Нечить, богатыри и поляницы удалые

стрелу каленую потешить, себя позабавить. Ходил, бродил, нет нигде серых уточек, улетели серы уточки в края дальние. Опечалился удалец, стал целиться во всё подряд: дерево, так в дерево; куст, так в куст. И попал он случайно в невиданную деву-птицу Алконост: сама обликом птичьим, а голова девичья.
Вскрикнула она голосом человеческим и кровью истекая, прокляла убийцу своего лютого самыми страшными проклятиями, какие есть на свете, да выпустила дух. Пошатнулся богатырь, помутнело его око светлое, покосился рот свеж — пошел на сторону: окривел добрый молодец, подурнел, пострашнел. Ясен лик свой трогает, не поймёт ничего, в горьком грехе раскаивается.
Ну, горевать не воевать, а дело без рук не делается. Выкопал Алешенька могилку свежую, схоронил деву-птицу несчастную, земелькой тело присыпал да к дому передом, а к лесу задом поплелся.
Как пришёл домой, то понял, что онемел: ни сказать, ни написать, да и грамоте он с роду обучен не был. А на дворе семь бед, семь несчастий: молода жена в недуге слегла, мать преставилась, да и тятеньке-попу не несут прихожане полбу. Везде голод, мор. Печенег пришёл черной тучею на Россию-мать.
Делать нечего, надо идти воевать. Надевал богатырь доспехи крепкие, брал булатный меч, собирал коня Сивку смелого. И скакал, бежал на злого ворога! Смёл он силу-сильную да в один заезд. А в другой заезд смёл их жен, детей. Никого не оставил для семени. И домой езжал победителем!
Но дома тишь да гладь, все ушли воевать с татарином. И опять надевал богатырь доспехи крепкие, брал булатный меч, собирал коня Сивку смелого. И скакал, бежал на злого ворога. Смёл он татарина да в один заезд. А во другой заезд смёл их жён, детей. Никого не оставил для семени. И домой езжал победителем!
Что застал он там: заставы битые, хаты сожжённые да церкви белые на дым пущены. Никого из родни не осталось, род людской лежит весь вповалочку — пошалил, погулял печенег тот злой. Печенег тот злой да вместе с тюрками.
Разозлился Алеша, разгневался, кликнул Сивушку своего верного, вскочил на него, пришпорил больно так! Ай заржал конёк, будто бесы в нём, и догнал печенега лютого. Печенега лютого да тюрка глупого. Затоптал копытами их дурные головы, не оставил в живых ни единого! Шатры же вражьи спалил дотла назло! А из кольчугушек он взял и выковал себе железный дом. Да жить остался в нём, немоту свою проклиная, юродство наружу не выставляя. Так и жил богатырь Алешенька на краю Руси, рубежи от набегов оберегая, от всякой нечисти охраняя.
Прожил добрый молодец так без малого сорок лет и четыре годика, бобылем прожил да одиночкой. Ай прослыл он на земле могучим самым! Народ про него былины слагал и байки баил, мол, живёт на краю Руси богатырь-калика: ликом дурен, глух и нем, но Родину от половца сторожит, а поляка лишь одним своим ликом отпугивает!
