Дневник монаха. Часть 1.

                                                                   Сон монаха.

      Фрески полуразрушенного храма серебрились тонкой парчой инея. На холодном каменном полу, стоя на коленях, молился старый монах. В сороковых годах двадцатого столетия здесь, в одном из Соловецких монастырей, была тюрьма для политзаключенных. На окнах еще остались стальные решетки с пролетарской звездой, а на стенах Храма, между иконными росписями, виднелись последние, написанные перед расстрелами, письма узников. Под ними стояли имена несчастных осуждённых и  убитых без суда и следствия людей.

      Здание этой церкви обещали восстановить, но от обещания до факта  всегда проходит много времени. И в свободные от монастырских забот и служб часы, приходили сюда монахи, чтобы в тишине помолится о невинно-убиенных.

       Много страшных криков и страданий хранил купол этого полуразрушенного Храма. Бывали и страшные моменты, когда отшельники ясно слышали стоны и плачь. Отец Игнатий приходил сюда часто. Он знал наизусть все предсмертные письма заключенных, но все-таки каждый раз перечитывал их, и поглаживал натруженной рукой, как-бы здоровался с их авторами. После молитвы он шел к утренней, которая совершалась в обители в три часа утра.

       На один час, оставшийся до ранней литургии, монах уходил в свою небольшую келью. На столе были поставлены три иконы, лежали священные книги - Евангелие, Библия и молитвослов.

      У входа, справа, стояла низкая лавка, на которой отец Игнатий проводил редкие минуты сна. А над ней  была прибита небольшая акварель «Незабудки», за которой, в углублении, лежала единственная вещь, оставшаяся у  него от далекой мирской жизни. Это был его дневник, который начал он вести в первые годы монашества. Иногда отец Игнатий доставал эту тетрадь и прижимался к ней, как к живому существу, но не читал. Он знал его наизусть. В верхнем уголке тетради, эпиграфом, находилась надпись, сделанная много лет назад 
- "Вставай и снова иди!" А внизу другая, написанная недавно: " Я уже пришел. Прими меня, Господи!" В один из дней, дневник был оставлен на столе, а  ночью ему приснился огромный цветущий сад. Теплые и нежные лучи солнца заливали деревья и цветы розовым румянцем рассвета. Увидел он в этом саду зеркальное озеро, по которому плавали белоснежные лебеди. А на берегу озера росли цветы и деревья всех времен года: небесные незабудки, цветы начала лета переплетались с бледно-розовыми осенними хризантемами. Фиалковые ирисы кустиками танцевали вокруг цветущих яблонь, а ветви вишни чудно вплетались в багровые листья осенних клёнов. Всё вокруг дышало дивным покоем и несказанной радостью.

        В центре сада возвышался каменный дом, на крыше которого серебристой шапкой лежал пушистый снег, а изумрудные листья винограда нежно обнимали стены этого дома. Из распахнутых окон видны были высокие горящие свечи. На крыльце, в глубоком старинном кресле сидела его возлюбленная Элеонора. Она помахала ему рукой и тихо сказала:"Зачем ты так много плакал обо мне? Ведь я живая. И скоро мы будем вместе навсегда! Ты только ничего не бойся! Я буду рядом с тобой!"

        И сон этот был пронизан таким лучезарным покоем, таким долгожданным счастьем, которое вовсе и не известны на Земле! А где-то высоко, в прекрасной тишине лучезарного утреннего света, тихо звучала светлая песнь ангелов...

     ========================
                                       ==============================
                                                                                                    ================================

                                                   Дневник монаха. Повесть. Часть 2


       Впервые я увидел её во сне. Чей-то нежный голос тихо напевал чудную песнь.
Слов не помню, но музыка была дивной! А среди мерцающих звёзд, под звуки этой мелодии, будто в вальсе, кружилась пара. Девушка была прекрасна. Огромные глаза её смотрели с нежностью на своего партнёра, рука твёрдо лежала на его плече, и вокруг сияли звёзды. Удивительный был сон. И вот однажды... эта девушка появилась у нас в театре.

