Об одной темноте

лучатся прежним светом, светом детства, но руки которой познали уже что-то совсем от веры и грёз далёкое.
–Осторожно! – волнуется Магда и мне приятно её волнение, хотя может быть она волнуется больше за шкатулку, чем за меня? что ж, я не хочу об этом думать.
Осторожное, робкое касание – тонкая ручка, тёплая, совсем неуверенно трогает холодность моего лица. Я хочу улыбнуться, но мне не дано. Внутри становится больнее и в спине будто бы снова кровит, хотя знаю, знаю – это невозможно, этого не может быть!
«Давно не может», – подсказывает память едко.
Давно? Прежде о давно не шло и речи. Что же?.. что же произошло? Новый осколок входит в мою память? Что-то пробуждается от робости этой девочки?
–Она чудесна, мам, – Эби отнимает руку от моего лица и мне хочется плакать, хотя и не дано.
Но слёзы – они ведь не в глазах живут, верно?
–Да, знаю, – Магда улыбается, – однажды она будет полностью твоей. Но пока всё же не запускай её без меня. Ладно?
Эби согласна. Она не думает о страшном значении фразы «однажды она будет полностью твоей» – в её мире ещё слишком много солнца, и совершенно нет представления о том, что бывает, когда солнце лопается, налившись изнутри гневом, и расходится ошмётками огня…
По спинам.
Мне ясно видятся – впервые видятся спины. Множество окровавленных. Рядом со мной. И я – на грязном сером песке. И кто-то поднимается первым. Кто-то сильный, грозный, и даже через память меня пробирает ужасом – кто же мог встать из крови так быстро, кто возродился из лопнувшего растекшегося солнца?
–За мною, – глухо призывает он, и глаза его горят от ненависти – совершенно черно и страшно. И алое проступает в его глазах среди этой черноты, закрепляя его права и нашу покорность.
Нашу? Чью – нашу? Чьи это спины?..
–Хочешь ещё раз? – предлагает Магда, вырывая меня в реальность. Сожжённые раненые спины исчезают из моего осколка воображения или памяти, и я возвращаюсь в свою поганую замшелую реальность.
–Нет, – Эби серьёзнеет, – думаю, она устала. Пусть спит.
Она не устала, девочка. Она просто измучена. Не тобой и не Магдой. Кем-то, кто был сильнее вас. Кем-то, кто был много страшнее вас.
–Хорошо, – соглашается Магда и новый осколок памяти впивается в меня.
–Хорошо, – улыбается кто-то грозный и страшный, кто-то, кто хорошо был мне прежде знаком, а ныне чужак, – твоя воля.
И я не верю его улыбке. Не верю совершенно не зря. Меня сжимает и душит что-то липкое и я тону, проваливаюсь…
–Пока, – говорит Эби, и даже машет мне рукой. Я машу ей в ответ, хоть и в мыслях.
Если можно было бы дрожать, дрожь сотрясала бы моё тело. Сейчас мне это не дано. Сейчас пружины возвращают обратно мою жалкую оболочку, явленную для такой же жалкой сути.
Медленно исчезает свет. Медленно я погружаюсь в темноту, которая уже ожидает, подбирается, распространяется, вьётся, довольная моим возвращением. Должно быть, ей без меня одиноко.
Впрочем, сейчас мне даже приятен жар, исходящий от неё и духота. Я не хочу чувствовать и не хочу помнить.
Я ничего не хочу осознавать. Осколки памяти впиваются больнее всего, больнее того, что прежде доводилось мне испытать.
Я не знаю – услышит меня темнота или нет, но мысленно прошу её:
–Забери…забери всё. Пожалуйста.
Хватит. Хватит с меня горящих бабочек и страшных чёрно-алых взглядов. Кажется, в моей памяти живёт что-то страшное и не нужно мне этого хранить. Страшно.
–Не положено…– шипит темнота, впервые отзываясь, – не велено.
Она сторож и тюремщик. Она палач и мучитель. Она обвивается вокруг, желая напасть и снова лишить меня крох света, которых во мне меньше малого.
Но медлит. Почему же медлит?
–Если только ты не расскажешь?..– у темноты змеиный шёпот. Что-то противное в этом шёпоте есть, связанное со змеями, но я не хочу искать в памяти – не ровен час ещё найду.
–Не скажу. Никому не расскажу.
Она медлит ещё мгновение, перестраивает бесконечные кольца своей безысходности, прежде чем поглотить всю мою суть без остатка.
Нет, прежде чем освободить меня. Без остатка.