Краски смешались и стали почти неземными

Астрид возвращалась из командировки поездом. В вагоне было очень душно. Июльское солнце подсветило немытые окна и пыль в уголках рам, занавески слабо развевались. Она шла и считала купе: раз, два, три... Облегчённо выдохнула, оказавшись внутри, хотя там было ещё жарче. Открыла посильнее окно и, усевшись в кресло, стала рыться в рюкзаке в поисках бутылки газировки.
— Здравствуйте, — послышался у неё над головой высокий мужской голос. — Похоже, мы соседи.
По возрасту — непонятно, где-то за тридцать (может быть, больше, она никогда не умела определять возраст, особенно у некоторых людей), мягкая улыбка, но взгляд очень печальный; чуть вьющиеся светлые волосы отпущены ниже подбородка. Капельку полноват, как раз настолько, чтобы аккуратные черты выглядели очень мило. Астрид как будто просканировала его взглядом — и сама этого смутилась.
— Похоже... — Она постаралась улыбнуться в ответ.
— Гадкая жара... Хорошо, что уже возвращаюсь домой, — он снял пиджак, поправил белую футболку и плюхнулся в кресло напротив. — А вы?
— Я тоже. Из командировки.
Она узнала, что его зовут Елизар, и он занимается организацией мероприятий, хотя по образованию художник. Она вспомнила, что слышала его фамилию, он иногда выставлялся. С ним было легко говорить обо всём. Пара забавных историй с работы, фильм, который вышел недавно и который они оба уже посмотрели, рассказ, который ей понравился — и который он тут же прочитал с телефона, чтобы обсудить... Это было почти странно.
— Хотите печенье? — спросила Астрид.
— Да, спасибо. — Он вытащил из пачки свежий одноразовый платок и взял им пару штук.
Она смотрела, как аккуратно он ест. С её стороны это было глупо и нелепо (спиной — почти подросток неопределённого вида со стриженным затылком, анфас — усталая печальная переводчица сорока лет), так изучать его и позволить себе поверить на несколько часов, что она может быть кому-то интересна. Бывший муж очень старался, чтобы Астрид потеряла веру в себя и свою нужность. И она потеряла, пока не ушла от него, а потом просто наплевала на всех. Пять лет жила его жизнью, делала вид, что он понимает больше, а потом, услышав: "Связался с недоженщиной, которой даже родить не дано. Ни длинных волос, ни груди. Думал, хотя бы удобной будет, но нет, ещё что-то строит из себя", — быстро собрала чемодан. Потом удивлялась, зачем ждала так долго, надо было сразу бежать. С такими ведь от одиночества спасения нет, они способны только множить отчаяние, внушать чувство вины и ненависть к самой себе...
— Вы замужем? — вдруг спросил Елизар.
— В разводе. Очень давно. Это скучная история. Под названием "Типичный самец человека". Вы извините, что я так...
Он усмехнулся.
— Да нет, я понимаю, — он помолчал минуту. — Знаете, с вами так просто и естественно разговаривать... Вот скажите, вам нравится этот мир?
Астрид пожала плечами.
— Я привыкла, наверное. И стараюсь не думать об этом. Конечно, мне нравятся музыка, живопись, литература, кофе, шоколад, тёплый ветер, спать допоздна, неприличные фантазии... Именно фантазии. Я давно считаю, что реальность скроена так, чтобы ни одна мечта не воплотилась до конца — или не воплотилась вообще. Или чтобы ты смотрел, как твоя мечта воплощается у кого-то другого. Я не знаю, зачем это нужно. Чтобы было к чему стремиться и на что надеяться? Но с возрастом надежды остаётся всё меньше. Просто плывёшь по течению и занимаешь себя привычным, чтобы оставался какой-то смысл... Да, Елизар, мне нравятся сотни вещей — и ещё сотни вещей вызывают во мне ужас, отвращение, непонимание, зачем они появились и успешно существуют с начала времён.
