Романтическая любовь во время ковида

Большое Дуло сломал себе руку, упав с велосипеда. Это случилось в эпоху великой Перезагрузки, как выразился один рептилоид, увы, не с планеты Небиру, в тот год, когда на планете бушевала новая грозная болезнь, чума XXI века – Ковид. Мир стонал в ужасе перед новой неслыханной напастью, разившей  смертоносной косой и старого, и младого.
И только народы, населявшие таинственную заснеженную Северную Евразию, хранили спокойствие. Они массово практиковали здоровый пофигизм, использовали древние лекарства предков из лука, чеснока, хрена, лимона и имбиря, запивая их неимоверным количеством огненной воды, настоянной по другим рецептам тех же предков.
Падение произошло на «полигонской дороге», что за новосибирским Академгородком, которую курсанты местного военного училища разбили в хлам бронетехникой, проводя противоэпидемиологические учения в составе батальонных тактических групп.
          Большое Дуло той жаркой весной открывал новый велосипедный сезон. Он вообще периодически что-то открывал и  закрывал круглый год. На окраине Академгородка у него имелся гараж, набитый всякой всячиной: ружьями, капканами, лыжами, велосипедами, плавсредствами и прочими ништяками для ведения свободной приключенческой жизни, столь понимаемой и ценимой почти всеми мужиками. Воздав, в своё время, должное семейной жизни с двумя женами, детишками, барахлишком, обязанностями, Большое Дуло не стремился снова одеть ярмо на свою натруженную шею.
Итак, отсвечивая голым торсом, он мчался со всей дури по пересеченной лесной местности на велосипеде. Дурь была веселой, разноцветной и горячей, как сам день, её, как убегающую мечту, страстно хотелось догнать. Овеваемое освежающим ветерком тело, накачанное за зиму в тренажерной зале, пело.
И вдруг это все резко кончилось, курсанты ведь не зря постарались над дорогой. «О, женщина с низкой социальной ответственностью!» - вскричал Большое Дуло, перелетев через руль, с размаху шлепнувшись телом о колдобины и почувствовав жуткую боль в левой руке. Поскольку он знал не одну такую женщину, перечисление их имен на языках народов Евразии заняло некоторое время. Попутно досталось и мужикам, доведших несчастных женщин до такого положения.
Боль не проходила и тогда он обратился к общеполагающим началам русского народа,перебрав их одно за другим, жалуясь на несправедливость Судьбы, допустившей такое безобразие по отношению к нему.
Солнце в глазах Большого Дула померкло. Нет, светило по-прежнему красовалось на небосклоне, но окружающий пейзаж вдруг резко стал чужим и серым. Мир наполнился непереносимой болью.Вокруг ни души. Да и кто мог быть рядом? Слишком далеко забрался он от города в тот будний день.Кричи - не кричи, но надо выбираться к людям.
Немного очухавшись, Большое Дуло со стонами тоскливо поковылял назад в цивилизацию, толкая велосипед целой рукой. Ехать было невозможно: даже самая мелкая шишка на дороге отдавалась в искалеченной руке нестерпимой болью. Два часа, в обнимку со своим двухколесным другом, он добирался до гаража. Бросить велик в лесу не позволяла совесть, он и помыслить не мог об этом.
Загнав велик в стойло, отерев с лица пот и пыль и сожрав четыре таблетки обезболивающего из гаражной аптечки, Большое Дуло решил сдаться на милость родному здравоохранению. Услужливый таксист за последние смятые сотки довез его до ближайшего отделения этого ,,здравоохранения,,. Однако «здравоохранение» отвергало его, не желая пускать в свое лоно. Обойдя все стены местного травмопункта и отбив последнюю здоровую руку о его двери, убедил таки персонал в том, что он не какой-то там приползший умереть чумной больной, а настоящий калека. Продемонстрировав самодельную шину из доски и скотча местным эскулапам, Дуло наконец-то был допущен внутрь.
