власти. Идеи полной демократизации страны вязкой субстанцией налипли на сознание всех слоев общества. И это несмотря на то, что Петроград был наполнен вооруженными людьми, которые вовсе не готовы были идти умирать на полях сражений за непонятно чьи интересы.
В эти тревожные зимние дни Ефимка-юродивый, словно неприкаянный, бродил по городу. То у Казанского собора можно было его встретить, то у Николаевского вокзала. В руках он держал большую свечу. Кланялся прохожим и у всех просил прощения за свои грехи.
– Ефимка, эка куда тебя занесло!
Голос, который остановил юродивого, принадлежал городовому Семену. Действительно, Ефимку никогда не видели в районе Обводного канала. Неспокойный народ жил на Лиговке. Грабежи, насилие – обычное дело. За неосторожное слово могли и порезать.
– А я, любезный, смерть свою ищу, – ответил городовому юродивый и протянул ему свечу. – А тебе долгие лета.
– Уходи отсюда, сейчас облава будет, попадешь под горячую руку, пристрелят, дурашка.
– Благодарствую, – поклонился в пояс городовому Ефимка. – Храни тебя бог, добрый человек.
И уже на следующий день идущие к заутрене прихожане увидели юродивого сидящим на паперти Князь-Владимирского собора. Он крошил кусок хлеба голубям и приговаривал:
– Ешьте-ешьте, любезные, скоро хлеб станет полынью. А слезы – водами рек. Всем нам уготована погибель в геенне огненной.
Январь прошел в лихорадочном политическом бреду, передав тревожную эстафету февралю. Исподволь накалялась политическая обстановка в столице. Снова оживились всякого рода прорицатели и кликуши. Поговаривали, что некая барышня упала в храме прямо во время службы и не своим голосом стала предрекать близкую погибель империи. Слухи самые невероятные наполнили город. Осложняли обстановку постоянные перебои с хлебом. Доставалось купцам и лавочникам, которых народ винил в растущей дороговизне товаров. Рассказывали, что одного бакалейщика на Васильевском обезумевшая толпа чуть было не растерзала, помогли бедолаге прибывшие вовремя казаки. Разогнали нагайками буйствующую толпу. Увеличились грабежи магазинов и мелочных лавок. Хозяева лабазов (7) ночами спать перестали, опасаясь за свое добро. Уже мало кто из горожан решался прогуливаться в темное время суток, могли и прирезать, благо в самодельных финках недостатка не было. Полиция сбилась с ног, но даже ее сил справиться с растущими беспорядками не хватало. С одной стороны умело раскачивался политический маховик, с другой – уголовный. И наступил момент, когда эти вовсе не случайные ручейки слились в единый и стремительный поток.
К полудню двадцать третьего февраля одна тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова весь город охватила забастовочная лихорадка. Ефимка, сидя на своем привычном месте, на ступенях Князь - Владимирского собора, безразлично наблюдал, как встревоженные горожане, собираясь группами, обсуждают охватившие город беспорядки. Говорили, что на Выборгской стороне прошли массовые грабежи магазинов, к разномастным уголовным элементам присоединились рассерженные горожанки, доведенные до отчаянья работницы заводов и фабрик этого промышленного района столицы. За грабежами последовали драки с полицией, остановки городского транспорта.
Ефимка новости не слушал. В этот день милостыню не подавали. Многочисленные нищие и попрошайки куда-то исчезли из поля зрения, поэтому юродивый сидел на ступенях один, рисуя на припорошившем камень свежем снегу палочкой кресты. Вывел его из замороженного оцепенения пронзительный крик. Кричала толстая баба с пустой корзинкой в руках.
– Родимые, что же творится! На Александровском (8) хлебную лавку Макеева грабят!
Ефимка встрепенулся. Вскочил с места. Затем поднял глаза к небу. Порыв ледяного ветра осыпал мелкой снежной крупкой побелевшее лицо. Выкатилась из белесого глаза непрошеная слеза. Сползла по щеке, застряв в сивой всклокоченной бороде.
На юродивого обратили внимание только тогда, когда он стал бережно подбирать с мостовой разбитые стекла хлебной лавки и грозить пальцем иступленной толпе. Даже те, кто был напрямую причастен к грабежу, на минуту остановились в недоумении.
– Да это ж Ефимка-юродивый, эй, дурак, хлеба дармового хочешь?
Резкий полицейский свисток заставил толпу разбежаться. Остались лишь самые отчаянные. Среди двух подоспевших полицейских Ефимка заметил могучую фигуру городового Семена.
– А ну разойдись! – крикнул Семен и замахнулся на толпу шашкой.