    В белой, волнующей своей изысканностью, шубке, в беленьких сапожках, она была похожа на эльфа. Но когда заговорила... Всё стёрлось. Голос её был низким, самоуверенным и грубоватым. Та девушка, из сна, с её нежным взглядом, не могла обладать таким голосом. Наш директор решил представить её коллективу, но она, не глядя, перебила его на полуфразе:
  - Я в состоянии сама представиться. Элеонора Вольская. Ваша коллега. Можно просто Элка!
    И улыбнулась. А вот что было потом, я не понял. Её улыбка была настолько
искренней и лучезарной, что мне стало понятно: грубость и надменность это её маска. В ней есть Душа. Нежная и ранимая. И для меня её улыбка освятила всё вокруг. Сцена и зрительный зал замерцали сотнями огней, засверкали алмазами,  запрыгали по стенам огоньками, и согрели мою душу. Один огонек попал в сердце и растопил его. И мне стало славно. И так светло! Пламя любви, своим палящим языком коснулось моего холодного сердца... Я назвал Элеонору - королевой огня.
 
    Пьеса, которую мы тогда репетировали, была примитивна и узнаваема, как все пьесы начала девяностых годов прошлого века. Тогда, под впечатлением бразильских сериалов, наши драматурги стряпали их, как пирожки - быстро и одинаково. Сюжет
один у всех: богатый дядя влюбился в юную прислугу. Дальше под копирку. Элеонору вводили в спектакль на ходу, но она быстро всё поняла, и мы играли слаженно.

    Стояла холодная зима. В тот день я опоздал, и, ввалившись в одежде, сел рядом с другом. Актёры, будто замороженные раскинулись по залу.
  - Что происходит, Пабло? - спросил я приятеля.
  - Посиди минуту - поймёшь.
    И тут до меня доходит. У него пар идет изо рта! Бедные дамы закутались в пальтишки и платочки, мужчины тоже не отстают, в курточках все. Актёры, конечно ко всему привыкшие, но доколе же?

    Помощник режиссера, "девочка" лет шестидесяти, застрявшая в театре с рождения, как она говорит сама, объявила:
  - Главный режиссер приказал репетировать в одежде!

Мы засмеялись...Как хорошо помню я тот день! И как легко по залу посыпались усмешки моих собратьев:
  - Да мы собственно всегда в одежде.
  - Новое дело — репетировать на морозе!
  - Интересно, а главный режиссер в одежде?
  - Послушайте, господа, ну как в военное время! Холод и мрак.
  - Да у нас всегда военное время.
  - Это точно!
  - Элке надо сказать, пусть со своим миллионщиком поговорит и тот пусть поставит кондишен.
  - Точно! А то спонсор называется. На здоровье актеров ему жалко денег.
  - Ой, ой удивили! Кому и когда было дело до простых актеров, да пусть хоть совсем окочурятся. Мы же рабы!

    А мне тогда стало тепло. И, не оглядываясь, я знал. Пришла она, королева.
И огоньки забегали по залу. И голос, родной и милый, услышал я сквозь огни тепла:
  - Салют всем. Салют Боб!
В театре меня звали Бобом, а я и не обижался. Борис - глухо, а Боб - звонко... И лично ко мне, приходя в театр, так обращалась Элка. Все собратья были уверены, что у нас роман. Глупые какие! Она же королева! А кто я? Но, как всегда, напустив на себя важный вид, я строго сказал:
  - Салют Элка! А ты поговоришь с Цукало? Ведь замёрзли все как жирафы в Сибири.
    Элка начала веселиться:
  - Борис Васильевич, это они вам сами сказали?
  - Кто?
  - Жирафы, кто же еще? Жирафы в Сибири - это круто! Хорошо, хорошо!Обязательно передам спонсору ваши пожелания. И завтра же на сцене и в зале будет подано тепло. Господа актеры не должны мерзнуть!
И потом она обратилась ко мне:
  - Борис Васильевич, не хотите покурить?
Я насмешливо отвечаю:
  - С вами, Элла, даже огонь не страшен.
  - Огонь от сигареты, или пожар? — веселится Элка.
  - Иногда огонь от сигареты становится причиной пожара, — очень серьезно сказал мой друг Пабло.