Но случилось так, что устал терпеть одиночество могучий, русский богатырь, старый казак Алексей Попович-сын. Вышел он лунной ноченькой во двор, на улицу да под околицу. Глядь на небушко, там луна полная, на старость шедшая, богиней Дивией ему подмигивает и во весь рот широк улыбается. Загорюнился наш сиротинушка и то ли мыслями, а то ли жестами ей рассказывает:
— Гой еси, луна ясная, дева красная, велика Дивия, да ты избавь меня от порчи жуткой, от навета-наговора наистрашнейшего! Осерчала убиенная дева-птица Алконост, наложила завет на весь род людской и на меня бессмертного, проклятие.
Усмехнулась Дивия, спрашивает:
— А душегуб то кто, на деву ту?
Опустился Алеша на коленочки, перекрестился богу единому. Поморщилась богиня луны. А богатырь челом бьет, кается:
— Я душегуб её! Пошёл я в лес погулять, косточки молодецкие размять, серых уточек пострелять, стрелу каленую потешить, себя позабавить. Ходил, бродил, нет нигде серых уточек, улетели серы уточки в края дальние. Опечалился я, принялся целиться во всё подряд: дерево, так в дерево; куст, так в куст. И попал нечаянно в деву-птицу Алконост. Вскрикнула она голосом человеческим и кровью истекая, прокляла меня самыми страшными проклятиями, какие есть на свете, да выпустила дух.
Вздохнула Дивия:
— Врёшь ты складно, да ладно уж, напущу я на тебя обряд, а как через него пройдёшь, так всё взад и вернёшь.
— Что за обряд такой? — воин щурится.
— Жди птичку, — ответила богиня, умолкла и пошла по небу колесом заветным.
А богатырь спать побрел в свой железный дом, но запоры, на всякий случай, нараспашку оставил. Наутро к его ставням птица чёрная ворона подлетела, в оконце стучится:
— Тук-тук, открывай, богатырь великий, да бери меня супругою своей, ежели желаешь, чтоб проклятие сгинуло.
Пробудился Попович, глаза продрал, удивляется:
— Гой еси, ворона смелая, как же я тебя в жёны то возьму? Махонькая ты совсем, да и не баба, а птичка малая!
— Бери и увидишь, что будет.
Как ни крути, но запустил мужик птицу в дом. Та зашла и превратилась в деву красную с косой черною. Обомлел богатырь, да и женился на ней. А как женился, так к колодцу прохладному побежал, вглядываться в своё отражение — прошло проклятие иль нет? Глядит он в воду чистую: ан нет, не прошло проклятие, не стал Алешенька пригож собой.
— Ну ладно, — думает, — подожду ещё год-другой.
Однако, жена богатырю досталась сварливая, говорливая, нахрапистая: поедом мужа съедает, совсем житья не даёт! Собрался воин и пошёл воевать (лишь бы из хаты долой) на одну войну, на вторую, на третью. Так до сих пор и ходит. А дома не появляется — выжила его ворона из железной клетки. Но и сама она туда редко заглядывает, наведёт порядок да в лес летит! В лесу хорошо, привольно, лишь пожары там и страшны.
Потянулись года: сто лет прошло, двести, триста, четыреста. А былинный как был на лицо крив, так и остался. Даже из его родни никто не воскрес.
Народ русский и к такому раскладу привык, как делать нечего, так судачат:
— Наш богатырь-калика пуще других богатырей. Говорят, самого Илью Муромца побивает. А и не мудрено, злости в нём хоть отбавляй!

