гнулась по-всякому. Немного потрескивала по слегка расходящимся швам, а всё равно держалась. Чёрные дельтапланы, каркая, кружили над нею, выхватывали некоторых бомжиков - свой излюбленный деликатес, свой чёрный хлебушек - и уносили куда подальше, к глюкам на полизание. Но оставшиеся держались из последних сил. Денег как всегда не было, а они всё равно держались. Гвозди бы делать из этих людей!
Только они, единственные на этой планете, ещё знали, что подозрительно легко, в беспамятстве и без спросу даденая жизнь и вправду такая вещь, к которой никогда нельзя относиться серьёзно. Вообще нигде и ни при каких обстоятельствах! Она действительно всего лишь зрелищная видимость, шоу залётных каскадёров и больше ничего! Поэтому никогда не стоило да и не стоит того, чтобы очень уж стараться жить лишь бы жить. Во всяком случае, целиком и полностью всерьёз. Лучше именно так - с широко закрытыми глазами! Всегда с отрешённой, полусонной мордой лица. Отрадно спать, отрадно камнем быть! Сюда, в эту жизнь, как в западню, всегда заманивали. Придумывали одну «замануху» покруче другой! Но почему?! Но для чего? Не для добра же?! А для того и потому, что жертву заманивают обычно только чтобы просто выдоить, а потом забить, ободрать, а шкурку себе забрать.
Однако бывает ещё и вот так, как сейчас и как с ними, когда заставляют ещё и долго-долго помучиться напоследок. Кому-то там, может быть, как раз на Центральном Облаке Вселенной, это очень и очень надо. Неким особой важности живодёрам. Скорее всего, там питаются ещё и человеческими мучениями, как предупреждал великий мистик Даниил Андреев. Существуют в том божьем пропитании первые блюда, наваристые, а есть и вторые, мясные, с подливкой. На десерт последние соки из предсмертных мук выжимают. Так что люди очень важное звено в пищевой пирамиде вселенной. Во всех учебниках по общественному животноводству про это так и написано, не дадут соврать.
Иначе бы столь несовершенные и обречённые существа, как люди, с завидным постоянством не появлялись на этой планете, с дурна ума не радовались этой самой жизни, чёрт бы её побрал насовсем. Иначе бы не рвались в смертное мученичество, словно бы им там кто-то мёдом помазал. Впрочем, мученичество – единственный способ прославиться, не имея никаких способностей. Ни за одним из великомучеников не стоят его великие труды, эпохальные интеллектуальные свершения. Они просто с кайфом и очень впечатляюще страдали. Есть такая профессия, боженьку защищать. Становились образцом давно прилипшего императива: «Бог терпел и нам велел!».
Так что не стоит такая житуха ничего. Притом, любая! А прежде всего жизнь ближнего своего! Если и не чёрт, так любой его и тебя теперь дери! Никто не спасёт, никто и не поможет. Давно, давно пора ответить всевышнему хозяину человечьих судеб самой полной взаимностью. Как советовал Сенека: вернуть билет творцу. Швырнуть с презрением. Подавись, дедуля! Забери, боже, что и нам не гоже! И больше не суйся к нам с этим.
Теперь уже все до единого бомжики чувствовали, будто какая-то неудержимая сила всё сильнее сталкивает и сталкивает их между собой. Ещё немного - и вправду начнётся последняя, самая немилосердная драка. Ощущение её приближения всякий раз возникало, когда они как будто начинали чувствовать некий, давно забытый вкус к жизни. Но неизменно и заново подвспыхивавшее презрение к ней ещё останавливало их. Словно что-то ещё мешало порвать бока и выбежать в грозу, не совсем где-то там срасталось. Да-да, там, именно там, откуда кто-то, угрюмо сюрча, насвиристывая и буркоча, настойчиво, упрямо наводил их друг на друга, прицеливал, повелевал, накидывал лассо, затягивал и отпускал, умело манипулируя остатками жизни в остающихся телах и душах. Именно оттуда кто-то всем шорох всегда и наводил.
