Криклив старый Хорезм. Затяжной клич муэдзинов, что с минаретов зовут склониться пред мощью Аллаха. Рев верблюдов с караванных дворов, помнящих еще копыта коней Пророка. Крики зазывал, умоляющих взять у них за звонкую монету тканей заморских, местного бараньего плова, а то и просто – кружку воды в жаркий день. Ругань старых жен, проклинающих дворы друг дружки. Звонкие голоса детей, делящих альчики. Грозные окрики стражи, несущей медные щиты с вязью древних молитв по ободу. Залихватские вопли дервишей, вертящихся в исступленном танце, призванном кружить солнце по небу.
Каждый голос – нить, малая ворсинка. Сплетаются ворсинки в веревку, а та – с петлей. Душит государя скука. Чего желать повелителю царства? Любого спроси: нищего ли у стены, вора ли в зиндане, мать ли при ребенке, воина ли в походе, богача ли над златом – всяк найдет, о чем помечтать, каждому место владыки мило. А самому Масаламе-малику все приелось. Звал он на пиры верных воинов. Славили они владыку, удалью кичились, да о былых битвах песни пели. Звенели песни над столами – будто клинки с клинками лобзались, будто тьма коней боевых копытами рокотала. Прискучило.
Приглашал он послов иных земель, да расспрос учинял – что и как. Чем да кому? Гости заморские, будто птицы царского птичника – цветастые да нарядные, желтые да черные, в перьях да в мехах, говорливые да певчие. Садились послы вкруг Масаламы, заводили свои птичьи хороводы. Слушал владыка рассказы о дальних царствах – о людях безглавых да песиглавых, о драконах да китах, об армиях сильных да царях мудрых. Слушал, да думал – в чем больше лгут? Прискучило.
Поднимала воля Аллаха всевидящее солнце – вместе с солнцем суд вершить шел всевидящий государь. Каждому нес по подарку: вору – топор на руки, лжецу – мешок с камнем да воду речную, убийце – рудниковый кашель, обиженным – злато, униженным – ласку, а льстивым – тяпун на язык. Прискучило.
Лейла-луна у Аллаха-творца – дочь любимая. Как всходила она, прохладная, над ночными песками, над спящими крышами, над пыльными листьями да мутными реками, так шли к Масаламе танцовщицы с музыкантами. Звенели дафы ледяными ручьями, смеялись балабаны людскими голосами. Танцевали девушки – будто рыбки средь камней по стремнине кружилися. Прискучило.
… Тяжел венец. Пусть его молодые носят. Растерянное лицо сына: «отец! Я не справлюсь!» Тени разбежавшихся по углам рабов. Каменные лица жангчи. Теплое дыхание коня, чье имя – Праведный суд.
Зовет владыку дорога.
- Ты куда, отец?
- За счастьем, сын!
Топот копыт по мертвой глине. Пыль. Запах конского и людского пота.
- Куда ты, владыка?
- На север да за солнцем, добрый человек.
Ястребы в небе. Ящерицы на земле. Мир – на ладони Аллаха.
Летит в свой последний путь бывший малик. Страна – у сына. Армия – у народа. Богатство – в добром имени. Все, что в пути мешало – позади осталось. Все, что нужно – и о двуконь увезешь.
Едет Масалама. Лишь двенадцать жангчи с ним. Рослые да темноволосые, усатые да глазастые. В доспехах стальных – с головы до ног. Каждый ногами коню ребра сломит, бурную реку переплывет, из огня в огонь пойдет. Каждого малик по имени знает. Каждому он новую жизнь дал. Пожелали воины с господином пойти, помочь ему счастье сыскать.
Жаркие дни, ледяные ночи. Пыль в воде и в воздухе. Звонкий камень гор, вкрадчивый шепот песков. Хороводы лиц и безлюдье. Цветаст мир, как покрытая заплатками одежда нищего. Как изукрашенный шелками халат богача. Мир – одежда Аллаха. Нищ он или богат? Поди – спознай.
Все в мире диковинно. Что-то злит, что-то радует. Что-то комаром зудит, что-то тишиной живет. Вот только счастья не видно покуда…
Солнце с неба за лес кануло. У леса деревня стоит. Спешился у межи малик – негоже пугать людей. Вослед и жангчи спешились – не гоже слуге сидеть, когда господин стоит.
