Ему не расцвести

С первого взгляда становилось понятно – по этой земле прокатилась беда. Черная, обугленная, сожженная дотла почва, как будто не огонь ее выжег, а ненависть. Мертвые развалины. Я оставил машину на въезде в деревню, а дальше пошел пешком. Дорога разбита, вся в чудовищных рытвинах и воронках – не проехать. Не то чтобы я надеялся встретить здесь кого-то живого. Слепые, с выбитыми стеклами, полуразрушенные дома выглядели заброшенными. Но мне хотелось сделать пару фотографий. А если повезет, обнаружить следы чего-то знакомого. Как-никак я здесь родился и рос до семи с половиной лет. Это была деревня моего детства. Я даже успел походить год в местную школу. Что с ней теперь, интересно? Сохранилось ли школьное здание? Или спортплощадка во дворе? А маленький кинотеатр, в котором я много лет назад впервые посмотрел полнометражный мультфильм, какое-то японское аниме? Хоть что-то осталось от прежней жизни? А впрочем, какая разница...
Я увидел, что кое-где природа залечила раны. Забинтовала ожоги молодой травой и россыпью белых маргариток. Среди черноты то и дело попадались зеленые островки. И в мелких лужах отражался небосвод – такое непривычно высокий и чистый, словно отмытый апрельскими дождями. Мирное небо, полное влажных, как подтаявший снег, облаков. Медлительных и величавых, подсвеченных закатным солнцем. Я даже заметил красногрудую пичужку, которая, сидя на обломках забора, беззаботно чирикала. Весна... Сколько в ней могучей, возрождающей силы. Если в деревню не вернутся жители, неожиданно пришло мне в голову, то через несколько лет здесь поднимется лес. А через десятилетия – раскинется заповедник. Рай для дикий зверей и птиц. Как в чернобыльской зоне отчуждения. Да, все так, подумал я. «Отчуждение» - вот правильное слово. Отчуждена от нас, людей, земля – и поделом.
Я прошел деревню насквозь, вглядывась и ужасаясь, и у последнего дома остановился, изумленный. Домик выглядел пусть и неухоженным, но жилым. В приоткрытых окнах трепыхались на ветру цветные занавески. Посреди небольшого участка земли, аккуратно вскопанного, торчал обугленный древесный ствол, расщепленный надвое, словно от удара молнии. А поодаль от него зеленели три длинные грядки, возле которых с тяпкой в руке возился старик. Мне он показался столетним. Древним, как патриарх, с жидкой седой бородой и в какой-то бесформенной кепке. Со строгим и благородным лицом. Впрочем, я слишком хорошо знал, как старит человека горе.
Я не окликнул его, а стоял и смотрел у покосившейся калитки, не смея помешать его простому труду. Но старик поднял голову и, заметив меня, приветливо махнул рукой. Я подошел, и мы разговорились –непринужденно, как старые знакомые.
- Почему вы не уезжаете? – полюбопытствовал я. – Эта деревня-призрак... Она почти полностью разрушена. Здесь не скоро что-то будет. Может, и никогда ничего не будет.
«Не в вашем возрасте жить отшельником, на этом разоренном месте», - хотел я добавить, но прикусил язык.
Старик как будто прочитал мои мысли. Выпрямившись, он отряхнул ладони и с достоинством огладил бороду.
- Знаю. Вы правы, одному плохо. Человеку надо быть среди людей. Но я не могу сейчас уехать. Я жду, пока это дерево расцветет, - кивнул он на обугленный ствол. - И пустит отростки. Тогда я откопаю один и возьму с собой – туда, куда поеду.
- Вот это? – недоверчиво переспросил я, разглядывая жалкие древесные останки.
Хочет ли он сберечь какой-то редкий сорт яблони, спрашивал я себя... Если это, вообще, яблоня. По кусочкам обгорелой коры, угольно-черной, видневшейся клочьями, как обожженная кожа, невозможно было судить. Или просто взять что-то с родной земли на память? Как берут с собой, покидая родину, какой-нибудь камешек, увядший цветок, фотографии любимых людей. Частицу прежней жизни, того, что никогда уже не вернется. Вот только зря – потому что ему не расцвести. Я видел это так же ясно, как дом, грядки и плывущее над крышами красноватое солнце, уже готовое того и гляди, свалиться за горизонт, как усталый человек, обессилев, роняет голову на подушку.