Иногда в дальнем закулисье, в за-акулье почти просматривался тот, кто на самом деле порешит их тут всех как бэчиков. Кто победно выйдет на поверхность, аки посуху, всплывёт в заветном сортире, чтобы уже там в угоду остролицему создателю под занавес и замочить кого получится. Каждый думал, каждый надеялся, что им окажется он сам. И соответственно снимет все пенки. Терминальная фаза полуподвального шоу явно завершалась.
Козлёночек и Синеглазка выходили в финал.
- Сегодня плов без мяса. И без риса. О пицце и мечтать позабудем. Разлюбили нас наши деграданты.
- Хоть выпить ещё есть чего. Это итальянцам пиццу подавай, а нам лишь бы на-пицца!
- Итак, за дельтаплан! Пусть ему всегда будет что кушать! Чем лакомиться! - Во всеуслышанье загадал необыкновенно оригинальное желание сыщик и все скоропалительно согласились с таким бесспорным предложением, склонившись каждый над своим озверином. - И вот ещё, чуть не забыл… и чтобы пописать ещё хотя бы на два раза оставалось! Но лучше на три. Или даже пять.
- Кому?!
- Да нам же, дурак! Нам!!! Пей! Не боись! Козлёночком ты давно уже стал, братец Иванушка! Не упусти свою Синеглазку!
Как под такой необыкновенно деликатный и главное ненавязчивый тост взять и не выпить?! А вот чтоб в первую очередь сделать это за помин души великовозрастной чудо-малютки, только что уплывшей, упорхнувшей неведомо куда и непонятно для каких дел, как-то сразу все и позабыли почему-то. Хотя оно более чем напрашивалось, такое пожелание. Лишь такой тост стоял на очереди первым - за помин души едва почившего дельтапланыша или дельтапланочки. Позабыли даже про это.
Всё же никак не обошлось без корпоративного гимна богадельни, бомжикова отеля минус пять звёздочек. Все уже далеко не дружно, но всё-таки затянули самый тупой на свете гимн - арию незабвенной Синеглазки: «Ой, цирроз, цир-ро-оз!.. Не циррозь меня!». Потом про очень даже немаленькое количество алых роз. Вслед - про падлу непослушного Иванушку, с дурна башки таки испившего не из того корытца и в результате ставшего бомжиком, то есть, козлёночком, за что менты его, словно вонючего козла, всё время теперь дерут, шпыняют и погоняют. Ну и про гордящуюся такими своими козлятами власть, естественно, козлиную тоже, но только до упора. В старые-то добрые времена корытца при них бывали совсем иные, вот так не заговорённые. В итоге размякли, расчувствовались ребятишки до полной невозможности. Одних лишь песен исполнили неимоверное количество и всё такого же качества! До баллад ещё даже не доходили. Необыкновенно расширили вокальный репертуар, вспомнили и те, которые раньше слышали только мельком, из окон некогда пролетавших мимо свадебных машин. Больше всех выдолбывался на этом полудурочном поприще, выводил всяческие рулады, порою соловьём заливался не кто-нибудь, а почувствовавший волю доцент Фредди, летучая прима бомжиного контингента специализированного вивария номер раз. Словно демоны в этого козлёночка теперь вселились.
- «Лепестками белых роз наше ложе застелю-у!..».
- Вот, шельма, выводит! – Восхищенно заметил Жорик, подлаживаясь к приятелю, чтобы подпеть:
- «Я люблю тебя до слёз, без ума люблю-у!».
- Это же кого вы так любите, бичары вонючие, надеюсь, не меня?! – Удивился, отодвигаясь, сыщик Осклизкин.
Доцент остановился, донельзя растроганный, вытер чумазым кулачком закисшие глазки:
- Прикиньте, господа. Пацану-то в таком состоянии, понятно, поначалу всё равно. А вот девчонку жалко. Они же не стерильные.
- Кто?!
- Не «кто», а «что»! Лепестки! Да ещё целое ложе! Представляете, какой там трэш происходит всякий раз?! Какое беспрецедентное напихивание! Какая жуткая антисанитария!
