Муха

Лето выдалось знойным. Уже с утра напирала со всех сторон нестерпимая духота. Слепни, мухи, пчёлы и осы сновали в воздухе, то ли изнывая от жары, то ли наслаждаясь ею, как самой жизнью. Ночью от зноя спасали лишь окна, распахнутые настежь. На короткое время наступало время прохлады. Тишина звенела комариными назойливыми песнями. Но Ваньке эти насекомые были не страшны. Он сидел под пологом, обнявшим большую железную кровать, словно плотной пеленой тумана, и ликовал:
- Ну, попробуй, кусачее племя, моей кровушки. Я тебе нос-то прищемлю!
Так он бормотал какое-то время, разглядывая в полумраке пищащих над ухом, но безопасных в его убежище комаров и тихонько засыпал под их бесконечное нытье. Этих насекомых пятилетний Ванька не любил всей душой.
Другое дело мухи. Хоть и кусались больно, так, что можно было до крови расчесать ногу или руку, но крылышки у них были красивые, переливались радужно и звенели, когда мальчик сидел у окна и разглядывал бьющихся о стекло насекомых.
Он давно хотел приручить муху, поймав её в коробочку. Он верил, что будет рассказывать ей добрые сказки, муха послушает его и исправится, потом полетит к своим и расскажет им, что бабушка, бьющая их мухобойкой, совсем не злая, просто жизнь у неё сложная: надо рано встать, всех накормить, напоить, а мухи кусачие садятся на еду и мешают ей возиться по хозяйству. Вот она и воюет с ними день-деньской.
Среднего роста, в длинном  до пят платье, в неизменном цветастом платке, завязанном на затылке, с большими серыми подслеповатыми глазами и морщинками, солнышком разбегаюшимися вокруг них на круглом, похожем на блин лице, она словно плыла по дому, как большой утюг, и там где она проходила, всё было чинно, на своих местах, словно выглаженное, и сам дом сиял и радовался, что она есть. Хорошая она, бабушка Лукерья, добрая, но строгая. У неё не забалуешь. Вот мухам-озорницам и достаётся.
Утро уже давно наполнило собой деревенскую избу, влезло в маленькие окна, Ванька проснулся, когда на столе пыхтел начищенный пузатый самовар. Лучи солнца не дотягивались до его кровати, и поспать можно было подольше. Но ребенок услышал жужжание мух на окне и хлопанье мухобойки под бабушкины причитания: " Ну, аспиды, никакого покоя нет от вас". Мух особо не убавлялось, и тогда, бросив свое занятие, Лукерья вышла из избы в сени.
Ваньку подбросило в постели.  Точно! Он же давно мечтал муху поймать.
Вынырнув из-под свисающего до пола полога, парнишка метнулся к окну.
Мухи веселились на привычном месте. Жертвы мухобойки валялись здесь же. Ванька сел и стал думать, как попросит у бабушки коробочку, поймает муху и приручит. Мальчик совсем было замечтался, но тут услышал голос вернувшейся бабули:
- Ванюшка, встал? Позавтракай да иди хоть погуляй что ли. Сколько можно на этих кровопийц смотреть?!
- Бабуль, мне бы коробочку какую... Есть ведь у тебя, я видел. Дай, пожалуйста. Мне очень надо. Хочу муху на воспитание взять, чтобы своих научила не кусаться.
Баба Лукерья улыбнулась, покачала головой, будто намекая, что он, мол, малец ещё, жизни не знает, ну раз так, пусть попробует. Потом пошла в чулан, покопошилась в старом дубовом  столе и вручила Ваньке небольшую коробочку с крышкой, сказав: " Вот твоей мухе домик. Заселяй. Но сначала покушай".
Этого только ему и надо было.
Малец,  закричав что-то вроде " спасибо, бабуль", быстро съел приготовленную кашу, хлебнул горячего чая и, обжегшись, бросился к засиженному мухами окну, открыл заветную ловушку, положил в нее оставленную  крошку хлеба и стал ждать, когда какая-нибудь беспечная любительница окон и еды сядет на приготовленное для нее лакомство.