- Да, это. Знаете, что это?
Я помотал головой.
- Это, - сказал он веско, - древо познания добра и зла. То самое, что росло в раю и привело наших дальних предков к грехопадению. Ну, не оно само, конечно. Адам, когда бежал из рая, взял от того дерева побег.
- Да? – растерялся я.
- Его плоды можно есть. Запрет больше не действует. Но люди боятся, говорят, грех. Все, кого я угощал... Все отказывались.
- Почему? – спросил я оторопело и, в общем-то, лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.
Я подумал, что старик сумасшедший. Что ж, этот человек наверняка пережил столько, что немудрено сойти с ума.
- Из страха и неразумия, - вздохнул он. – Им больше по душе слепая вера. Вот только чему они верят? Многие слова не от Бога, а от лукавого... Но я не теряю надежды.
- Оно же мертвое, ваше дерево! – не выдержал я.
- Вы так считаете? Ошибаетесь, молодой человек. Как же вы ошибаетесь! – С этими словами он подошел и приложил ухо к черному стволу, одновременно сделав мне знак приблизиться. – Слышите? В нем бьется жизнь.
Прислонившись щекой к дереву, я задержал дыхание, но, сколько не вслушивался – так ничего и не услышал. Разве что тихое потрескивание, как будто жучок-древоточец ползает под корой, грызет мягкую древесину. А может, так оно и было.
- Нет.
- Тихо-тихо... Как будто сердце стучит.
- Не слышу.
- Оглохли вы, что ли? – вдруг рассердился старик. – Погодите, вот солнце сядет, и в темноте вы увидите, как оно растет. Как оно красиво... Хотите посмотреть на чудо? В деревьях кроется большая сила, древняя. А в этом особенно... Мертвое, скажете тоже...
И пока он так ворчал, укоряя меня за неверие, я лихорадочно раздумывал. Ехать в темноте по этим местам было страшновато. До ближайшего города оставалось еще километров шестьдесят. Но и обижать несчастного мне не хотелось. А еще где-то на задворках сознания копошилось что-то детское, наивное... Глупая вера в чудеса. А вдруг, вопрошала она, это правда? Вдруг этот старик, так похожий на доброго волшебника из сказки, и в самом деле покажет что-то удивительное? Нечто такое, на что стоит посмотреть? А я потом стану вспоминать и сожалеть, что упустил, не поверил, когда мне предлагали – чудо!
И я кивнул.
- Вот и прекрасно! – обрадовался он. – Если не торопитесь, можете переночевать у меня, на раскладушке. Не ехать же вам ночью. А пока приглашаю вас поужинать.
Я с благодарностью согласился, про себя отметив, что надо бы завезти ему на обратном пути какие-нибудь продукты. Консервами, наверное, питается. И может быть, баллон с газом, еще что-то по мелочи... Надо спросить, что ему нужно.
Мы сидели на кухне за деревянным столом и ели отварную картошку. В углу на маленькой плитке пыхтел, закипая, чайник, а в окно, просеянный сквозь цветные занавески, лился теплый свет.
- Без масла, простите, - сказал радушный хозяин. – Корову мою убили. Жаль... умная была. Преданная, как собака. Они не бездушные твари, все понимают. Вот только зачем мы убиваем их и друг друга – им не понять.
Мы помолчали. Да и что тут скажешь, в самом-то деле?
- Как вас зовут? - спросил я запоздало.
- Раньше прозвище у меня было – «дед Адам», - усмехнулся старик. – Зовите и вы так.
- Тогда я – Эрик.
- Немец, что ли?
- Почти... Родился здесь. В семь лет меня увезли в Германию. Сейчас живу в Брюсселе. Так что я, можно сказать, гражданин вселенной.
Дед Адам покачал головой, то ли осуждая, то ли раздумывая о чем-то своем.
- Вот так, значит... А занимаетесь чем?
