старческие губы затряслись от радости, тремор рук усилился, я больше не смог держать в руках кружку с чаем.
Советник забрал у меня кружку и успокоился: «Старик звал не сам себя, а какого-то другого Хонга,« — рот у представителя власти выровнялся, желто-карие глаза снова округлились, а запах одеколона стал медленно вытекать из рта водителя и усаживаться на своё прежнее место — на синий фирменный пиджак.
Вереница из 12 бронированных машин благополучно преодолела жилую зону, дикую зону и теперь медленно перемалывала массивными колёсами хрустящий шлак и вулканический пепел. Темная пустынная пустота. Смотреть в окно скучно. Ехать, поди, ещё целый год. Я засыпаю. А то! В моем чае наверняка было снотворное. Так положено. Стар и мал такие расстояния так запросто не переживут. Уж и не помню через сколько часов я проснулся. Но был напоен, накормлен, выведен до ветру, усажен на прежнее место, и снова сражен долгим принудительным сном.
Я открыл глаза уже стоящим у края зыбкой пропасти, гудящей монотонную песнь ветров. Вереница военных отделяла меня от моих же ближайших родственников. Совсем не страшно. Я осторожно заглянул вниз. Внизу светло, а впереди пустота, но светлая пустота, добрая, зовущая. Вверху тоже светло. День. Хорошо. Как же тут хорошо! Как хочется прыгнуть. Я никогда тут не был. Почему я тут никогда не был? Сиганул бы ещё сто лет назад в эту зовущую пустоту и дело с концами! Почему, ну почему я тут никогда не был?
Оглядываюсь. Позади меня вереница военных и кровавое пятно родственников. Я щурюсь подслеповатым взором, пытаясь разглядеть Хонга. Не вижу! Не вижу, черт побери! По каменным лицам военных я вдруг четко осознаю, что Хонга ко мне уже не подпустят. Никого не подпустят! Я зачем-то ищу взглядом своего ряженого водителя. Не нахожу.
— Хонго! Хонго! Хон-го! Хонго! Хо-о-о-нго! — кричу я в красную кровавую зону.
Но в ответ получаю лишь толчок в спину:
— Заткнись, корявый хер! — Советник синим войлоком своего костюма поглотил остатки моего сознания.
Он склонился надо мной, и стараясь как можно более вежливо снять с меня сандали. Мои сандали отправятся в музей, я это знаю. Советник наконец разогнулся и помахал стоптанными сандалиями вдалеке стоящей публике.
— Прыгай, болван! — так же невозмутимо вымолвил Советник и брезгливо, двумя пальцами, стараясь не прикасаясь ко мне, ткнул в вещмешок, висящий у меня за спиной. Я зашатался, как былинка на ветру. Тело, стоящее на краю земли, оказывается, такое лёгкое, невесомое. Оно почти не давит на почву. А почва тут местами зыбкая. Большие ямы прячутся под толстым слоем черной глины. Даже броневики должны быть где-то далеко отсюда, в трех днях пути. Ах, да, и мой ряженый шофер где-то там, в своем тракторе... в машине... в броневике...
— Хонго! Хонго! Хон-го! — вдруг отчаянно закричал я, обернувшись к своим.
Но тут последовал шлепок Советника по моему позвоночнику и я полетел вниз.
— Будьте вы все прокляты! — ору я злобно, но уже не слышу свой голос, а медленно опускаюсь. Странно, но моё тело летит вниз, а не вверх. Не туда, не к звездам, а наверное прямо в ад.
— И вам, мистер Хонг, не болеть! — хихикнул Советник и принялся отряхивать от пыли свой темно-синий костюмчик.
Траурная процессия развернула вспять, в свою добрую, умную, светлую страну, бесконечно воюющую с другими, такими же добрыми, умными, светлыми странами.
А я продолжал лететь. Что мне ещё, сирому, делать? Перед глазами какая-то почва, пески, камни, порода, скалы, скалы, скалы... А с другой стороны голубизна. Всё как обычно. Я даже могу перебирать ногами по земле, прыгать через камни, барахтаться, но всё равно не удерживаюсь на поверхности и срываюсь куда-то и лечу не понять куда: то ли вверх, то ли вбок, то ли вниз. Ай не всё ли равно! Покушаю. Попью немного. Главное, следить за тем, чтобы пища и вода от меня не улетела далеко-далеко. Руки-крюки. Посплю. Снова покушаю. А-а-а-а-а...
Не хочу больше думать ни о чем. Я действительно лечу к звездам! Скоро я поговорю с каждым праведником, жившим когда-либо на земле. Я тоже праведник! Я лечу. Поем. Попью. Посплю. Покушаю. Снова посплю. А-а-а-а-а...
А-а-а-а-а... Я ускоряюсь! Лечу. Бум. Я лежу на чем-то мягком.
Щупаю вокруг себя руками. Трава. Открываю закисшие глаза. Передо мной нависла зеленая трава и всё тоже огромное необъятное родное небо. Всё спокойно, всё хорошо.
— Как так? Я вернулся! — шепчу я. — Не может, не может этого быть. А как же звёзды?
Земля пахнет травой, трава пахнет травой, трава пахнет... Просто пахнет и всё. Нет, трава пахнет родиной. Все чаяния, все надежды рухнули в один миг:
— Не может, не может этого быть!