Ждать долго не пришлось. Вскоре ловушка захлопнулась, и муха оказалась в западне.
Ванька, маленький, юркий и озорной, с соломенными непослушными волосами, небесно-голубыми глазами, обрамленными венком длинных бесцветных ресниц пошалить любил, но бабушку любил ещё больше, потому и старался не огорчить. И вот теперь он крепко держал в кулачке свой трофей, осторожно прикладывал коробочку к уху и слушал мухино жужжание. Нет, ему не нравилось ее мучить. И в мыслях такого не было. Но идея изменить отношение кусачих мух к человеку не покидала. 
- Бабуль, а она жужжит, на-ка послушай! - пристал Ваня к Лукерье. - Поёт как будто.
Бабушка послушала коробочку и отмахнулась:
-Да ну тебя, Вань, и так дел полно, а ты тут с мухами ещё. У меня давно от  жужжания их в ушах звенит.
Мальчик заерзал на стуле и, поблагодарив за завтрак, выбежал из дома.
Во дворе копошился дед. Иван Никифорыч был полной противоположностью бабушки: маленький, сухонький, но жилистый и потому несмотря на свои лета сильный. Дед всё умел, любая работа спорилась в его руках. Сейчас он чинил сломанный табурет. Зоркие его глаза не терпели халтуры, поэтому всё у него было математически точно, без изъянов.
Ваня выждал, когда табурет твердо встанет на свои четыре ноги, и осторожно подошёл к дедушке.
- Дедаааа, на-ка послушай, что у меня есть!
Иван Никифорыч уже закончил работу и обернулся к внуку:
- Ааа, соня, это ты! встал уже?
- Ага, - коротко ответил мальчик и подставил к уху деда заветную коробочку. -
Дед, это муха. Она жужжит.
Дедушка внимательно послушал пение мухи и спросил: "Поймал-таки? И зачем она тебе?"
- Да она моя! понимаешь? Мо-я! я её добру научу, чтобы не кусалась и другим передала. Она красивая какая. Крылышки как радуга! Я её кормить буду! - убеждал Ванька деда.
Дед покачал головой, вздохнул, наверное, поняв, что для мальца это важно, и промолвил:
- Ну, раз поймал, радуйся и  воспитывай теперь, а теперь беги, делов ещё непочатый край.
Так с коробочкой у уха и бегал Ванюшка весь день, забыв про обед и про ужин и предлагая всей деревне насладиться необычным пением мухи. Время от времени муха затихала и забивалась в угол своей нежданной тюрьмы, а мальчонка немного открывал щёлочку и запихивал внутрь крошки хлеба.
Намявшись к вечеру, Ванька вернулся домой, залез под свой полог, прошептал мухе, что завтра расскажет ей, как быть некусачей, сунул коробку под кровать и крепко заснул.
Разбудило его шарканье бабушки, каждодневная её суета. Деда уже не было. Вставал он рано и занимался своими делами.
Мальчик высунул руку из-под полога и пошарил по полу. Наконец-то заветная коробочка попалась под руку. Прижав её к уху, Ваня испугался: муха не жужжала. Он потряс коробочку как обычно, но в ней была пугающая мальчика тишина.
Ничего не оставалось, как открыть мухин домик. Обитательница его лежала и не двигалась. Ванька опешил. Ему и в голову не приходило, что мухи так мало живут в неволе.
В носу защипало, глаза напомнились слезами.
- Мухаааа, я не хотел. Прости меня, мухаааа.  Я не знал, что тебе у меня плохоооо, - причитал он, всхлипывая.
Услышав бубнение, бабушка влезла под полог:
- Ванюш, милый, ты чего?
Тут Ванька не выдержал и зарыдал. Ему стало жалко и муху, и себя. Плечи его вздрагивали, бабушкина юбка вымокла уже от детских слёз.