- Я блогер, - ответил я и, сообразив, что для пожилого человека слово это мудреное, поправился. – Ну, вроде как журналист.
- А работаете на кого?
- Ни на кого. Я сам по себе. Для блогера... э... то есть журналиста главное – писать правду. И ничего, кроме правды, - пошутил я.
Убрав со стола пустые тарелки, старик извлек из буфета чайный сервиз. Две белые фарфоровые чашки с блюдцами и такую же сахарницу. Неторопливо налил чаю. Он все делал медленно, основательно, словно каждое действие, жест, дуновение мысли – имели смысл. Наверное, так и жили в библейские времена патриархи. Осмысленно.
- Так не бывает, - возразил он спокойно. – Правду, говорите? – старик Адам прищурился. – А что есть правда?
- Ну, то, что на самом деле было. Достоверные факты. Правда, она ведь одна, - сказал я и осекся, споткнувшись о его насмешливую улыбку.
- Так-то оно так. Одна. А вот только чуть не под тем углом, чуть косо на нее посмотришь... и лучше бы такой правде вовсе не бывать.
Я хотел ему ответить, но поперхнулся горячим чаем. Кстати, напиток оказался вкусным, слегка медовым, и пах какой-то дикой травой. Чабрецом, возможно, или зверобоем... А старый Адам продолжал рассуждать.
- Журналист, не могущий отличить добро от зла – на что он годен? И от правды его никакой пользы. Потому что не к добру она. Такая правда, что ружье, которое куда попало стреляет. Не разбирая, свой или чужой... Жаль, - он кинул беглый взгляд в окно, где в подвижном зазоре между занавесками виднелся обугленный древесный ствол, - не плодоносит оно сейчас. Я бы вас угостил.
Я пожал плечами, не зная, что сказать. Если на минуту... на мгновение представить себе, что старик не безумен, не фантазирует, и что запретный плод на его дереве созрел... Отказался бы я его вкусить? Или согласился? У меня даже голова закружилась от одной только мысли о необратимости выбора... И не важно, понял я вдруг, бред ли это, сказки... Реальны плоды или иллюзорны... Мы все равно каждый миг выбираем – на чьей мы стороне, света или тьмы. Кто прав, а кто виноват. Не судите, было сказано... Но как не судить?
- Не бойтесь, - мягко улыбнулся Адам, - запрета больше нет. В раю нужно было только одно – уповать на Бога. Сейчас наоборот. Люди должны отличать добро от зла, чтобы оставаться людьми... Вы пейте чай, Эрик. Хотите еще? Сейчас заварю.
Он вскочил бодро, как молодой, и принялся возиться с чайником.
А ночью... Вы когда-нибудь видели, как из горстки углей разгорается костер? Нечто подобное происходило с обугленным стволом. В полной темноте и тишине – только блестело небо в стеклянном крошеве звезд и заливалась одинокой трелью какая-то птица – язычки прозрачного зеленого пламени выглядывали из трещин в коре. Я поднес к ним руку – и холодный огонь лизнул мои пальцы, от чего по всему телу прошла легкая дрожь. А ростки изумрудного света тянулись ввысь, как молодые побеги. И вот уже призрачное дерево стоит во всей красе, осыпанное белыми цветами. На моих глазах они увядают, осыпаясь хрустальным снегом, и я вижу, как на тонких плодоножках завязываются крохотные яблочки...
- Чудо! – выдыхаю я. – Какое чудо!
Казалось, от моего голоса раскололась ночь. Но волшебство не рассеялось. Сказочное дерево словно раскинуло ветви над мертвой деревней, над страной, над всем миром.
Я чувствовал его, засыпая в чужом доме на неудобной раскладушке. В моем сне оно было настоящим, и постаревший Адам – тот самый, изгнанный когда-то из рая – протягивал мне созревший плод, со словами: «Возьми, попробуй, тебе нужно...».
Он лежал у меня в ладонях – этот странный дар. Круглый, глянцевый, с ярко-красной, словно подрумяненной солнцем, кожицей... В том же сне я отважился его надкусить. По вкусу этот плод и в самом деле напоминал яблоко. Только мякотью жестче. И слегка горчил.