34. Чёрный хлебушек бытия

деривация типа «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка». Очень осмысленная бессмыслица. Как раз тот боковик, который зачастую и становится системообразующим мэйнстримом. Действует абсолютно безотказно, по своему опыту знаю, как совершенно закурдяченный бокрёнок.

Порою намеренно делаем такие понятные или вовсе непонятные слова или словосочетания совсем неотчётливыми. Тогда происходит трансдеривация. Обрабатываемый разум сам тужится найти бессмыслицу во всём и как-нибудь поздоровее, поорганичнее обессмыслиться в поисках какого-нибудь смысла. Кладёт на это всего себя, без остатка. Что нам и требуется. Иногда звуки некой отдалённой беседы нашим подопечным ассоциируются с жужжанием пчёл. Тем временем его сознание стремительно перегружается непонятным текстом и дезориентируется, вырубается, обваливается и вычищается. Затем формируется его совершенно новая история, внедряются принципиально иные нейро-лингвистические коды поведения. И новая личность фактически готова. Просто за счёт элементарного, но строго целенаправленного изменения сенсорики.


Вот так, через невинный звук и неотчётливую ночную иллюзию мои тигровые кролики, пойманные за ушки и глазки, и входят в реальность совсем иную, чем та, в которой они жили прежде. Притом, не как бы входят, не иллюзорно, но посредством внедрённых в них приёмов зашагивают туда конкретно в данную секунду, реально, зримо. И сходу размещаются в фактически реальном, самим фактом этого вхождения конкретизируемом, ими о-действляемом, сплетаемом ими же самими коконе своего нового мира.
Из всех параллельных вселенных - такая наиболее всамделишная, потому как индекс её продуманной и прочувствованной вымышленности куда выше. Потому что в ней более всего воплощён идеал животворящего людского эскапизма – хронического стремления сбежать от надоевшей действительности, от проблем грубого материального мира первой реальности в мир вожделенных иллюзий и прочих фантазий. В новом, пере-воссозданном мире гораздо реальнее и главное комфортнее, чем в том, первоприродном, жестоком, из которого давно и всегда бегут все кому не лень.

Наряду с аудиальными весьма неплохо показывает себя и формирование так называемых «визуально чувственных цепей», то есть, зримо развёрнутых, приключенческих миражей. В процессе пребывания внутри них у пациентов задействуется их способность к синестезии, то есть, соощущениям и спонтанному порождению вполне правдоподобной сюжетной линии, иной, всё более правдоподобной версии бытия. В ней главные и любимые герои как раз они сами. В конце концов, они ими и становятся - собственными любимыми героями. В своём собственном мире.

Игра всегда становится жизнью. Поэтому любая жизнь всегда начинается с неё. А без неё заканчивается.
Для того, чтоб так всё и продолжалось, важнее всего понимать главное: никому, никогда не стоит смешиваться с толпой, со всеми, у каждого из которых своя игра и свой отдельный мир. Как бы мнимая удача ни манила ринуться туда в надежде поймать её за хвост.
Следует всегда и почти любой ценой выделяться. Тогда жизнь никогда не остановится. Любому миру всегда будет в ком поселиться. Ибо он не для толпы, а для единицы. И удача не про него бывает. Удача всегда между мирами, словно в межклеточном пространстве. Человек родился в свой отдельный мир не потому что ему повезло родиться. Ему просто назначили здесь появиться, чтобы он создал обособленный, никогда не бывавший ранее мир. Ему элементарно забили стрелку на конкретный срок его сотворения. Но дальше, сказали, уже сам. А человек взял, да и спёкся на старте, сотворив себе вместо жизни в уникальном мире рядовую тюрьму да каторгу.



Ходил к вольеру, то есть, виварию, вниз, к подвалу. Наблюдал за пациентами, или как мы говорим, пациками. На самом деле конечно подопытными, испытуемыми. Словно бы читал и перечитывал коммуникатор неудержимо наваливающейся новой реальности моего собственного мира, с которой пора решительно и до конца управиться, расставить акценты и заодно поставить в уголочке свой авторский знак, чтобы не «позаимствовали» без спроса. Только так и оставалось поступать, легко, не углубляясь, а лишь скользя и срывая гребни попутных и набегающих волн. Как советовал проделывать и некий стоик Луций Анней Сенека: «Смертный, скользи по жизни, но не напирай!». Его ученик император Нерон скользить не пожелал. Заставил отравиться философа, перед этим убив свою мать и беременную жену. Перед смертью Сенека подвёл ему последнюю черту: «Пороки усваиваются и без учителей!». После чего Нерон, будучи тридцати лет от роду, перерезал себе горло со словами: «Какой великий артист погибает!», доказав тем самым жуткую правоту учителя.


Мои пациенты - как те самые котята, пятьдесят рублей ведро. Полтинничек, пока что полтинничек. Копошатся, мои нулики, мои временно ничтожные величинки. Всё ещё микроскопические, при всём их самомнении, при всей отвязанности и как бы свободолюбивой самодостаточности. На что-то продолжают надеяться в соответствии со своим уровнем понимания собственного предназначения. Бедные и несчастные, как и все подопытные на этом свете. Но потом всё-таки произойдёт гетерозис. Их акции взлетят на недосягаемую высоту, правда, далеко не всех. Пока же я всё сделаю для того и так, чтобы все они вызрели до самого предела, изгноились, высвободились до полных нулей, чтоб чище, чтоб примитивней линий и не бывало никогда. Лишь тогда может быть взлетят по назначению.

Только абсолютная, до самого дна уходящая неполноценность, только чёрный-пречёрный хлебушек бытия и является главным условием и мерилом успеха. Я попросту измотаю пацикам их прежнюю, человеческую сущность, вышвырну её прочь. После меня они и Гитлеру будут рады и самому дьяволу. Когда зафиксирую, не когда почувствую - долой интуицию! - а именно когда чётко отформализую этот последний человеческий предел, только тогда подойду и грубо ударю низложенной человеческой сущности под дых. Потом отойду - и вновь врежу. Изо всех сил, лежачую, но добью. Они уже сейчас мечутся, словно запертые крысы. Даже не понимают, что с ними творится и откуда посыплется очередной град немилосердных ударов.
Потерпите, ребятки, это пока что разгон. Стерпится, слипнется. Потом я вас облегчу. Всем и всё разделю, разделаю, а потом обратно как было склею. И посмотрю, не лучше ли стало. Если нет, то всё заново. Пока хватит запчастей.

Поистине так оно и бывает. Реальность, смысл сущего инициируется только ничем не ограниченным вымыслом, беспредельной волей экспериментатора - неважно кого именно - бога или его заместителей на земле вроде меня. Не устаю доказывать столь жуткую свою правоту подопечным исполнителям. Какой всё же великий гений с ними мучается!