- Баааа, я не хотел. Баааа, она сама.
Что же мне теперь делать? Ее, наверное, хоронить надо...
И сколько бабушка не убеждала мальца, что муха не человек и её не хоронят, Ванька всё больше убеждался, что надо.
С горем пополам, затолкав в себя кашу, Ванька отпросился на улицу и, сжимая коробочку, поплелся по деревне к двоюродному брату Борьке. Ему было целых двенадцать лет. Борька выглядел рослым, крепким, с непослушными вихрами. Брат казался всегда весёлым, с лукавыми, немного прищуренными глазами, но сердце имел доброе. Ваньку Борис любил и защищал, хотя и родной брат имелся, но маленького Ванюшку ему было жаль. Отец его на фронте без вести пропал, мать работала в посёлке, а мальчишка подолгу жил  в Беркутово у деда с бабушкой.
Варвара, Борькина мать, приводилась старшей сестрой матери Ваньки и жила с семьёй неподалеку от родителей - Лукерьи Никитишны и Ивана Никифорыча. Парнишку давно привлекали к домашним делам, поэтому Борис уже не спал: то воду в дом таскал с колодца, то бегал за дровами, то выполнял многочисленные материны поручения.
Ванька примчался в тот момент, когда Боря только присел на скамейку около дома под тенью старой раскидистой корявой берёзы и закрыл глаза.
- Боря! - окликнул мальчик брата. - У меня беда. Муха моя ночью померла.
Борька нехотя открыл глаза. Над другим бы он рассмеялся, но, зная младшего братишку, проговорил:
- Да, брат. Понимаю. Что  делать собираешься?
- Борь, ну жалко же... наверное, похоронить надо, - сказал Ванька и  горько заплакал.
В голове Бориса созрела озорная, но благородная идея:
- Ванюш, не плачь. Похороним мы твою муху. До кладбища, конечно, далеко, а на огороде местечко найдем.
Через минуту ребята уже шли к дому деда с бабушкой, по пути нарвали придорожных цветов. Ваня шел впереди с коробочкой в руке, в ушах звучала какая-то грустная бабушкина песня. За ним следом с охапкой цветов шел старший брат.
Деда во дворе не было. Бабушка была занята обедом. Мальчишки прошмыгнули во двор. Под навесом Борис нашёл небольшую лопату, кивнул братишке, и дети пробрались к крайней грядке у самого забора. Борька выкопал ямку, положил на дно огородной травы, а Ванюшка бережно опустил  коробочку с мухой в могилку, всё ещё роняя слёзы.
Затем ребята присыпали мухин гробик землёй и сделали холмик. Немного постояли и уже хотели было уходить, но тут  Ванька вдруг сказал, что видел на кладбище кресты. Старший брат задумался на миг, а потом лицо его озарила радостная, но лукавая улыбка.
- Ладно. Будет крест твоей мухе, - сказал он, ушел в сарай и велел младшему брату не заходить, а караулить, чтобы ни дед, ни бабушка не вошли. Полчаса он чем-то громыхал, потом стучал, а позже вытащил из сарая сбитый из жердей и досок огромный полутораметровый крест, который вбил в грядку над мухиной могилой.
Ванька даже испугался: очень уж грозно это выглядело, но с чувством выполненного долга мальчишки вышли к дому и сели на лавочку отдохнуть после сложного дня, пока бабушка куда-то ушла.
Лукерья давно уже бегала по деревне в поисках внука. Обедать он не пришёл, а уже вечерело. У Варвары его не нашла, с ним же куда-то исчез и старший Варварин  сын Борис.
Вечером обоим влетело и от бабушки, и от деда, хотя вырвать крест с мухиной могилы ни у кого рука не подымалась. Долго ещё люди, проходя мимо Лукерьиного огорода, испуганно шептались и  крестились, пока не узнали, что это не простой крест, а Лукерьиного внука мухи, какую он воспитать хотел.