Тот, кто был мной. Автопортрет (том 1)

А ведь это информация, которая имеет определенное значение. То, что для одного представляется мусором, бесполезной, но тяжкой ношей, может оказаться ценностью для другого.
-Я так понимаю, у каждого человека есть эта шишка в основании шеи?
-У кого-то она больше у кого-то меньше, - кивнул с улыбкой Владимир Михайлович, - Но это всегда мусор. Весь вопрос в том хотят ли люди таскать его с собой.
Теперь уже я не мог сдержаться, чтобы не пошарить рукой в основании собственной шеи. Да, твердая тугая припухлость находилась на своем месте хотя я никогда не чувствовал ее прежде до этой минуты. Совсем крошечная, наверное размером с родинку, горбинка не вызывала никаких болевых ощущений, вообще ничего, как будто на самом деле являлась естественной родинкой, возникшей из ниоткуда. Надо ли говорить о том, что на миг я потерял самообладание, даже запаниковал.
-У меня такой горб тоже имеется, - успокоил врач, - Удалишь его раз – обязательно вырастет вновь. Мусор всегда был, есть, и будет. Он обязательно найдет ненужного адресата. Это неизбежно.
-Не можешь предотвратить – возглавь, - невесело усмехнулся я, вспомнив высказывание, как-то услышанное по телевизору.
Мои руки сами собой потянулись к твердому уплотнению под головой, чтобы вновь ощупать неприятное новообразование.
-Все, что я предлагаю – хранить уцелевшие камни, - развел он руками, - Вести их учет, держать под контролем, и еще получать за это деньги. По-моему, совсем простая работа, в которой Вы разбираетесь.
Он хорошо знал о чем говорил.
-Поверьте, я далеко не идеальный кладовщик. Это вообще не мое…
-Давайте забудем то недоразумение, Илья, - мягко остановил он, - Все мы люди, не роботы. Кроме того, мне кажется, Ваше любопытство способно перевесить любые сомнения.
Он даже не представлял себе насколько был прав, насколько сильным оказалось мое любопытство. Каждая из этих темных и невероятно твердых горошин, вытащенных Владимиром Михайловичем из чужих тел, содержала в себе визуально-голосовые образы, мгновенно вспыхивавшие у меня перед глазами едва лишь попав в мои руки. Приняв-таки это предложение, я получил возможность видеть и слышать то, что хотел бы забыть за ненадобностью тот или иной клиент Владимира Михайловича. В основном, это были уже знакомые ему люди.
Но все это не целые воспоминания, небольшие их фрагменты, редко нечеткие, в основном, яркие, можно сказать, какие-то глубинные. Все это какие-то имена и события, с ними связанные, слова и цифры, даже какие-то подслушанные разговоры, утратившие смысл, а то и вовсе не имевшие его ни грамма. В общем, много чего, что тяготит людское сознание, давит и висит тяжким грузом, попросту мешая сосредоточиться на чем-то важном. Собранные горошины хранятся в небольших стеклянных пузырьках и флаконах с ярлыками имен и фамилий обращавшихся за услугами по чистке памяти людей.
Место же хранения представляет собой частный дом Владимира Михайловича куда я приезжаю утром к девяти часам утра и пребываю ровно до половины шестого вечера. А в половине шестого приезжает Владимир Михайлович, чтобы привезти с собой еще горошин и забрать меня до дома. Нередко он появляется и днем, требуя пузырек с тем или иным именем. Именно за это я и получаю деньги. Все рабочее время я просиживаю портки перед цветным телевизором, время от времени щупая твердую горбинку в основании шеи, периодически убираемую моим работодателем. Боли почти нет, я бы назвал ее неприятными ощущениями, блуждающей тяжестью в голове, накапливающейся в одной точке в конце, и потом проходящей по всему позвоночнику.