Из плюсов здравоохранения отметил скорость обработки и отсутствие очередей: удивительно, он был один больной в большом пустынном здании. Вскоре с диагнозом вывиха кисти и списком необходимых лекарств для исцеления, покинув травмпункт, он оказался перед новым корпусом местного госуниверситета.
Перед входом в храм науки бил притягивающий, словно магнитом, красивый фонтан из бетонной чаши. Большое Дуло, недолго думая, окунул свое исстрадавшееся тело в прохладную воду. Никто не взглянул на его возмутительные действия, никто не вышел прикрикнуть и прогнать, даже охранники. Возможно он вызывал жалость своим страдальческим видом. А может, в университете к тому времени все уже вымерли или бежали, скрываясь от эпидемии.
Долго ли, коротко ли, с приключениями, добрался наш мытарь до дома. Но дом не принес ему облегчения. Рука под перевязью пухла, зудела, несмотря на все применяемые средства. Словно какой-то невидимый червяк грыз его руку изнутри.
Утром Большое Дуло стал думать что же делать, пока рука не отвалилась совсем. Прихватив выписку из травмопункта и свои документы, поехал в центр города в местный институт травматологии. Хвала богам, что он был у них в городе и он знал, что там работают неплохие врачи, ведь искалеченные конечности — это ж по их части.
Улицы родного города выглядели пустынными, редкие пешеходы в медицинских масках - намордниках робко жались к стенам. Ветер лениво гонял мусор и пыль мимо закрытых магазинов. С душераздирающим воем проносились медицинские ковидомобили. Изредка проезжали зарешеченные полицейские машины с бубнящими матюгальниками, призывающими граждан соблюдать меры противоковидной безопасности. Закованные в броню и балаклавы автоматчики в черном подозрительно косились на него, выражая своим свирепым видом желание переломать ему все оставшиеся здоровые конечности.
Наконец-то Большое Дуло добрался до вестибюля приемного покоя НИИ травматологии, исполненного в стиле сталинского классицизма. Его фойе было завешано картинами, запечатлевшими мгновения великих операций, портретами отцов-основателей, костями известных пациентов с торчащими из них блестящими железяками.
 Внимание привлекла нагоняющая ужас инсталляция из, как он подумал, муляжа скелета в полный рост. Скелет сидел в кресле, опираясь рукой на резную трость, в другой руке он держал свою же голову – череп с толстой сигарой во рту. Под скелетом стояла табличка на латыни: «Помни о смерти, живи настоящим».
Большое Дуло тогда еще не знал, что это не какой-то муляж, а настоящий скелет одного неудачливого суицидника. Сперва тот выпрыгнул с высокого этажа, но остался живым. Бригада скорой помощи сообразила, что без переломов дело не обошлось и доставила его сразу в НИИ травматологии, спасая бедолаге жизнь. И его, действительно, спасли. Однако, едва выписавшись, он снова повторил попытку покончить с опостылевшим ему миром, на этот раз более удачно, сунув голову под поезд. Та же бригада скорой помощи снова привезла его тело к тем же врачам. Но они не стали возвращать самоубийцу к жизни, видимо, возмутившись столь наплевательским отношением к своему нелегкому труду.
Посоветовавшись, уязвленные медики нашли родственников несчастного, переговорили, подписали с ними документы, что те не возражают, чтобы тело самоубийцы послужило науке. И вот теперь оно во всем своём великолепии встречает посетителей, вселяя в них благоговейное отношение, уважение и трепет к заведению, в которое они вступают. И, конечно же, надежду на исцеление.
В окошке регистратуры Большое Дуло увидел Мудрую Сову. Ясное дело, это была не птица, а женщина. Но что-то неуловимое в ней ассоциировалось с этим ночным пернатым созданием. Он сразу ее так подсознательно и окрестил. Большие круглые очки поверх медицинской маски, усталый проницательный взгляд, кокетливый шифоновый шарфик поверх халата.