— Нет, может! — надо мной склонилось лицо.
Рыжие колючие волосы на его голове смотрят на меня развеселыми кучеряшками, веснушки расползлись по лицу совсем уж невероятными лепешками. Нос плоский, смешной, как у обезьяны. А глаза наши — каре-желтые, большие. И рот — совсем как у меня в молодости — дрожит и ползет вверх в ехидной ухмылке. Метис какой-то. Смешной!
Метис тут же протянул мне свою крепкую мускулистую руку. Мужик! Я не пошевелился. А он деловито, как будто это его обычная работа — подбирать всякую шваль в траве, схватил меня в охапку вместе с вещмешком, поднял, и понес бережно, совсем как маленького ребенка — на руках.
— Ты, дед, не бойся! — ласково сказал он мне. — Всех хищников мы давно изнечтожили. Всех, под чистую! Да и не было у нас таких громадин как у вас. Климат, что ли, другой. А я вот тут вышел ящеров малых пострелять. Смотрю, ты летишь. Ну я и бегом сюда! Аж ружье бросил. Сейчас его подберем и в деревню...
Парень говорит, говорит, а я в его руках как люльке: как-как-кач! Ничего не вижу кроме неба. Голубого, ясного такого неба. Ни облачка! Я устал. Я слишком стар. Я не хочу ни о чем думать. Эмоций во мне больше нет. Рай ли ад впереди, родная деревня или восточная вражеская страна — мне всё равно.
— Держись, дед! — продолжает трещать без умолку парень. — Не помирай сразу то от страха. А то... я тебе сейчас совсем уж необычайную вещь скажу. Я вот погляжу, ты святой старец?
Я слабо моргнул.
— Вот. Точно! Я так и знал, — он чуть ли не подпрыгнул от радости. А я тебя ещё издали заприметил. Как ты приземлялся. Дай, думаю, подберу! Уж больно дохлый какой-то на этот раз. Ой, извини, — рыжеволосый смущенно захихикал. — У нас, дед, это... Короче ты не земле, а... Ну в общем, ты сейчас на другой стороне земли. На обратке, так сказать.
Мне всё равно. Я его не понимаю. Стремительно надвигается маразм. А мой нянька бухтит и бухтит своим молодым задорным ртом. Я почти сплю. Не трынди! Дай мне наконец умереть!
— Эй, дед, не раскисай! Ты нам много чего рассказать должен. Ну о том... как там у вас? Ты с какой местности? С запада поди! Сюда западники попадают. Тут тоже запад. Так вот... Не расстраивайся. А слушай. Здесь у нас ни рай и ни ад. Ты попал на другую сторону земли. Здесь всё то же самое. Только у вас там земля плоская, а у нас тут что-то типа сферы: половинка шара, половинка мяча. Понятно? Ну так ученые наши говорят. Ну понял, дурында? В общем, мы живем на другой стороне планеты. Вы на одной стороне, а мы на другой! А между нами остов. Мы вот тут все аборигены плюс ваши люди — самоубийцы и дети. Ну те, которые захотели прыгнуть с обрыва. Ну и святые старцы тоже. Ха-ха-ха!
Парень фыркнул от смеха. А я не улавливаю смысл его слов. Его рубаха пахнет совсем по другому. Из какой она ткани, не пойму! Серая с орнаментом. Не вижу орнамент. А тело пахнет мужским потом. Здоровым таким, в меру вонючим. Завидую? Нет, я просто хочу умереть. Плевать мне на их тела, на их письки, сиськи. Провалитесь вы все к чертовой матери!
— Дед, дед, ты живой! — этот проклятый метис трогает моё лицо. — Ты не пугайся! Ты мне брат, я твой брат, все мы братья. У нас тут земля чуть поменьше, чем у вас. Тебе покажут карту нашей земли. Вы её зовете просто землей, но мы то знаем, что есть две земли и между ними остов. Поэтому, дед, запоминай сразу: наша планета называется Калла. Мы как бы другой народ: помесь с вашим. А язык у нас — ваш. Представляешь как прикольно! Ваши с самых древних времен к нам прыгали. Уже и не отличишь — кто какого роду племени! Вот наши предки и решили, для удобства прыгунов, взять ваш язык. Представляешь, какая у нас тут смесь жуткая! Да ты не переживай, тут всё то же самое. Только нам воевать друг с другом смысла нет. Пока всех ваших прыгунов подберешь, вот и день прошел! Ха-ха-ха-ха! Шучу!
Метис весело заржал. Растревожил он меня, старика. Я открыл глаза. Впереди виднелись высокие и красные крыши домов, остроконечные башни, флаги.
— Вон она, моя деревня! — с гордостью указал парень. — Это сигнальная система для ваших шалунов. Ну чтобы издалека человеческое жильё видно было.
Мне все равно. Я знаю, что я пленник.
— Будем жить, деду! — выдохнул рыжеволосый. — Вот мы и дома. Держись!
Яркий размалеванный поселок медленно надвигался. Он пугал своей вышиной. А под ногами парня вдруг захлюпало болотце. Я забеспокоился, задрожал даже.
«Ах ты, старый хрыч! — сказал я сам себе мысленно. — Обосрался, от страха обосрался. Жить хочешь, поди?»
