Фронтовик

вокруг. Золотилось поле пшеницы, в ней пели перепела. Из ближайшей лесополосы на него удивлённо глядел заяц. Порой ненароком наскакивала пегая лиса. Всюду торжествовала жизнь, всюду были видны её плоды. Только они с дедом зашли в самый из беспросветных тупиков.
          «За что же это ему?» – спрашивал Василий у самого себя. Ибо более не у кого было спрашивать ему. Ибо покинули все этого человека, а он не мог этого сделать никогда.  «Но ведь он – победитель, – говорил  себе Василий, как адвокат приговорённого. – А я бессилен апеллировать к Смерти, я бессилен обжаловать этот приговор. Он победитель  именно Смерти. И Жизнь он выиграл у неё для всей страны. Так почему она всё-таки пришла?»

          Васин дедушка казался мужичком простым, не замысловатым, однако внук знал, что это далеко не так. Как был на войне дед рядовым в пехоте, так и после проработал на заводах работягой – то электриком, то слесарем. Однако ума  Степан Фёдорович был логического, аналитического, и в виде генов, передал внуку  это свойство. Ещё в старших классах, много читая (любовь к чтению тоже привил ему дед, сам однако, из-за слабого зрения не имевший такового), он приобрёл привычку размышлять. Соответственно, к дедушке, прошедшему войну, у него возникало множество вопросов. Степан Фёдорович охотно поддерживал такие разговоры, ибо тоже любил поразмышлять о столь важном феномене, выпавшему на его долю..
          «В чём истоки войны, как вообще возникает это зло?» – спрашивал внук деда.
          «Самое зарождение войны, – рассуждал Степан Фёдорович, – это желание человека убивать. Надо честно признаться себе в этом. Ведь убийство – простейшее разрешение проблем. А война – коллективное убийство, где все для каждого являются порукой для убийств».
            «Осознавал ли ты, что делаешь что-то страшное, не мыслимое для человека?» – спрашивал Василий.
            «Да, война – изворот для человека, – отвечал ему её участник. – В зверя немого, бессловесного преображается в ней человек. И это я иногда осознавал».
            «Но кроме желания человека убивать, почему возникают подобные мотивы и у общества? Ведь желание жить у сообщества людей, без истребления друг друга, должно одерживать верх над звериными инстинктами, затаившимися в них».
            «С древнейших времён людям было тесно на земле – отсюда борьба народностей и государств», – было мнение у деда.
            Тогда внук подходил с иной стороны:
            «Желание войны, как понимаю я – древнейший инстинкт человека, навязанный разумом его. Но тысячи лет целая армия философов и мудрецов сражалась с этим инстинктом, и проиграла все сражения свои. Но почему? Ведь это так просто – не убить!».
            На это Степан Фёдорович отвечал:
            «Война – это безумие человечества, освобождённое от всех моралей и барьеров. До поры до временя, нация, как это было у немцев, сдерживает безумие своё. Но оно есть всегда, у всех народов. И однажды приходит маньяк Гитлер, и выпускает это безумие на волю».
            «Мне кажется, война – это всеобщая дисгармония,  и хаос, – говорил опять Василий, – Но тогда истиной красоты и гармонии люди не знали никогда».
            «Всё оттого, что люди родились на Земле, но многие не хотят об этом знать. И о себе они говорят мёртвые слова», –парировал его размышления философ от войны.