– А ты не маши, не маши! Сами махать умеем.
Молодой развязной солдатик в серой шинели и сдвинутой набок папахе, по виду из деревенских, пренебрежительно сплюнул самокрутку в вязкий, потемневший снег.
–Разойдись, порублю всех к чертовой матери! – лицо Семена с нервно подергивающимися усами выражало серьезную готовность идти до конца.
Второй полицейский выхватил револьвер из кобуры.
–Разойдись! – еще раз крикнул Семен.
Черные глаза его сузились, скулы ходили ходуном.
– Все разошлись! – повторил второй полицейский, грозно надвигаясь на толпу.
– Бей царских сатрапов! Упыри! Кровавые прислужники трона! Бей их!
Это «бей!» прозвучало хлестко, словно удар хлыста. Семен покачнулся, когда солдатик внезапно ударил его в грудь кулаком и вырвал из рук шашку. Второго полицейского разъяренная толпа повалила на землю. Пытаясь защищаться, он выстрелил в воздух. Ефимка видел, как оружие точным ударом чей-то ноги было выбито из рук служителя порядка. Семен, расстегивая на ходу кобуру, бросился на помощь товарищу. Но тут увидел наставленное на него дуло револьвера.
– Ни с места, буду стрелять.
И тут случилось непредвиденное. Никто не понял, как юродивый, просочившись сквозь толпу, очутился рядом с Семеном.
– Уходи, Ефимка, – оттолкнул юродивого городовой. – Не место тебе здесь.
Ефимка не уходил, загораживая городового своим тщедушным телом.
– Уходи подобру, Ефимка, – взмолился Семен.
– Ишь, дураком прикрылся! – издевательский женский голос на минуту заставил разъяренную толпу снизить накал агрессии.
Ефимка погрозил толпе пальцем.
– Бог все видит! Не балуй!
– Где он, твой бог? – процедил сквозь зубы молоденький солдатик.
Пронзительный свисток всколыхнул потерявшую запал толпу. На помощь городовым спешили трое полицейских. Послышались сухие щелчки выстрелов. Сидевшая на дереве стайка воронья с тревожным карканьем поднялась в воздух. Толпа зевак, смешанная с мародерами, кинулась врассыпную, скрываясь от полиции в закоулках и дворах. Семен подобрал с мостовой брошенную солдатиком шашку, вытер струящийся со лба пот.
Никто не ожидал, что с другой стороны улицы, закрыв лицо пестрым шарфом, молодой человек, по виду – студент университета, выстрелит из револьвера в сторону стражей порядка. Ефимка метнулся, загораживая Семена, и принял пулю, предназначенную городовому.
– Ефимка, зачем? – Семен сглотнул ком, подступивший к горлу, и опустился на колени рядом с юродивым.
Ефимка открыл глаза, попытался улыбнуться. Не получилось. Вздохнул тяжело, посмотрел на Семена. Не увидел в его бесцветных глазах безумия городовой. В этот момент многое понял.
– Зачем, Ефимка, это так глупо с твоей стороны.
– Ради Христа, любезный. – Ефимка перевел взгляд на небо. – Заждались меня там.
Захрипел и отдал богу душу.
– Блаженного убили! – закричала какая-то баба истошным, надорванным голосом.
Стекался встревоженный окрестный люд посмотреть на свершившееся святотатство. А над огромным, пропитанным гарью дымящихся труб городом, который словно съежился под порывами пронзительно-сырого балтийского ветра, плыли, сгущаясь, потемневшие и раздувшиеся от влаги тучи.
Похоронили Ефимку на Смоленском кладбище. А вскоре в мутном потоке лихих времен затерялась скромная могилка, и имя его кануло в небытие, стерлось из памяти людской, словно и не жил никогда на земле Ефимка-юродивый.
Примечания
1. Василий Московский – Василий Блаженный, известный московский юродивый, живший во времена Ивана Грозного.
2. Пестрядь – грубая хлопчатобумажная, реже льняная, домотканая ткань из разноцветных ниток, обычно в полоску или клетку.
3. Армяк – верхняя длиннополая крестьянская одежда из грубой ткани (шерсти или сукна). Не имела застежек, поэтому подпоясывалась ремнем и ли кушаком.
4. Околоточный – мелкий чиновник полиции, ведавший частью полицейского участка - околотком, который включал в себя обычно 3-4 тысячи жителей.
Городовые были в его подчинении.
5. Святой старец Григорий – Григорий Распутин.
6.Утопленники, по бытующим в православном обществе представлениям, не подлежали канонизации.
7. Лабаз – продуктовый склад, лавка.
8. Александровский проспект – сейчас проспект Добролюбова.