Баю, бай, Егорка, засыпай и
думу думай о счастье народном,
о добре и зле да стрелах каленых.

Алконост — райская птица с головой и руками девы, на голове — корона. Живёт у райской реки Евфрат, остров Буян или славянский рай Ирий. Образ Алконоста восходит к греческому мифу о девушке Алкионе, превращенной богами в зимородка. Алконост несёт яйца в морскую глубину посреди зимы (во время зимнего солнцестояния). При этом яйца 7 дней лежат в глубине, а затем всплывают на поверхность. В протяжении этого времени на море наблюдается штиль. Затем Алконост забирает яйца и высиживает их на берегу. Иногда люди пытаются похитить яйцо Алконоста и поместить его в церкви под потолком. Пение Алконоста настолько прекрасно, что услышавший его забывает обо всём на свете. Утром на Яблочный Спас прилетает в яблоневый сад птица Сирин, которая грустит и плачет. А после полудня прилетает в яблоневый сад птица Алконост, которая радуется и смеётся, она смахивает с крыльев живую росу и преображаются плоды, в них появляется удивительная сила — все плоды на яблонях с этого момента становятся целительными.

__________________________________________________


Богатырь Сухмантий и Лихо одноглазое


Собрал в другой черёд ласковый князь Владимир почетный пир для бояр, князей да русских, сильных, могучих богатырей. И всё шло, как по накатанному: глупый хвастает молодой женой, безумный — золотой казной, умный — старой матушкой, а богатыри — силой да удалью молодецкой. Лишь один богатырь ничем не хвастает, за столом сидит, голову повесил, хмурится да лоб чешет. Солнышко Владимир-князь стольнокиевский говорит ему ласково:
— Что же ты, Сухмантий Одихмантьевич, не ешь, не пьешь, чего смурной такой, о чём кручинишься, об чём думу думаешь? Аль еда не по нутру или чарка не хмельна, а может, место не по чину, не по званию; иль надсмехался кто над тобою. Отвечает ему богатырь:
— Ай и чарка крепка, и еда вкусна, да и место по чину, по званию. А насмехался надо мной Илья Муромец: мол, я ростом не вышел; всем богатырям любое болото по щиколотку, а я непременно по голову увязну. Ой да за обидушку, за злобушку меня сие надругательство и пробрало! Пойду-ка я, князь, самое большое на Руси болото ногами измерять, голенищами мерить.
Встаёт Сухмантий на резвы ноженьки, берет для пути, для дороги лишь свой ножичек-кинжалище да идёт к той заводи тихой, к тому болоту Великому, что в области Вологодской. А как дошёл до болота, так и полез в него: к самой глубокой глубине шагает и всё больше в трясине увязает. Увяз он посреди болота по самую голову, а ногами достал до дна. И всё, и ни туда, и ни сюда! Сидит богатырь в болоте, судьбу ругает, а про ум свой поминать и не думает — не догадывается.
Прошёл день, прошёл другой, а на третий день детинушка кричать отважился. Стыдно былинному на помощь звать, но деваться некуда — зелена вода ко рту подступает, газами болотными булькает.
«Вот уже и смертью пахнет», — подумал Сухмантий Одихмантьевич.
— Помогите, спасите! — заголосил он, и не то чтобы заплакал, а вроде как капли пота в илистую жижу обронил.
Услышало эти крики Лихо одноглазое, вышло из своей ветхой избы, стоящей на самом краю болота. Подлетело оно к мученику могучему, косится, приглядывается:
— И что это за русский дух ко мне припёрся? Этого уж точно сожру!
А само Лихо на вид, как старая, злая баба: седые волосы до земли, платье в заплатах, пальцы скрючены, единственный глаз бесовским огнем горит.
Видит Лихо, что богатырь увяз по самую голову, уселось ему на шелом и ждёт, когда тот дух испустит. А ожидая, то хихикает, то собакой гавкает, то волком воет — жути нагоняет на мужика могучего. Невмоготу стало сильному богатырю в болоте сидеть, да ещё с Лихом на голове, кликнул он по-птичьи, по-соколиному. Подлетел к нему сокол ясный, дружок его верный, в пол-прискока за хозяином следовавший в пути нелегком. И говорит птице мужичище стоялое:
— Ой ты, сокол малый, лети-ка ты в Саратов-град, найди там на ярмарке двух медведей-великанов, тех что на гармониках играют, люд честной веселят. Шепни им на ухо: мол, Сухмантий Одихмантьевич, великий русский богатырь в беде, пущай на выручку бегут!
Встрепенулся сокол ясный и полетел к городу Саратову, до ярмарки той шумной. Нашёл он средь толпы медведей-великанов на гармошках пиликающих, веселых-развеселых: то ли в хмелю, то ли в бреду — непонятно. Присел соколик к мохнатым на уши и горе горькое поведал:
— Гой еси, медведи бравые, в беде ваш брат названый, великий русский богатырь Сухмантий Одихмантьевич, тонет он в болоте Великом, в той области Вологодской. Помогите чем можете, а лучше на выручку бегите да поскорей, ведь жить осталось ему совсем немножечко!
Осерчали косолапые от новостей таких, кинули гармони свои оземь, подскочили и побежали к тому болоту Великому, что в области Вологодской. Бегут: малые озера меж ног пускают, мелкие леса перешагивают, реки буйные играючи перепрыгивают. Соколик еле поспевает за ними.
Подбежали медведи к болоту, а там их брат названный в трясине тонет, почти не дышит уже, а на его головушке Лихо одноглазое пляшет, Смертушку призывает. И та, вроде как, летит уже. Заревели косолапые, рассвирепели и кинулись брательника своего спасать. Вытащили они богатыря, взвалили его на спину к медведю старшему, да понесли в Киев-град к