Высыпали люди навстречу. Русовласые, синеглазые. Стоят толпой, на гостей смотрят. На беду так смотрят слабые.
Положил Масалама руку на сердце:
- Мы ночуем у вас. Укажите дом, где мы в тягость не станем. За урон – заплатим. Коль не по сердцу – в лес спать пойдем.
Взроптали меж собой люди, переглянулися. Вперед старик седой вышел. Губы, как от боли тряслись, слова, словно слезы ронял:
- Ночь у нас ночуйте, нельзя гостя в лес гнать. А завтра – бегите, коли беды не ищете. Злата вашего нам не нужно: к новой ночи ничего своего у нас не останется.
Переглянулись жангчи. Вкруг себя глазами пошарили: где беда? Подайте сюда!
Масалама пред стариком голову склонил:
- У вас ночуем. Беды не боимся.
Низкая дверь у избы. Теплу летучему не ускользнуть, татю незваному свободно не пройти. Низко домочадцы кланялись, как в дом шли. Масалама – крови султанов, что лишь пред аллахом поклоны бьют. Малик кошкой скользнул – как от удара ушел. Кто скажет, что кланялся?
На столе молоко, хлеб да капуста. Смекнул владыка – последнее отдали. Сел, преломил хлеба. Из подорожной сумки достал копченой баранины.
- Примите и вы гостинцев.
Покосились на старика домашние, а тот глухо:
- Не обижай, гость!
Масалама не обижен. Ему, воину, горький хлеб не в тягость. Ему человечья гордость понятна.
- О какой беде ты говорил, дедушка?
Молвил поэт когда-то: есть люди, что при беде – тверже камня, а при ласке – плачут. Знать, бывал он в этих землях: разрыдался старик от слов малика. Словами давился, будто обратно в грудь их звал.
- Хозары проклятущие! Весь год по своей степи кочуют, а к зиме, когда урожай собран да отел закончен, соберутся всеми кочевьями, да на грабеж идут! Уж и бились мы с ними – не отбили. Сами дань готовы дать, лишь бы просто брали, да ведь им, зверям, позабавиться охота! Каждый раз, что не упрут – пожгут да потопчут, людей, что найдут, - посекут или в рабство угонят. Завтра мы в леса подадимся – избывать беду, покуда падаль хазарская не натешится!
Помолчал Масалама.
- Мои воины обучены биться. Мы встретим вашу беду.
Вышел малик. Вкруг избы жангчи сидели. Увидели Масаламу – поднялись. Ждут. Смотрят на господина, а господин – на них. Ждут аскары приказа. В глаз таких коли – не сморгнут, на куски руби – не застонут. Каждый в бою троих стоит. Нынче они – все богатство владыки. Что тебе до деревни, бывший малик? Завтра они забудут тебя, и станут, как прежде, пахать землю, растить детей да бояться находников…
… У порога степного хазар переняли. Шесть десятков собрали кочевья. Вымрут теперь их рода: не вернутся мужи к матерям да женам чтобы скот пасти, зверя бить да детей зачинать. Все легли во чужой земле. Сбитые стрелами. Смятые конным ударом. Порубленные саблями. Нет более беды.
- Что же ты, гость? Отчего за нас головой пошел?
- Разве я был не прав?
- Ты за чужих людей бился!
- Мы – воины, дедушка. Нам положено биться.
Счастливо село. Масалама же коней седлает. В чем счастье этих людей? В великом упоении битвой? Нет. Они счастливы тем, что их враг больше к ним не придет. Это их счастье. Масаламе счастья нет.
Дальше – на восток да на север. А у четырех ветров новые имена - брата Тахира, брата Зафара, брата Утхмана и брата Улмаса.
Цокот копыт. Дым ночных костров. Долгие песни жангчи.
Небо сеет на землю снег и дождь, а земля родит от дождя цветы.