- О! А я и не подумал!
- Думать надо, когда с подружкой связываешься! И всё просчитывай, ты же как бы насовсем её берёшь.
- Да ты у нас супер-бомж, Серёгин! Даже здесь подлянку увидел! Сказано же – доце-ент! Не зря тебя выбрали для полётов!
- Но песенка всё равно душевная. Ничего не скажешь. Слёзы и вправду сами собой наворачиваются от такого «без ума люблю-у!».
- Дурак! Именно, что «без ума!». Они от лепестков тех одном месте наворачиваются, да так, что мама не горюй!
- Тьфу! Опять ты за своё!
- То-то, смотрю, в стране жуткие проблемы с демографией начались. Немудрено, когда вот так… наворачиваются на поршень. Какие после этого могут быть ещё и дети?! Или вот такие они поэтому и выходят?!
- Нет, господа, как хотите, но мой тонкий эстетический вкус истинного бомжа больше не выдерживает столь грязных намёков на великое и светлое чувство, которое может быть единственное, что ещё отличает нас от животных.
- А ты думаешь – отличает?! Иди вон лучше, полетай ещё немного вокруг унитаза! Муха ты зелёная, а туда же – «тонкий эстетический вкус»! Тьфу! Ещё скажи «элегантный!». Слушай, доцент, а выговори-ка нам слово «денди»! Послушаем, хотя бы как звучит. Слабо?!
Народ и сам чувствовал, что с ним что-то не то происходит. Странное, не такое как всегда. Даже не как с обычными людьми. Былую непробиваемую твердокаменность и спасительное бесчувствие словно рукой сняло. Теперь все страшно рыдали от такой жалостливой душещипательности про козлят и любовь с лепестками до слёз. Словно бы это у них жизнь заново начиналась. Всем очень захотелось почувствовать себя как раньше, в юности, чтобы и жизнь у них опять появилась, или хотя бы показалась мила и хороша, и чтоб жить хоть моментами становилось, допустим, на пол-капельки, но лучше. И чтоб ни одна болотная кочка не смогла бы избежать своей неотвратимо-счастливой участи. Без особого нарушения кислотно-щелочного баланса. Чтоб и до безобразия получилась хороша и после безобразия. А также во время оного.
Тут, откуда ни возьмись, подошёл, как-то странно поблёскивая глазками, один из благодетелей, деградантов, суверенно и демократично, за счёт заведения, преподнёс несколько флаконов волшебной «синеглазки». Уже за просто так преподнёс, ни за что и ни к чему, да ещё и подивился всеобщему похмельному горюшку, так и окатившему его с порога. Вот где ты был, благодетель, раньше?! Мы бы раньше начали страдать.
Менеджер богадельни быстро и толково разобрался в ситуации недавно произошедших похорон, как будто вовсе и не начальником был, а самым настоящим человеком. Он, конечно же, нисколько не рассерчал. Наоборот, даже закусил страдальчески свой жёсткий, словно приклеенный ус и сказал предельно задушевно:
- Хар-роший был малчик... Эх, ну или дэвочка. – И опять блеснул глазиком-пуговичкой, как будто расчувствовался и готов принести соболезнования. Но всё же вовремя остановился. Субординация могла порушиться, тогда приняли бы не за того. Начальника, когда он в добром настроении, можно запросто перепутать с человеком. А на это он пойтить не мог. Однако бомжики на эту мормышку всё равно попались.
Вразнобой замычали от признательности и неожиданности, а также в знак чего-то большего, чем просто согласия с высказыванием их благостного домомучителя. От чего принялись пахнуть ещё интенсивнее, конденсированнее, хоть в цистерну сливай готовую боевую амбру. Номинальный командир здешней эскадрильи взялся целовать слегка сконфуженного барина-благодетеля. Но тот устоял. И опять не рассердился. Даже когда комэск немного измазал его своим подранным и гноящимся носом. Показалось, что бывший авиационный командир и в таком виде оставался тут вроде как бригадир.
Фирмач-даун помялся ещё немного, повернулся и двинулся на