Но я почему-то все помню. Все то, не имеющее ценности и для меня в том числе, никуда не пропадает из памяти. Как будто эти камни, мелкие горошины из основания моей шеи оставляют неизгладимый отпечаток у меня в голове, копию, до которой Владимиру Михайловичу не добраться. Потому что интуитивно я чувствую, что храню этот мусор в своей памяти не зря, что однажды он и мне принесет свою пользу. Быть может Владимир Михайлович знает о моей тайне, но пока еще мы об этом не говорили. Деньги платит и ладно, и пока меня все устраивает. А там видно будет…

без окончания

Глава 26. Вне рода людского.

Не в первый, даже не десятый раз мне приходилось слышать от Данилы грязную брань в адрес всего человечества и каждого человека в частности. Он не стеснялся выказывать это свое откровенное и неприкрытое отвращение всякий раз когда видел или слышал что-либо, что, по мнению самого Данилы, представляло собой глупость или прямое хамство, никак его не касавшееся. Один - баран потому, что работать не хочет, предпочитает попрошайничать ради синьки, другой – пидарас из-за своей неуемной жадности, раздувшей морду до уровня задницы, еще смеет учить жизни, третий – вообще сучара, которому лень десять метров от дома до магазина пешком пройти, только за рулем чермета, а четвертая – проститутка, с постоянным стремлением ****ься. Для Данилы все были одинаковы. Ему не стоило каких-то усилий обгадить всех и каждого, в том числе и себя, не гнушавшегося самокритики, мол, человек виновен уже в том, что родился на свет. И нет, Данила не просто старался поливать грязью, он приходил в какое-то неподдельное бешенство в эти раздражавшие его моменты. Буквально краснел, наливался кровью, просто закипал.
Он не скрывал своей ненависти к «тупорылому стаду», среди которого вынужден был сам находиться. Хотя вне этих эмоциональных всплесков Данила оставался излишне спокоен,  не особо разговорчив, но не чурался отпускать забавные шуточки в тему. То, что я знал о Даниле, сводилось всего к трем фактам. Во-первых, прошлое место работы отняло у него шесть лет и полтора месяца и почти полностью (с его собственных слов) угробило его нервную систему. Во-вторых, Данила явно избегал отношений с женщинами, что меня совсем не удивляло. В-третьих, у него дома жил кот по кличке Фюрер, так же со слов Данилы, физически сильный, с мощными лапами, очень хитрый, наглый, и почти всегда злой.
Однако, был еще один факт, смутивший меня в день первого появления Данилы в нашей конторе и моего с ним знакомства. Он пришел к нам летом, в самый сезон, в один из жарких безоблачных дней, и на руках его были плотные тряпочные перчатки. Белые, чистые, будто впервые одетые перед грязной работой.
-Я их почти не снимаю – плохое кровообращение, пальцы мерзнут, - просто пояснил Данила, для меня лично этого объяснения было достаточно, хотя не думаю, что он вообще должен был что-то объяснять.
Если же говорить о работе, я бы сказал, что рабочий процесс отлично сдерживал того Даню, которому ничего не стоило открыть беспорядочную пальбу по людям окажись в его руках автомат Калашникова. В чем-то он был даже прав. Просто это был человек немного иного, в отличие от моего, склада ума, более тонкий, более чувственный, что ли, более человечный. Воспринимавший любую людскую глупость в собственный адрес, казалось, за шесть лет на прошлом, подобном моему, месте работы так и не научившийся отстраненности. И только так он мог выразить свою неспособность заглушить переживания.
Но нет. Причина была в другом, куда более неожиданная для меня, и скорее всего неправдоподобная если бы я просто услышал об этом от кого-то со стороны.
-Общаюсь с одной мадам, - поделился Даня перед праздниками, мы шли с ним в конце крайнего рабочего дня к остановке, предвкушая целых три выходных, обещанных руководством, - Целый месяц уже. В Сети. Вот думаю в реале пообщаться.
-Не ожидал, - не смог сдержаться я, выказав на лице улыбку.