Кто создал этот мир столь великим и совершенным, понятным и чудесным? Великий Аллах? Книжный бог иудеев? Или местные божества, коих не счесть? Толкователи Корана говорят – руби ложных кумиров! А в самом писании сказано, как люди под топор грудью бросаются: «не губи невиновного! Не губи кормильца да защитника!» Вот и пойми – кто тут прав? Масалама кумиров не трогает: пусть боги меж собой разбираются, людям людские нужды ближе…
…У реки оборвался путь. Кто творил это место – творил его в день гнева: сколь не гляди округ – болота без краю. Лишь у самой воды под ногами твердо, но и тут все пески да глина. Будто надумали болота с рекой посмеяться, да и выплюнули человеку кусок мертвой земли.
И живут тут люди бессчастные – небом укрытые, землей согретые. Знать – великая беда согнала их сюда жить – на болоте птицу ловить, да у реки рыбу вымаливать. У мужиков руки вскачь идут, девки старухами кажутся, у детей каждая кость наружу. Души их в болотную воду стали: ни смеха, ни стона, ни гнева, ни радости. Сменится еще одно поколение – нежить вместо людей народится. Умирает городок. Обеими ногами уже в могиле. Только лечь ему и осталось.
Посмотрел Масалама на жангчи. Жангчи ждут приказа. Вернее честного слова, сабли булатной надежнее. Что повелитель желает?
Сказал малик:
- Владыка, не способный позаботиться о своей земле – не сын ей. Меня учили, как ладить каналы и осушать болота.
Поклонились в седлах воины. С коней спешились, да доспехи сняли. У одних Масалама семьи от голода спас, от других клевету отвел, третьим веру и цель дал. Скажет владыка – жангчи исполнит.
Глебала рыхлая почва, уходя из под ног работников. Смердела гнилая вода, будто душа грешника. Рушились гнилые деревья. Топляки в стаи сбивались. Нечисть болотная – квакала, рыкала, гоготала. В сны живых запускала она корявые свои руки, нагоняя тоску да ужас. При работе – за ноги да одежду хватала. Мороки напускала, туманы да хвори. Бились с болотом люди – себя забыли. Помнили лишь, что трясине здесь быть – не положено…
Руки человека трогают влажную почву.
- Это же ил болотный! Он же земле – первый подсобник!
Ходят люди по осухлым местам, галдят. Дивуются на каналы да канавки, что с болота воду выгнали. Делят участки. Выбрали уж, у кого зерна взаймы возьмут, чтобы в новом году посеять. Быть теперь селу богатому!
Люди смеются. Быть может – в первый раз за жизнь смеются! Кто не умел – учится. Несут гостям, чем богаты.
- Останься у нас, чужеземец! Мы ж теперь только жить начали! Мы ж теперь – заживем! Ужель – отблагодарить тебя не сможем?
Счастливо село. Масалама же, хворый, коней седлает. В чем счастье этих людей? В благословенной тяготе труда? Нет, они счастливы верой. Верой в то, что и завтра, и через год, и через век им будет чем накормить семью. Это их счастье. Масаламе же счастья нет.
Снова копыта бичуют дорогу. На сердцах шрамами вырублены имена - брата Темира и брата Рустама, что сожрало болото и сожгли трясинные хвори.
Новые земли – нет коням дороги. Прилив с берегом пальцами сплелися: море хмурое радостной земле руки тянет.
Люди здесь веселые: ходят вразвалочку, говорят погикивая, сладкое вино пьют – с солью морской перемешивают. Смотрели булат жангчи, кивали – хорош. Масаламу к себе звали:
- Будь с нами завтра, иноземец! Станем сталь кровью поить! Ты лишним не окажешься!
- А кому кровь лить собрались?
- Да родне зареченской. Больно много на себя брать стали.
- А миром решить не пробовали?
- Миром слабые решают.
Ничего Масалама не сказал. Только видели отряд его к реке едущим.
Солнце алое, как зерцало на подвздошье у воина – медным блеском сквозь туманный плащ утра сверкает.
Вышли рати на поле заречное братской любовью хвалиться, а там – чудо дивное: семеро чужеземцев стоят кругом, мечами во все стороны ощетинились.
- Биться друг с другом хотите? Нас сначала свалите!
Зароптали обе стороны да на один голос:
- Да кто вам на нашей земле говорить позволил?
- А не сломим, думаете? Нате!
Налетели братские рати на воинский круг. Заклохтала,