— Я хочу рассказать вам, Астрид... Я не знаю, может быть, вы сочтёте, что я сумасшедший, рассказывать такое почти незнакомому человеку, что я испортил вам поездку... Просто у вас во взгляде есть что-то — даже не беда, а след того, что этот мир будто не принял вас... — Он глотнул холодного кофе. — Я раньше, очень давно, жил, ничего не замечая, в своём коконе, полагая, что меня ничего не коснётся, даже мысли не допуская о том, что случается у других. А теперь думаю, те, кто живёт так, величайшие счастливцы или величайшие глупцы? Или что-то третье, худшее? Забавно, что внешне оно меня не коснулось, я мало изменился с тех пор, и по моему лицу не скажешь, что у меня раскроена душа. Я ещё учился в академии, когда познакомился с девушкой немного старше. Она была очень далека от меня душой, но я не замечал этого, потому что она мне нравилась. У неё был трёхлетний сын от какой-то случайной связи, чудесный ангелок, словно с картины... Мне кажется, я женился на ней для того, чтобы помочь ему, чтобы дать ему семью, воспитывать его в любви к красоте, к искусству, к жизни. Я усыновил его. Я почти не замечал, что ей он не интересен, что она ревнует меня к нему, что у нас не получается семьи втроём. Она хотела ещё детей, а я считал, что должен дать ему всё, что могу. Я всегда боялся этого в детях, незнания, кем они вырастут, но в отношении этого ребёнка у меня не было сомнений. Он был такой умный, талантливый, очень светлый и добрый. — Астрид увидела слёзы в его глазах. Она не хотела останавливать его, только обнять и утешить, но Елизар был чужой ей, и она испугалась этого порыва. — Ему было восемь, когда ему поставили диагноз. Он сгорел очень быстро... Ничего не помогло. Что он сделал в своей жизни? Растоптал муравья? Случайно раздавил жучка на асфальте? Не хотел делать уроки? Эта глава для меня навсегда закрыта. Я не смог это пережить, никогда не смогу... Когда его не стало, оказалось, что мы с ней совершенно чужие друг другу. Сейчас у неё новая семья, дети, с виду все счастливы. Знаете, мои родители удивляются, переживают, почему я всё ещё один, а я так и не встретил ту, для которой меня было бы достаточно. И которая вообще бы хотела иметь дело с человеком, который никогда не сможет отпустить своё горе, только спрятать на время.
— Можно, я вас обниму? — всё-таки спросила Астрид.
Он кивнул. Она села на краешек его кресла.
— Я знаю, что бы я ни сказала, это вряд ли поможет... Но вы очень хороший человек. Вы способны на любовь. Это большая редкость. А те, кто не захотел вас разглядеть, дурные люди.
— Спасибо вам. Я бы очень хотел увидеть вас снова. Если хотите, вот мой телефон, позвоните завтра после одиннадцати, я всегда долго сплю, увы... Я буду ждать. Сходим куда-нибудь.
— Я позвоню.
Дома Астрид, устроившись на подоконнике, нашла в сети его страницу. На паре очень старых фотографий он был с мальчиком. Кошка запрыгнула к ней на колени.
— Сейчас я тебя покормлю, сейчас... Негодница моя, я скучала. Хорошая моя... — Шерсть на спинке у неё под рукой стала мокрой.
Она позвонила ему после двенадцати.
— Я так рад вас слышать. Целый час смотрел на телефон, думал, вы уже не позвоните.
— А я только проснулась... Вы знаете, у меня сегодня есть некоторые дела, которые уже не получится отменить, но вы приезжайте вечером, где-то в восемь... Я пришлю адрес. Знаю, как это звучит, но мы уже не в том возрасте, чтобы заботиться о таких вещах. Я хочу, чтобы никто не мешал мне даже просто смотреть на вас и говорить с вами.
Он приехал ровно в восемь. Принёс ей пару книг.
— Я подумал, вы не любите цветы, да и для меня это немножко пошло, что-то странное, не про нас... Угадал ведь?
— Угадали. — Она улыбнулась.
Они выпили чаю на кухне и прошли в комнату.
— Как интересно... Здесь на стене строчки из ваших любимых стихов?
— Да.
У неё действительно висели в белых рамочках отрывки из стихов, выписанные ей самой.
— "Медленный танец и ангельский звук песнопений, краски смешались и стали почти неземными. Что это с ней... почему он встаёт на колени... Что это с ними?" — зачитал он. — Прокошин. А я слышал эти стихи. "Выйти из дома, пройти мимо старой котельной..." Они же?
— Это удивительно. У меня из знакомых никто их не знает. А ведь так красиво, так нежно и откровенно, открыто...
— Очень красиво, — прошептал Елизар, опускаясь на пол перед ней. — Можно?
Он стал целовать ей колени. Осторожно, как-то по-юношески, и ей вдруг показалось, что им обоим по семнадцать лет, и нет ни прошлого, ни будущего, только одно прекрасное настоящее... И ничего сегодня не произойдёт, только полуневинная робкая нежность таких юных, таких искренних, таких старых, измученных, истосковавшихся, но очень живых людей...
Она погладила ему волосы.
— Вы такой чудесный...
Он поднял на неё глаза.
— Может быть, у Вселенной всё-таки проснулась совесть, если мы встретились?..