Вводные данные:
Каждая вселенная — это поставщик того или иного вещества в лоно природы. Наша вселенная — поставщик водорода. Есть вселенные кислородные, аргоновые, азотные, неоновые, гелиевые, криптоновые, фторные, ксеноновые, радоновые... Нет, мы пока не знаем, что природа будет делать с такой громадой газов далее. Но знаем, что каждая вселенная в процессе жизни рождает внутри себя всё больше и больше твердых веществ и металлов, которые тоже уйдут в мировую плавильню.
Кислородная вселенная. Кислород повсюду: в виде газа, жидкости и твердых тел. Он складируется в виде маленьких булыжников и огромных планет. Когда такие планеты достигают критической массы, внутри них начинаются термоядерные реакции, и они переходят в разряд звезд. Чтобы легче было понять, как горят кислородные звёзды, наша вселенная предоставила вам такую модель (далеко не точную, но всё же) https://22century.ru/space/89152/amp В кислородных вселенных планеты не круглые, а искореженные своей кислородной средой.
Кислородная вселенная Кило, галактика Коло, планета Калла. Планета имеет форму гриба, вернее мухомора, вырванного с корнем. Природно-водная жизнь сосредоточилась на «шляпе гриба». Внутренняя поверхность «шляпы» и «ножка» — безжизненная скалистая поверхность. Можно смело сказать, что Калла имеет «край земли», и для человека этот край выглядит как обрыв в пропасть, в которую можно прыгнуть, так как законы гравитации у краев весьма слабы. И даже не сразу умереть: кислородом, который блуждает по вселенной в немыслимых количествах, можно дышать. Планета имеет день и ночь, так как вращается вокруг своей оси, а ось у «мухомора» находится в «ножке» и уравновешивается массивным округлым «корнем». Содержание кислорода в обитаемых местах 28%, там небывалая растительность и огромный рост многих хищников, из-за этого люди вынуждены селиться на пустынных окраинах планеты — очень близко к обрыву. Рост человека ; 2 метра.
Планета-мухомор
Днем небо слишком слепит глаза от светила. Лучше, когда оно затянуто пеленой тумана, или ангелами-хранителями — облаками. Облака — это души наших праведных бабушек. А неправедных бабушек после их смерти мы сжигаем на кострах, и они уже не могут попасть на небо.
Ночи же у нас прекрасные, звездные. Звезды — это души праведных дедов. А мерзопакостных стариков после их смерти мы сжигаем на кострах, чтобы они не смогли попасть на небо и стать звездами.
Но стать звездой или облаком не так-то просто. Сперва нужно умудриться дожить до 200 лет, а затем высший Совет оценит тяжесть тяжести грехов и решит: оставить немощного доживать свой век на земле или особой ритуальной ночью, скинуть его с края пропасти в бездну, чтобы тело полетело к звездам, сгорело в космическом пространстве, и переродившись, стало очередной звездой или кучерявым веселым облачком.
Ну так здраве бываете! Я и есть тот самый дед, перешагнувший планку в 200 лет. Я сижу на ступеньках своего дома, смотрю вдаль: не собирается ли дождь... Я всегда смотрю туда: не собирается ли дождь? А что мне ещё, дряхлому, делать? А ещё я глажу руку прилепившегося ко мне пра-пра-правнука. Тот ещё очень мал, он недоверчиво расспрашивает меня о предстоящем действе:
— Деду, а это правда, что ты скоро станешь звездой?
— Правда, сынок, правда. Совет так решил. Скоро объявят день, когда мне придется вас покинуть.
— Расскажи, расскажи как это будет?
Я вздыхаю:
— Ну... меня разденут, помоют, оденут, снабдят кучей всяких вкусняшек и отвезут на край земли в пустыню Торро, — я мечтательно закрыл глаза. — Подведут к краю пропасти, и я прыгну вниз.
Внук не хочет, чтобы я его покидал, он вцепился мою костлявую руку, его огромные желто-карие глаза налились слезами:
— А я поеду тебя провожать?
Я ласково улыбнулся и согласно покивал головой:
— Конечно, родной! Все поедут: и папа, и мама, и ещё куча народу. Это же целый праздник для всей страны.
