репетируя некоторое свое действие: уничтожить одним разом путешественников. Он мог одним взмахом плавников погрузить их на дно, но ему, видимо, нравилась это игра, проявлять свою силу.
Кашалот немного отплыл для нового маневра, и Летописец увидел, что Колобок на своем сиденье вдруг оказался в какой-то прозрачной капсуле, надевает маску, открывает дверцу, и выходит из капсулы, которая уже наполнилась водой, и выплывает прямо к морде кашалота.
Колобок никогда не любил ругаться на русском языке, он был очень нежный, был очень тонкий сверхчеловек. Поэтому он огибает вокруг кашалота круг уважения по вертикали, подплывает снова к морде, и на его рыбьем языке говорит, жестикулируя руками:
- Слушай, парень, ты забодал своей простотой, давай, дуй отсюда, а то получишь!
Ну, примерно так понял Летописец, это уже был его свободный перевод.
- Кашалот явно испугался, Летописцу показалось, что он даже нахмурился, складки показались на его могучем лбу, даже мимика какая-то определилась на его очеловечившейся морде. Зверь хвостом слегка вильнул виновато и быстро куда-то поплыл, а Колобок ринулся его догонять. Видно, еще не все сказал.
А лодка опускалась на самое дно.
К управлению не было доступа, мешала капсула, а как ее преобразить в другой формат, Летописец не умел. Лодка уверенно опускалась, становилось все темнее, а Колобок не возвращался, и, наконец, совершилась мягкая посадка, на самое дно.
Это была глубина, наверное, четыре тысячи метров под уровнем моря, подумал Летописец.
А Колобок поднялся на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Одного глотка ему хватало на полчаса нахождения под водой, поэтому он не торопился. Но это он сам себе такой предел установил, без воздуха он мог находиться в любом пространстве в любую продолжительность времени, но ему нужна была правда жизни, как у Станиславского. Колобок знал, что лодка опустилась на дно, что воздуха хватит на долгое время, но почему-то ему хотелось, чтобы летописец побыл один.
Перед Летописцем высветилась какая-то кнопка. Раньше этой кнопки не было. Он нажал ее. Засветилась панель управления. Каким-то образом она переместилась с управления Колобка на его сторону. Замигало много кнопок и выдвинулся руль. Летописец нажал освещение, и фары высветили пространство впереди, метров за пятьдесят он увидел едва вырисовывающийся склон горы. Включил дворники, стекло очистилось от ила полностью, видимо, всколыхнула дно, и машина была покрыта хлопьями. Включил боковое освещение и очистку. И вокруг стало хорошо различаться пространство. Как ни странно, он увидел рыб, моллюсков. Довольно страшных. Здесь была своя жизнь. Одна рыба поедала другую или какого-либо моллюска. Как на мониторе компьютера или в аквариуме. Он нажал незнакомую кнопку, машина начала разгребать под собой и опускаться в песок, как курица зарывается в пыль.
- Так и не наелся куриц, - сказал сам себе Летописец.
Опять клубы ила поднялись и начали засыпать машину, которая медленно зарывалась в дно. Свет не пробивался через завесу ила, и высветилась рядом другая кнопка. Он нажал ее. Машина начала медленно подниматься наверх и остановилась на поверхности, откуда опустилась.
Показался новый ряд кнопок. Одна высветилась с вертикальной стрелкой вверх.
- Ага, вот тут мы и поднимемся.
Машина дернулась вверх и остановилась. Включилась аварийка. Аварийка долго мигала, летописец выключил ее. Ряд кнопок исчез.
Колобка не было. Летописец остался один. Он не ощутил одиночества или покинутости. Он не боялся смерти. Он умел только писать и сторожить. Раньше он был офицером в армии, потом программистом, даже пытался сочинить вечный двигатель, потом простым алкашом, по совместительству сторожем, потом стал Летописцем, его Колобок нашел по объявлению, и уже месяц без малого, сопровождал везде Колобка, видел его чудеса и не сомневался, что Колобок его выручит, но теперь почему-то Летописец остался один.
Колобок чаще и чаще стал называл его Океаном, и Летописец почему-то поверил, что это так. За месяц знакомства, он стал пробовать по-другому писать, открыл, как ему казалось, в себе новые пределы воображения, новые чувства, новое видение мира и себя в божественном свете самого Творца. Он старался видеть и понимать, и чувствовать неразрывную связь с Ним, как никогда, но сейчас, здесь, он ощутил себя снова никем, ничем, в пустоте, в безмолвии, и почувствовал давление миллионов тонн воды над собой, и пронеслось в голове, что вот-вот, эти тонны раздавят его и машину. И он воспринял это как данность, неотвратимость… но это и заставило его искать выход.