    И мы, под завистливые взгляды, уходим в курилку. У Элки всегда были хорошие сигареты, а тогда и наши трудно было купить. Плетясь по заброшенным комнатам, через старые декорации, мы дошли до черного выхода, здесь был наш «мкад», то есть «место курения для».
  - Салют, Равик! - ласково говорит Элеонора.
И я отвечаю:
  - Салют Жоан!
Когда мы начали называть себя именами любимых героев Ремарка? Кажется До поездки в Париж...

                                                 

                                                             Дневник монаха. Часть 3.


      Да!  Это началось задолго до поездки в Париж, и до нашей первой встречи в доме Элеоноры. В то время меня тянуло в театр, как никогда. Я упивался счастьем видеть её, слышать её голос. Просто слышать и видеть. Жизнь обрела для меня смысл. У меня была очень хорошая жена, дружная семья, дети, но не было праздника. Не было тепла. А Элеонора согревала меня только своим присутствием.
            Приходил я задолго до репетиции, и бежал в курилку, зная, что туда приходит она. Эта женщина не давала мне покоя, я будто видел ее раньше, знал ее...
            Курили мы обычно молча. Никогда не знал о чем говорить с такими женщинами. Терялся как мальчик. И однажды она спросила меня
          - Отчего вы всегда молчите, бродяга?
          - Почему бродяга? — удивился я.
          - Все актеры бродяги, менестрели. Или вы не согласны со мной?
          - Да я и не думал об этом, — сказал я как можно более безразлично.
Элеонора посмотрела на меня вызывающе и тихо произнесла:
          - А еще бродягой называла своего возлюбленного героиня одного романа.

            Я был потрясён. Откуда эта девочка знала о Ремарке? Она была моложе меня лет на пятнадцать. Ее поколение интересовалось бульварной литературой и понятия не имело о романе немецкого классика прошлого века. И, тем не менее, я продолжил интересную тему:
          - Эту героиню звали Жоан.
          - Да. Жоан Маду. В нашей школе, в маленьком посёлке на Волге, учился немец, и его родители приучали детей к немецкой литературе. Потом они уехали в Германию. А я просто зачитывалась «Триумфальной аркой». Жоан была моим идеалом. Быть может, поэтому я стала актрисой. И даже театральный псевдоним такой хотела взять. Но вовремя остановилась. Но подражала ей всегда. А вы похожи на ее возлюбленного, на Равика. Я сразу отметила вас из всех актёров нашего театра. Почему вас не снимают в кино? Непонятно. У вас такое мужественное лицо!
            Я помню, что очень обиделся на неё тогда. Мне казалось она неудачно шутит. И я, выбросив сигарету, строго ответил:
          - Что за бред? Сегодня день розыгрышей? Я похож на героя Ремарка только принадлежностью к мужскому полу.

            Чувство юмора покинуло меня, злость и неприятие вскипели в сердце. И я попытался уйти.
          - Борис Васильевич, постойте! На что вы обиделись?
          - На сравнение. Если вы помните, Равик  был высок, светловолос и красив. В отличии от вашего покорного слуги.
            Она тогда сапожком затушила сигарету и сказала:
          - Вы создаете впечатление тонкого и мыслящего человека, и я говорила о внутреннем. У вас очень мужественное лицо. Вы тот, на кого можно положиться. И вообще, разве внешность не обманчива?
            Внутри меня был лед, но он растаял.
          - И еще, - тихо сказала Элка,- у меня такое ощущение, что я вас видела раньше.
          - Где же? — спросил я и голос мой дрогнул.
          - Не помню, - прошептала Элеонора и