— Правда праздник? — попытался улыбнуться внук и вытер слезы замусоленным кулачком. — И песни петь будут, и плясать?
— Будут! — выдохнул я, обнял внука и сам расплакался неслышно, тайком глотая слезы беззубым ртом, и прижимая пацанячье тельце к себе всё сильнее и сильнее, чтобы родной мой маленький человечек ненароком не увидел расклеенным то, со дня на день станет святой звездой на ясном небе.
Но святой день оттягивать бесполезно. В установленный советом час я был вымыт, выбрит наголо во всех местах тела, чтобы моему полету к звездам ничего не мешало и не тормозило мой путь. Над моим старым уродливым телом колдовали они — принцессы красоты! Ох, уж эти девушки с их длинными мягкими пальчиками, пахнущими жизнью, молодостью и красотой! Они моют меня и хихикают смущенно, они водят по моему паху острыми бритвами и улыбаются мне, завидуют.
«Чему завидуете то?» — хочется крикнуть мне, но я молчу, я должен соответствовать.
Принцессы рассказывают мне взахлеб о том, как они тоже мечтают дожить до 200 лет, и стать белыми кудряшками на ясном небе. Ну! Ещё бы. Я тоже все свои последние 100 лет втайне мечтал стать достойнейшим из достойных. Но не сегодня! Сегодня я бы предпочел сгореть в аду за одну только ночь с этими юными красотками! Но я не могу даже намекнуть им о своих похотливых мыслях, ибо без пяти минут я уже святой старец. Ведь практически уже завтра их коллекция икон пополнятся и моим портретом. Иконы уже нарисованы, проданы и даже выставлены в красных углах хат, но пока прикрыты белыми тряпицами. Ждут.
— Дедушка Хонг! Чего ж вы такой невесёлый? — расспрашивают меня принцессы участливо.
Хонг — это я, это моё имя. На девичьих личиках отразилась трещинка сочувствия. Я замотал головой:
— Нет, нет, я счастлив! Я, безумно счастлив.
Я уже больше века не имел никого по женской части. Не принято у нас шуры-муры со стариками разводить. Да и сами стариканы отвыкают от таких мыслей. А тут на тебе! Разбудили плутовки моё давным-давно спящее мужское горе.
«Да пусть весь мир сгорит в аду с таким укладом!» — чуть не выкрикнул я, но вовремя спохватился. Любой крик отчаянья тут же был бы расценен как старческий маразм и прости-прощай звёздное небо!
Принцессам невдомёк моё горе. Где уж им меня понять! Бесстыдными и ласковыми руками они одели меня в гладкую обтекаемую рубаху нежно-голубого цвета. О небеса, я еле вытерпел это! Я чуть было не открыл свой поганый рот и не попросил одну из них облизать меня с ног до головы своим нежным розовым язычком. О, горе мне!
Как же я дурак сразу не догадался! Это ж была проверка. Последняя проверочка на святость... Молчи, молчи старый дурак. Сожми свою беззубую челюсть покрепче и молчи! О-о, теперь то я знаю, почему после последнего омовения некоторых святых старцев отправляли не к звёздам, а обратно домой.
В мою заплечную сумку принцессы положили лепешек, вяленого мяса, немного фруктов и сладкую воду «ху», которая придает много сил и энергии. Ведь путь мой долог! Ох, как долог.
Интересно, а сами проверяльщицы знают, что они — проверяльщицы? Навряд ли. Смотри, как хихикают и искренне завидуют мне. Всеми святыми клянусь, завидуют. Да не знают они ничего! Совет разве скажет чего-нибудь простым смертным. На то он и Совет — высшая инстанция на пути к богу.
А сандалии я сниму потом. Негоже с грязными пятками лететь в гости к предкам. Что те обо мне подумают, ежели я к ним с немытыми ногами?
Но вот я готов. Меня выводят из бани под белы рученьки небесные принцессы. Их лица уже серьёзны — на них смотрят люди, на них смотрит Совет.
На улице повисает благоговейная тишина. Ещё минуту назад, уставший от ожидания народ переговаривался, шумел, лузгал орешки, грыз копченые уши домашнего скота и покрикивал на распоясавшихся детей. И вдруг всё затихло, смолкло. Неровный трепет разнесся по рядам. Толпа сегодня необычайно красива!
