79. Резидент становится виден

водичку в бассейнах и самоварах. Для ухода за новой прогулочной кобылой Машкой даже наняли Петю, нового казачка, но не лихой, а благообразной, почти апостольской наружности, поскольку Пётр же. Ввиду очевидной безобидности и мягкотелости, нового казачка сходу и ласково переназвали Питюнчиком. После чего все нижние чины Ближней, эскортницы, горничные, повара и охранники, понимающе, с усмешкой переглядываясь, теперь так и приговаривали в подлунных беседах между собой: мол, «питюн с тобою» - вместо «типун тебе на язык!». Это даже считалось местным ноу-хау в области туземной прикладной юмористики.

Однако, прежняя казачье-лошадиная ситуация всё равно принялась повторяться – причём, почти один в один. Как и не отбрасывал тут никто копыта, даже обидно. Могло показаться даже, что на самом деле прежнюю сладкую парочку просто без спроса клонировали. И казачка Василька и его кобылу Тоську. А затем просто переназвали другими, более символическими именами -  Машка и Питюн. Хоть сейчас роман пиши с таким названием.  Всё потому что взаимоотношения между ними установились абсолютно те же. В том числе характер совместной выездки. Точно такая же образовалась у них эволюционная дистанция не только между собой, а также от них до ВИПов, но и до каких-нибудь действительно умных профессоров и прочих Иммануилов Кантов. Впрочем, может быть даже и ещё больше да ширше.
В общем, была бы кобыла, а казак найдётся. Был бы казак, а всегда найдётся, кто его перетянет поперёк спины... Кхе-кхе… Где-то так, короче.

Со временем на Ближней заставе даже ожидалось «возвращение Будулая». То ли вконец перезагруженного ещё более лояльной версией президентика условно дружественного южного народца, с ручным тигром на поводке, которому (президентику) поэтому не дай бог кому отказать, непонятно с какой стороны проглотят. То ли очередного министра-лупатоида, то ли римейка самого-пресамого главного, самого востролицего начальника над всеми суверенными министрами-магелланами. Кто ещё не на всех летающих тарелках полетал, не всем журавлям стерхам яйца и прочие тестикулы перещупал.
Охрана Ближней по инстанции регулярно докладывалась, что достойно встречать кого-нибудь такого она всё равно тренируется, но предусмотрительно уже не уточняла как и на ком. Всё равно мимо получится. Да и сглазить можно куда покруче.

Над вершиной Лысой горы, то есть, Голгофы, - в привычном патрульном режиме, как им и положено, многозначительно парили и парили принципиально неопознаваемые стервятники. Может дельтапланы, но скорее всего опять же магелланские птеродактили ненасытные, с жирными туристами в когтях. Как всегда, в полночь или полдень, за порогом земного, человеческого восприятия, а иногда и непосредственно перед ним, над здешними распадками, лесами и долами, по-над самой поляной на самой вершине Лысой - нёсся и нёсся по дьявольскому или ведьминому кругу - всё тот же неизбывный и пронзительный лунный посвист и гулкое шуршание из самого Центра Вселенной, ссыпающейся сюда как песок и тут же восстающей Вертикали, её при этом вывёртывающееся и вновь затягивающее сюрчание, шипение и прочая обволакивающая воркотня хрен ти о чём и для чего.
Это наша власть отродила ещё одного своего, быстро лысеющего супер-державного клона и уже примеривалась, на кого бы юного тираннозавра подсадить, наслать в режиме учебно-производственной практики! Мало ей было прежних качков птеродактилей и державных дельтапланов-людоедов. Теперь вот такого захотелось. Остренького, с горчичкой и крепеньким таким и юрким хреном. Однако вокруг всё присмирело и покорно виляло облезлыми хвостами. Поэтому приходилось, как всегда, не глядя.



На могиле самого верного и самого преданного агента отечественной сексуальной контрразведки СМЕРШ-Секси, а также по совместительству наиболее испытанной полуавтоматической установки анти-секспольского ПВО - незабвенной Изабеллы Шумилиной - росли полевые цветы, ползучие лютики и соответственные ромашки, сугубые тесты на очередную суверенину беременность. Загробный эксклюзив от Секспола, заветной зазнобы бабки Изабеллы. Такие цветы только на рынке продавать, зазывая: «Мои понюхай! Неделю стоять будет!».

Мимо могилы той не шли пионеры и не озвучивали своего отчаянно производственного салюта. Не плыли и не гудели пароходы. Не летели и какие-нибудь самолёты или прокладки, приветственно качая неузнаваемо перестроенной геометрией крылышек. У места последнего упокоения великой комсомолистки Изабеллы стоял покосившийся столик, покрытый облупленной красно-прекрасной краской, и на нём изредка изволивали откушивать ещё остающиеся на вольном воздухе маленькие бомжики. Они чокались пластиковыми стаканчиками с жидкостью всё более глазенапьего цвета. Поднимали к пламенеющему закату свои морщинистые лица, сильно тронутые землистым цветом своей свободы, перепревшей до состояния последней истины, то есть, полного отсутствия всяческих надежд на что бы то ни было. Некоторые волшебники в белых халатах это ещё называют ступором или атараксией. Но это, конечно, на любителя, причём заумного.

Да-да, это были именно они - чёрный хлебушек бытия, изысканно немытое дельтапланье лакомство! Которое и не захочешь, а выпустишь из когтей. Последние живые люди на Земле, по-настоящему свободные, то есть, и вправду лишённые каких-либо на что-нибудь надежд. Они стояли на уходящей во тьму планете и из последних сил размахивали закатными тенями за спиной, хотя их никто не видел, тем более не просил об этом. Напоследок ещё более неотразимо пахли они именно такой вот замечательной судьбой.
Терпким духом того, в чём вскоре сами без остатка растворятся.