-Да замахало все это уже до чертей. Она не городская. Сказала, через неделю сюда приедет по делам.
-Ну так класс. Давно пора, только смотри не перестарайся в постели: на твою дурь не одну «люську» надо.
Мой благожелательный тон заставил Даню слегка покраснеть в смущении. Но словесно свою реакцию он выразить не успел.
В какой-то момент прямо перед нами из подворотни выскочил огромный серый котяра. В меру упитанный, ухоженный, по-моему, я  даже видел на нем ошейник, было видно, что у кота имелись хозяева. Легкой трусцой он проследовал мимо нас, всего на секунду обратив на нас внимание, направился к проезжей части, намереваясь перебежать дорогу, разделенную трамвайными путями. На тот момент она оставалась почти пуста. Почти, поскольку я тупо проморгал эту темно-серую «легковушку», неожиданно и беспощадно переехавшую несчастное животное в долю секунды. Водитель автомобиля, своей комплекцией напоминавший жирного борова, однозначно не мог не видеть перебегавшего дорогу кота, да и скорость автомобиля была небыстрой, в пределах скоростного режима. Тем не менее, боров даже не затормозил, а переехав серого бедолагу спокойно продолжил движение.
Зрелище агонизирующего кота было не из приятных. Я попытался покинуть это место, про себя желая животному скорой смерти как избавление от мучений. А вот Данила повел себя довольно неожиданно. Быстрее молнии он кинулся к корчившемуся в ужасных муках животному, на ходу снимая перчатки и сунув их в карманы рабочих потертых штанов. Сколько его знал, Данила всегда появлялся на работе в рабочей одежде. В тот момент я и заметил бледное зеленоватое свечение, окутавшее обнаженные его пальцы рук.
Не мешкая, Данила склонился над агонизирующим котом, взял его в свои едва заметно сиявшие руки, разглаживая голову умиравшего животного и шмыгая носом. И в его руках несчастный кот перестал корчиться в предсмертных судорогах, просто закрыл глаза, будто уже лишенный жизни. Но Данила все гладил и гладил его между коротковатыми прямыми ушами. Через пару минут он отнес бездыханного кота к краю дороги, положил у бордюра. Слезы беспрестанно катились по начавшим покрываться щетиной после недавнего бритья щекам Данилы, который был старше меня лет на десять точно. Я отчаянно озирался по сторонам в поисках людей, наверняка ставших свидетелями всего этого мерзкого действа. И вроде их оказалось совсем мало, по пальцам одной руки можно было пересчитать. Но взгляд мой то и дело возвращался к зеленоватому оттенку рук Данилы, он долго не мог одеть на них запыленные перчатки, нервничал и всхлипывал, проклиная «жирную суку гребаную» и его «чермет».
-Чтобы ты разбился насмерть, падаль, - не сдерживал Данила своих проклятий в его адрес, затем поднял полные слез глаза на меня, - Чего, нахер, уставился? В них весь смысл.
И он ткнул пальцем в мертвую тушку у бордюра.
-Ненавижу этот поганый людской род. Покончил бы с вами со всеми одним ударом. Все засрали, все испоганили. Ничего святого в вас не осталось, ничего людского, никакой жизни. Ублюдки, дегенераты, бараны тупорылые…
Данила, наконец, вытер руками в перчатках лицо, оставляя на нем грязные полосы.
-Небось, хочешь знать, что у меня с руками, что ты видел, - злобно усмехнулся он, - По глазам вижу, что хочешь. А вот хера с два. Недостоин ты знать. Ни ты, ни кто еще, не заслуживаете. Так что вали к черту.
Но я и без того вдруг понял. И, честно сказать, я бы был не прочь обладать этой силой. Но как будто владел ею, как будто уже пользовался ею неоднократно. Тогда, когда своими глазами видел пробитую метко брошенным Павликом «Чапаем» армейским штык ножом щенячью шею, видел как дергалась в конвульсиях несчастная псина. Или когда в