Народу кажется собралось целое море. Целое море людей в белых одеждах. Такого я не видел никогда. Слева на постаменте граждане в синих костюмах. Это Совет. А в первых рядах — люди в красном. Это моя многочисленная родня. Я уж всех и не упомню. А где же мой любимый внучок Хонг? Хонг — это его имя. Его назвали в честь меня. Он родился, когда меня уже готовили в святые старцы. А-а, вон он, плачет от гордости и счастья за меня, за своего деда. Родной!
«Не плачь, сынок!» — хочу сказать я ему.
Да где уж там! Остальные люди тоже не сдерживают слезы радости. А бабы, так те и вовсе заголосили. Тьфу на них, на этих проклятущих баб! Мне ужасно захотелось проклясть их всех и сразу, весь их поганый род. Собрать в один кулак и утопить в водопаде. Но... предварительно раздеть, облапать каждую и наслаждаться, наслаждаться, смотреть, как она мучается от оргазма, а потом захлебывается в бурной воде.
«Пошли нахрен!» — хочу крикнуть я принцессам, поддерживающим меня за локти.
Но тут же умоляю сам себя: молчи, молчи! Нет, я не старый выживший из ума трухлявый гриб. Врешь, не возьмешь!
Но где там! Злые дьявольские уже огоньки блуждают в моих глазах, впрочем, как и у всех выживших из ума маразматиков. Видел я себя в такие минуты в зеркале. Я ужасен! А они? Ух, слава богу, празднично мыслящий народ ничего и не приметил в моих глазах. Хи-хи-хи! А вдруг я не стану звездой, а просто сдохну? Не, не... Ты чё, пацан! Мы ещё повоюем.
От толпы отделилась стайка женщин и идёт сюда. Правнучки. Ах вы, внученьки мои. Они идут ко мне с цветами. Надо ж их принять в свои объятия. В смысле, цветы принять, а не внучек. Внучек принять нельзя. Тьфу ты! Они лезут все ко мне со своими поцелуями, прикасаются слюнявыми ртами. Одна, вторая, третья... тридцать пятая, пятьдесят вторая... Сбился со счету. Боже ж ты мой, сколько их у меня! Нет, внуков я уже не выдержу. Не пе-ре-жи-ву...
— Господин Хонг, господин Хонг! Вам лучше? Очнитесь! — перед глазами плавает фельдшерица в белом, как молоко, халате.
— Будь ты проклята! — шепчу я ей и закрываю глаза.
Меня откачивают, силком ставят на ноги. Совет решает, что всё в порядке, со мной просто приключился галлюциногенный бред, и можно продолжать церемонию.
С этого момента я уже ничего не помню. Меня держат под руки четыре мои банщицы-парикмахерши. А перед глазами всё плы-плы-вёт...
Очнулся я уже в грузовике. Огляделся исподтишка. Сижу рядом с водителем и почетным членом Совета, который пытается напоить меня горячим чаем. Он елейным голосом рассказывает, как они — весь народ, вся страна, будут помнить своего Хонга и почитать его. Меня, значит. На моих коленях колыхается сума с провизией. Она моя, её никому трогать нельзя. Тяжелая. Бедрам, высохшим от жизни, больно. Я хочу убрать мешок с колен, выкинуть его в открытое окошко в то, что рядом с водителем.
«Сиди! Сиди тихо, старый болван,« — шепчу я себе беззвучно.
Но новая волна беспокойства уже захлестывает меня. Ну уж с этой волной бороться я не в силах:
— Где, где Хонг? — кричу я на всю кабину и начинаю метаться из стороны в сторону. — Я не попрощался с Хонгом, выпустите меня!
Глаза у представителя власти сжались в узкую полоску, рот искривился, и даже благовония, которыми он пропитал свой синий мундир, стали медленно улетучиваться от него и перетекать в рот водителя.
— Хонг? — весело переспросил разодетый в народном стиле водитель. — Хонг сон Донг, ваш правнук? Он едет вместе с нами в шестой машине, не переживайте господин Хонг!
— Правда? — мои
