридоре как удары кузнечного молота застучали каблуки медсестры. Нина виновато посмотрела на меня и побежала к выходу, сжимая в кулачке ключи и адрес на помятом рецепте. А я забылся в тяжёлом, но всё же овеянным какой-то неясной надеждой, сне: я увидел радугу, которая перекрыла мохнатой туче путь к солнцу.
Но тут меня растолкала медсестра, пришедшая ставить капельницу. Я не обиделся, т.к. уже жил завтрашним днём, когда придёт Нина, придёт из моего дома. И я снова увижу эту светловолосую ласточку с голубыми глазами, с робкой улыбкой некрашеных губ. Она сядет возле меня, а я буду молча смотреть в её приветливое лицо с несколько упрямым взглядом исподлобья и совершенно любопытным носиком. От лёгкого волненья у неё покраснеют кончики ушей. Задумавшись, она слегка покусывает нижнюю губу… Что такое, меня неотступно преследует мысль о том, что я знал её когда-то. Нет-нет, исключено, она слишком молода, чтобы затеряться на островках былых воспоминаний. Мне просто показалось. Да-да, показалось. Мой мозг частенько уносил меня воображением и в снах то в далёкое красочное детство, то на злые планеты из плохих фантастических рассказов, а порой и вовсе на собственные похороны, на которых я тщетно пытался найти хоть одного присутствующего, и лишь одна няня неподвижно наблюдала за моими исканиями, старательно жуя огромный бутерброд. Так почему бы и в самом деле не почудиться этому счастливому кусочку в унылом месиве последних дней? Всё просто, скучно и грустно.
Наконец я дождался утра. Она пришла! Не бред, не мираж. Милая, добрая Нина. По её виноватой улыбке я понял, что она была у меня. Ещё не присев, она торопливо вытащила из сумки фотоальбом. Я, не двигаясь, смотрел на неё. В ней был какой-то