            Умер дедушка ночью, тихо, так, что Василий, спя в соседней комнате, не заметил этого таинства – когда явилась Смерть. Вечером Степану Фёдоровичу стало легче, боли вдруг отпустили, и у него даже появился аппетит. У Василия как раз была свежоварёная уха, и он, дав ей остыть в чашке, покормил деда ложкой. А утром нашёл его застывшим и с отвисшей челюстью.
            На похороны приехала какая-то тётушка, кажется дедова двоюродная сестра. Гроб с телом пришлось Василию таскать с отцом. Несколько медалей с орденом Красной Звезды посередине Василий наколол на маленькую подушечку и положил деду в руки. Так она с ним под землю и ушла.
          На поминки пришли соседи, старик со старушкой, да матушка со своим мужем. Отец был один, сильно выпил, и после много плакал. Кажется, горе это он только осознал.
          Как водится, на русских поминках, говорили о покойном хорошо, но быстро переходя на другие темы.
          Василий ещё не отошёл, сидел молча, и почти не слышал разговоры. Он скрупулёзно рылся в самом себе: вот он принял эстафету от деда, и теперь  продолжал за него ту далёкую войну, ибо Война осталась в нём.
          Вдруг он очнулся – как воскрес. «Нет, жизнь ещё возьмёт своё! – вдруг вспыхнула в нём мысль. – Будут дети. Должны быть обязательно дети – а с ними будет жизнь! И жизнь всё равно возьмёт своё»
          Откуда это вдруг пришло – как луч надежды? Он вспомнил снова: «Дети, дети! Дети начало, дети, как утверждение, дети – апофеоз – ведь всё от них!»
          «Я хочу рассказать одну историю, дедушка, как-то поведал мне её, – вдруг начал Василий в мигом повисшей тишине. – Эта история с ним случилась на войне. Дедушка всегда говорил, что дети – самое страшное, что он видел на войне. Они беззащитней всех. Но иногда они приходят – и тогда спасают всех.
          Вы можете себе представить, что такое осень 41-го? Гибли целые армии, пропадала страна, рушился весь русский мир. Многие тогда просто не знали, во что верить, надеяться на что-то.
          Дивизия, где служил дед, оказалась в котле, как и многие в то время. По шоссе шли бесконечные колонны немецких танков, а у них в дивизиина вооружении были тольковинтовки старых образцов. На всю дивизию один автомат у охраны комдива, да  пулемёт «Максим». Ни пушек, ни гранат – ничего.
          Дивизия выходила, можно сказать, кралась, как раненый зверь, ночами, лесом. И всё-таки, немцы их нащупали. Они не вступалив бой с дивизией в лесу, они её просто расстреляли. Танки стали цепочкой на шоссе и методично посылали снаряд за снарядом в дебри леса. Это был даже не ад – в аду есть всё-таки порядок. Это была высшая стадия хаоса, бессмыслия и зверства от людей. Большая часть наших гибла не от снарядов, а от падавших деревьев.
          Красноармейцы бросились уходить всё глубже в лес. Но начались болота, и люди стали  проваливаться в них. Сам комдив был тяжело ранен в ногу и его несли на носилках. Ополовиненная дивизия всё же вышла из-под обстрела. Но идти ей было некуда.
          И вдруг деревья расступились и бойцы увидели небольшое сельцо с десяток домов. Они обрадовались – и зря. Никто не вышел им на встречу, никто их не впустил. хотя в каждом доме находились люди. Мало этого, никто не захотел провести дивизию через болота, хотя проход этот был. Все отказывались наотрез. Это были свои, ненавидящие своих. Они почуяли, что мир гибнет, и уже приготовились встречать новый.
          Оставалось только одно: возвращаться и идти в лоб на немецкие танки с голыми руками.  И тогда, неизвестно откуда, к ним пришёл мальчик лет девяти, попросил провести его к комдиву. «Товарищ командир, – сказалон, – я проведу вас через болота».
          И он их провёл. Он спас всех людей! Когда дивизия вышла, комдив расплакался, и сказал: «Сынок, ты сделал сегодня такое, что я не знаю, чем тебя благодарить. Вот тебе моя бритва, когда вырастешь, будешь бриться ей, вспоминать нас, товарищей своих. А больше у меня нет ничего».
          Василий замолчал, в глазах его стояли слёзы. Слёзы были и у его отца. Он размяк, раскис от водки – и его вдруг прорвало – он зарыдал, и его отвели в соседнюю комнату, уложили на диван
          Тогда матушка спросила: «Дальнейшая судьба этого мальчика известна?» «Нет, – ответил её сын, – они даже не знали, что это было за сельцо. Где-то в Белоруссии. На карте его не было, а название села они  в сумятице не спросили».
«А имя своё сказал?»
          «Да, звали его Вася»
          Матушка перекрестилась: «Как будто ангел к ним приходил… или послал невинное дитя».