Воздушное приключение

Было время, когда из нашего сибирского трудяги-города до областного центра и обратно можно было добраться поездом, автобусом, автомобилем и даже долететь самолётом.
Поезд пел стыками свою колыбельную песню целую ночь и выбирался в том случае, если наша тёплая компания договаривалась сидеть в купе за вагонными спорами или если требовалось выспаться, чтобы явиться чуть свет на лекции.
Автомобиль предлагался в исключительном случае, когда нужно было домчаться по гололёду за 4 часа и успеть-таки на экзамен по ЧХП. Эта аббревиатура до сих пор приводит меня в трепет, а расшифровывается как «чтение хоровых партитур».
Однако удобнее всего был междугородний автобус – равномерный, как средний темп метронома, и тёплый, если выпадало место у печки.
В редком, нет, редчайшем случае, выбор делался в пользу малой авиации.
Впрочем, никого тогда не удивляли маленькие «аннушки» – немного смешные, не очень удобные, но всё же – самолёты. 
Впервые почувствовать не дорожные, а воздушные ямы мне «посчастливилось» именно там, сидя на жёсткой скамье самолёта Ан-2 и одновременно пролетая над сибирской тайгой.
Аэродромы – отдельная тема. Они были абсолютно кукольными, зелёными, с короткой посадочной полосой и непременным, простецкого вида, строеньицем, символизировавшем аэропорт.
Заочная учёба прошлого века требовала от взрослого, уже работающего человека, умения часами сидеть в библиотеке, составлять запросы и перебирать формуляры, выискивая нужную книгу, от руки писать длинные рефераты и конспектировать труды классиков марксизма-ленинизма. Дипломную работу я печатала своими вторыми пианистическими пальцами на старенькой печатной машинке, оккупируя по выходным  районный отдел комитета комсомола, куда мне позволяла приходить знакомая третий секретарь. Разного рода служебные звания и должности всегда плохо согласовываются с женским родом русского языка, а в случае с третьим секретарём – женщиной поздне-комсомольского возраста по имени Наташа – не согласовываются совсем. Впрочем, это всё избыточная информация, которая только позволяет понять, что учиться заочно было ничуть не проще, чем дистанционно, а в некоторых случаях – и один из них я уже готова изложить – даже сложнее.
Итак, каждый семестр завершался сессией и приездом в областной центр.
Однажды в череде напряжённых дней сессии, заполненных репетициями нашего студенческого хора, лекциями по политэкономии, истории зарубежной литературы и театра, вечерним поеданием борща с чесноком с целью защиты от кови... то бишь от гриппа, у меня выдался совершенно свободный день. Так... Это я растерялась от неожиданности и сначала не знала, за что взяться. Взялась за чёрную трубку квартирного телефона, набрала номер, сообщила маме, что буду дома через 2 часа – прилечу на самолёте! Она обрадовалась, а я кинулась в аэропорт, купила билет и в числе ещё пяти авиапассажиров заняла своё место на скамейке Ан-2. Лететь нужно было минут 50, не больше, и мы, радостно покачивая крылами, взмыли.
Небо было ярким, подкрашенным солнцем. Сложные из-за несовместимости два ощущения – владения всем миром и полной жо... простите, полной растерянности – подступили к горлу. Сосед справа протянул мне маленькую конфетку. «Взлётная» – прочла я, кивнула парню – мол, то, что мне сейчас нужно! – и отправила карамельку в рот. Леденцовая кислинка сразу поменяла мир – он сделался дружелюбным. Полчаса мы летели, ни о чём не жалея и поминутно считая все воздушные ямы на нашей небесной дороге. Удовольствие так себе, скажу честно. Наблюдать полёт, глядя в маленький иллюминатор хотелось, но делать это было неудобно до невозможности – окно воздушного перевозчика находилось у меня за спиной. Чтобы отвлечься, я начала рассматривать попутчиков: немолодую супружескую пару, двух парней с гитарой и мужчину с портфелем. Порой наши скрытно бросаемые взгляды встречались, что подтверждало некую общность интересов. Потом я начала прислушиваться к мерному гулу мотора: меня напрягла в нём какая-то нервная, почти визгливая, нотка. Как будто подчиняясь нестройному звучанию хора, самолёт, слегка подрагивая и меняя угол наклона, начал снижаться. Снижение шло вяло и, как мне показалось, долго. Все забеспокоились, заёрзали, начали смотреть в сторону пилотов малой авиации, не решаясь задать пугающий вопрос. Чтобы занять себя делом и отвлечься, мои товарищи, как мне вдруг подумалось, по несчастью, стали поочерёдно браться за ручки портфелей, лямки рюкзаков, руку мужа, а я схватилась за скамью и твёрдо решила, что, если и упаду, то только сидя и держась за счастливо найденный спасательный круг.
Самолёт скользил, замолкал и снова начинал натужно подвывать, наклонял крылья, нервно и неровно разворачивался, в общем, вёл себя как взбрыкнувший жеребёнок, внутри которого сидели переполненные до краёв страхом и тревогой люди.
Поворачивая голову назад, я одним глазом следила за обстановкой за бортом, и в какой-то момент мне показалось, что самолёт брюхом задел верхушки высоких тополей. Инстинктивно я подтянула ноги к животу и заметила, что мужчина, сидевший напротив, разулся, ослабил узел галстука и сгруппировался, как будто собираясь выполнить кувырок вперёд.
Когда колёса перевозчика коснулись земли, никто из нас не потерял сознание, не закричал и не заохал – только я выдохнула что-то среднее между «слава богу» и «какие они славные, эти наши пилоты», а мой сосед снова протянул мне взлётную конфетку. Оглядываясь, мы спустились на землю. Сразу стало понятно: наша «чайка» села на запасной аэродром, в меру затерянный, в меру запущенный, но существовавший, по-видимому, давно. Пока мы, нервно подрагивая и покуривая, пытались сориентироваться на местности, наши героические пилоты прошествовали в деревянное здание с покосившейся, совершенно серой вывеской, на которой невозможно было что-либо прочесть – буквы, даже если они и существовали изначально, теперь не проявляли себя совсем.
Внезапно небо, бывшее всё это время безоблачным, сделалось мрачным, потянуло холодом, откуда-то издалека донёсся осторожный рокот.
– Кажется, дождь собирается! – тонким голосом Пятачка пошутил один из парней.
– Предлагаю взять курс к аэровокзалу! – твёрдо и смело проговорил мужчина, всё это время поддерживавший под руку жену.
Наша компания неспешно двинулась к обозначенной цели, но тут же в недоумении остановилась, потому что... навстречу шла группа людей с сумками и рюкзаками, из чего следовало, что они – такие же мы, только более удачливые – им предстояло продолжить путешествие; возглавляли группу наши пилоты.
– Подождите, как же так? – всеобщее недовольство, едва пилоты приблизились, начал высказывать мужчина с портфелем. – У меня важное совещание в 11.00 и мне нужно успеть, иначе... У меня не было выбора – мне нужно было успеть, и я купил билет на самолёт! Как так?!? Вместо нас полетят они?!? А что будет с нами? Почему никто ничего нам не сообщает?
Мне мужчина напомнил мистера Туми из повести «Лангольеры», впрочем, скорее всего, эта ассоциация появилась только сейчас – в то время свою повесть Стивен Кинг ещё не написал.
– Такова наша судьба! – философски заметил мужчина с женой.
– Что?!? – мистер Туми взвился.
И здесь произошло вот что.
Один из пилотов подошёл к молодому человеку из группы счастливчиков и велел ему остаться.
– А вы, если для вас это так важно, – вы можете лететь с нами, – он явно торопился, потому что больше никаких пояснений делать не стал.
Мистер Туми тут же присоединился к группе наших конкурентов, а молодой и, как я отметила про себя, симпатичный мужчина растерянно остановился. Я сочла своим долгом потянуть его за рукав:
– Теперь мы будем ждать у моря погоды вместе!
Он грустно улыбнулся одними только синими, как море, глазами, и я пропала навеки.
Какое-то время мы смотрели вслед удалившимся: вот они дошли до самолёта, вот по очереди забрались в него, дверь закрылась, самолёт вырулил для взлёта, побежал быстрее-быстрее, ещё быстрее, ещё, оторвался от земли и разом уменьшился в размерах, сделавшись похожим на игрушку, которой забавляется пухлощёкий малыш. Гул его мотора был ровным и спокойно удалявшимся.
– Иду на грозу! – с пафосом произнёс один из парней.
– Люблю грозу в начале мая, – процитировал другой. Ветер, как будто услышав его слова, сразу усилился, горизонт в той стороне, куда только что улетела «чайка», сделался иссиня-чёрным, стали видны молнии и снова послышались далёкие раскаты грома.
Мы встревожились.
Парень, любивший грозу, взял в руки гитару, сыграл короткое аккордовое вступление и, маршируя на месте, запел:

Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.

Как и следовало хоровику, я подхватила своим первым альтом:

Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.

У нас получилось неплохо, и мы зашагали в такт, неся на плечах он – рюкзак, а я – дорожную сумку и груз ответственности за весь отставший отряд...

Средь нас был юный барабанщик,
В атаках он шёл впереди
С весёлым другом барабаном,
С огнём большевистским в груди.

Однажды ночью на привале
Он песню весёлую пел,
Но пулей вражеской сражённый,
Пропеть до конца не успел.

С улыбкой юный барабанщик
На землю сырую упал...

Наше пение прервал истошный женский крик:
– Смотрите, смотрите, в самолёт попала молния, они падают!
Мы среагировали мгновенно, оглянулись, но заметить в небе самолёт было невозможно.
– Люся, – голос мужчины был резким и властным, – прекрати истерику! Тебе показалось! Не обращайте внимания, товарищи! Пойдёмте скорее, нам следует укрыться от дождя!
Последние метры мы преодолели бегом. Сильнейшая гроза обрушилась на взлётное поле, дождь лился непрерывным потоком. Наше укрытие не было уютным, но спасибо! – хотя бы спасало от стихии.
Разобщённость и растерянность плавно перешли в доверительность: мы начали рассказывать о себе, вспоминали опасные или странные случаи из жизни.
Двое ребят, студенты политеха, воспринимались совершенными неунывайками, посмеивались над собой и вышучивали всех и вся.
Мужчина с командирским голосом оказался кавторангом или, иначе, капитаном 2-го ранга в отставке. Вероятно, он многое мог бы рассказать о подводной лодке, на которой ходил в тяжёлые и трудные походы, но ему приходилось успокаивать постоянно плачущую жену. Его Люся, маленькая и пухленькая, не лишённая приятности женщина, «служила» вместе с ним, работая на базе телефонисткой. Она настолько тяжело переживала изоляцию, что почти не пела с нами – так, проговаривала отдельные слова.
Зато раскатистый бас кавторанга временами заглушал наш квартет. Особенно он старался перекричать всех, когда гитарист, не жалея струн, заиграл «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна...»
Новый попутчик, сменивший мужчину с портфелем, оказался инженером-электронщиком, неженатым, тоже поющим и играющим на гитаре.
Мы спели дуэтом про васильки и поняли, что нам нравится и песня, и наше вынужденное заточение, и попутчики, и грязный пол, и узкие скамейки, и особенно – куртка, закрывавшая наши с