Хотя Колобок, открыл ему целый фантастический мир возможностей, но теперь его нет, эта иллюзия закончилась, ему не за кого зацепиться, и так прекрасна была эта встреча, он полюбил Колобка, новую перспективу жизни. К тому же он подозревал, что Колобок - женщина, молодая красивая, хотя доказательств этому не было никаких, какое-то бесполое существо, - и это ему только сейчас открылось в полной картине его сознания. И сейчас, здесь, на дне, он вдруг увидел реальность происходящего и понял, что в этом одиночестве и безнадежности он не сможет жить. Вера в Бога, которая сопутствовала ему всегда, сейчас покинула его, пусть, на время, хоть и понимал, что Бог есть независимо от его сознания, но сейчас это его не грело и не имело никакого значения. Он попытался открыть дверцу машины и выйти, но большое давление мешало это сделать. Окна были заблокированы. И тут Летописец вспомнил, что он Океан, что ему некуда выходить и некуда торопиться, спешить, бежать по этому дну, плыть куда-то наверх… Он у себя дома. Он находится на дне своей души. Он всколыхнул целые столбы ила, он увидел здесь основание материков, целые плиты фундаментов мира, действующие вулканы своих страстей и почувствовал под колесами, под дном океана реку, голубую реку снов, слов, творчества, что теперь у него будут другие слова, образы, он увидел всю свою жизнь, что теперь он не отверженный, не посторонний в этой жизни, что он нужен этой жизни, что он не сторож, а состоявшийся писатель, великий писатель, что он нужен этой жизни.
Он начал торопливо нажимать кнопки, педали, напряженно искать логику поведения машины, снова нажимать на кнопки.
Машина не давала признаков жизни.
Он вспомнил поселок, где они жили с мамой, отец уехал учиться, и мама шла на переговорный пункт говорить с отцом и не взяла его с собой, а он бежал за мамой кричал: мама, возьми меня с собой, а мама говорила, оставь меня, иди домой, говорила с сердцем, он видел, что мешает ей, мама настаивала, кричала, чтобы он шел домой, а он чувствовал такое одиночество, и хотел с ней, к ней, казалось, сердце его разорвется от рыданий и не будет этому конца. Он кричал: мама возьми меня с собой. И мама сжалилась, остановилась, он подбежал к ней, и она обняла его, и такое тепло от нее, и сказала: пойдем, взяла его за руку, и он почти бежал, не успевая за ней, изо всех сил старался успеть, всхлипывал, но был счастлив.
И он начал молиться Богу:
это непонимание того, что происходит по-другому
отвержение разве это порок это вот у меня это постоянно было и есть чувствуешь что, а когда видишь там что когда я все ну были когда мы очень многое моё отношение к жизни вот и понимаешь и вот это вот всё я вдруг увидел ты знаешь это вот такой удар но потому что ресурса не было выплыть как ты говоришь я тогда не мог это преодолеть вот это отвержение меня жизнью а я хочу быть с жизнью во всех ладах я мог бы преодолеть не только здесь а я сейчас понял что меня там было в жизни я не был самим собой я благодарю Бога что мне это послал но я вот об этом хотел написать что тут я увидел что он то есть я вот такой одинокий что он никому не нужен что даже Колобок моя мечта иллюзия меня покинул его как бы сказать ничего ему не пишет не отвечает куда-то там плавает где-то там где бушует океан этот Колобок вот не отвечает что он наверное специально куда-нибудь уплыл вот такой я тут я утрирую но я вдруг на самом деле это была такая же семья трезво все было без вот этих там и нижним течением пятилетний мальчик но я вспоминаю я рассказывал когда мама шла на переговорный пункт а я бежал за ней вот тогда я это почувствовал что вот эти мне было это много таких случаев в детстве когда мне казалось что меня родители оставили случаем а потом нескольких случаях вот я это все но мне придётся это описать хотя я с этим уже давно покончил потому что я даже вот сейчас говорю у меня какая-то ясность появляется понимаешь но видимо нечто похожее нужно описать в моем.
Летописец сидел в кресле машины, рыдал, как пятилетний мальчик и понимал, что голубая подводная река где-то соединяется с ним, Океаном, что Океан соединяется с сушей, омывает ее, и гора, что напротив включенных фар, заканчивается или начинается сушей там наверху, и что если пойти пешком по этой горе, выйдешь на сушу, в ту жизнь, которая так нужна теперь ему!
И он увидел, что его нет, он почувствовал себя водой, которая везде, которая дает жизнь всему, что она соль земли, эта вода и она свет, он растворяется в этом свете, сверкающем, белом, как молоко с серебром. И такое реальное ощущение себя уже другого, состоявшегося писателя, который может описать все тайны человеческой души, все тайны природы и устроения людей.
И тут в дверь постучали. Ясно, четко, как в корпус гитары. Он открыл глаза.
Колобок стучал в окно, он был в маске и ластах, улыбался через два стекла, обогнул их подводную лодку со стороны капота, открыл дверцу, вошел в капсулу, затем освободил ее от воды и попытался подняться в верх, нажав кнопку со стрелкой. Лодка дернулась и встала.
- Что-то там намокло, - виновато сказал Колобок.
- Но ведь ты же можешь одной мыслью поднять машину.
- Нужно, чтобы все было, как в жизни.
И тут у окна появились две тупые морды кашалотов. Они улыбались заискивающе, как бы извиняясь, и поддев с боков машину, медленно начали поднимать ее наверх.
- Когда окажусь на суше, наиграюсь на бильярде, - сказал вслух Летописец.
- Приготовим тебе самую жирную курицу, - ответил Колобок.
Когда лодка была на поверхности, киты, попрощавшись, нырнули вниз и исчезли. А лодка спокойно покачивалась едва, и солнце своим витамином D ярко освещала машину и согревала все внутри натуральным теплом.
Колобок нырнул в воду через верхний люк, открыл капот.
- Посушим батареи вертикального взлета и посадки.
И начал насвистывать свою любимую песню «Я от бабушки ушел», потому что он опять поймал хорошее настроение.