- Что у вас? – Строго спросила она.
- Наверное, перелом. Упал с велосипеда на ладонь, опухоль, боль, - поспешно затараторил Большое Дуло.
- Приходите завтра, а лучше идите в горбольницу, - ответила Мудрая Сова. – Нас перепрофилировали на борьбу с коронавирусом, с переломами теперь не принимаем.
Большое Дуло оглянулся. И впрямь, все свободные места в вестибюле и в коридоре были сплошь заставлены каталками и койками с лежащими на них людьми. Люди ворочались, стонали, кашляли розовой пеной, сплёвывая на мраморный пол.
- Я не могу ждать, у меня опухоль, боль. Может начаться гангрена, и тогда я точно умру. – И осмелев, крикнул: – я остаюсь здесь и никуда не уйду! Моя смерть будет на вашей совести!
Мудрая Сова снова посмотрела на него, но уже с другим выражением.
- Хорошо, я вызову бригаду, они вас осмотрят.
Большое Дуло завалился на свободную каталку, проваливаясь в забытье, из которого его вывел зычный крик: - Больные, кто здесь упал с велосипеда?
На что он ответил слабеющим поднятием здоровой руки.
- Ого, да это настоящий больной, наш, с переломом! – обрадовались люди в белом, увидев его забинтованную руку, привязанную к шее. – Держите его, ребята.
Шум, гам, топот ног. И вот он уже куда-то едет в своей каталке, рядом с ним энергичный человек, закутанный во всё белое, как египетская мумия.
- Вы даже не представляете, батенька, как мы рады Вашему приходу! Достали уже эти чумные, наконец-то настоящая работа! Ведь мы же хирурги – костоправы - костоломы! – В голосе «мумии» металлом звенела профессиональная гордость. – Сейчас мы Вас по полной оформим.
На ходу Дуло раздевают, он слабо сопротивляется. Его закатывают вместе с каталкой в большую металлическую бочку-камеру, заставив поднять руки в лежащем положении, подобно сдающемуся в плен немцу под Москвой.
В верху бочки, под самым ее потолком, открылось маленькое оконце, там появились знакомые глаза в круглых очках, маске и шарфике – Сова. Потом окно закрылось металлическими шторками. «Томограф, я внутри», - подумал Большое Дуло.
И началось! Сперва послышались звуки, напомнившие ему флотскую молодость – работу машинного отделения корабля, шум которого он никогда не спутает ни с чем. Где-то рядом тарахтели, скрипели, скрежетали неведомые механизмы, цокал компрессор. Потом еще более дикая какофония звуков обрушилась на его оголенную психику. Нет, то не начинающий школяр музыкалки неумело разучивал первые ноты, и даже не стая взбесившихся обезьян терзала музыкальные инструменты. Это было бесчеловечное, можно сказать, античеловеческое звуковое амбре - без ритма, без мелодии, словно рёв чудовищных инопланетных машин, победно ступающих на глотку хрипящего, умирающего человечества.
Большое Дуло стиснул зубы, пытаясь не шевелить руками, особенно больной, и, стараясь пропустить мимо себя вражеские звуки, отключил чувства и разум. Изнасилование мозга продолжалось как казалось ему, минут тридцать. «Хорошо, что у меня крепкая нервная система, закаленная лесной жизнью, а то бы с катушек слетел», - медленно, откуда-то из глубин подсознания всплыла мысль.
Его, словно вареного красного рака, вытащили из ,,пыточной камеры,, в состоянии полубеспамятства. Откуда-то из другого мира, подобно гласу архангела в пустыне, он услышал: «Переломус метаэпифизус дисталиус!» Он судорожно сглотнул. «В ординаторскую!» - протрубил «архангел».
Снова скрип каталки, его привезли в маленькую белую комнату. Теперь он сидит на стуле, левая рука на каком-то столе. В руку впивается шприц с