ЭХО. Роман в рассказах 7.

                               7. Паша Бич

       По весне Витька из показательного детдома сбежал. Чего ему там не жилось, он и сам себе объяснить не смог. И тепло ему там было, и сытно так, как он и не мечтал в бытность свою на Горбачевско-Белевском пространстве. И одели-обули его, почитай, с иголочки, и учили в показательной же Яснополянской средней школе не по обрыдлой классной системе, а по кабинетной, со всякими разнообразными пособиями, о коих в Горбачевской семилетке и слыхом не слыхивали, а видеть и самим учителям не доводилось.
    
       Сбежал Витька налегке, без съестных припасов,без денег, в туфлях на "платформе", стиляжных брючках-дудочках, в куртке-"шотландке" с широченными приподнятыми плечами и на "рыбьем меху". То еще шмотье, особливо для мартовских погодных перепадов. Что Витька в полной мере и ощутил, и прочувствовал в первую же ночь своего вольного житья.
    
       Попервам Витьке подфартило: до железнодорожной платформы "Ясная Поляна" его подбросил на "козлике" знакомый шофер из музея-усадьбы, а на перроне Витька встретил Пашу Бича, всю зиму обитавшего в школьной котельной. Паша с ходу въехал в Витькину проблему и вызвался помочь.
    
       И детдомовские пацаны, и местные Пашу уважали. Откуда он взялся, никто не знал. Прибился на зиму кочегаром при школьной котельной и прокантовался до весны, покуда директор школы не выпер его на улицу за "отрицательное влияние на подрастающее поколение строителей коммунизма".
   
        А влиял Паша и вправду крепко. После уроков к нему в кочегарку набивалось десятка полтора-два ребят с преобладанием детдомовских, и Паша уводил их в загадочные миры, где не было муштры, пионерских линеек, классных часов и дисциплинарных разборок с оргвыводами, где у каждого были не "руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", а собственная гордость и собственный индивидуальный разум.
   
        Под жилище Паша облюбовал себе заброшенную будку путевого обходчика в подлеске между Ясной и Казначеевкой. Туда он и привел Витьку, пообещав дня за три-четыре заработать ему на дорогу. "Зарабатывал" Паша в электричках, развлекая народ блатными песенками. В общем, кое на какие харчишки хватало. Паша не пил, не курил, не воровал и благодаря этим личным своим  качествам держался на воле вот уже почти восемь лет. Из документов имел справку об освобождении из Карагандинских лагерей и диплом историка, выданный не где-нибудь , а в МГУ! Паша сам поведал ребятам, что он бывший "враг народа", только ребята не поверили, хотя вполне разбирались в терминах и ярлыках эпохи.
    
       Раненько утром Паша уехал добывать Витьке деньги на дорогу, оставив парню половинку батона колбасы и буханку хлеба. За ночь Витька промерз до потаенных глубин организма, несмотря на ворох каких-то немыслимых тряпок, заботливо набросанных на него Пашей. А в детском доме остались мягкие панцирные кровати с деревянными спинками, льняные хрустящие простыни вкупе с накрахмаленными наволочками и простеганные пуховые одеяла. Вообще-то Витька не особо сокрушался по детдомовскому комфорту, понеже не избалован был, но все же в голове ворохнулась мыслишка - не прогадал ли?..
    
       Устав к вечеру от однотонного сидения, Витька надумал прогуляться до Казначеевки в надежде разжиться парой-тройкой сухих дощечек на растопку полуразвалившейся плиты и торбочкой кузбасского уголька. Подмосковный уголь был дрянным и паровозы  использовали кузбасский. Хотя паровозов-то на Московско-Курской железной дороге оставалось уже кот наплакал, но Витька надеялся порыться в крайнем случае на отстойнике, где когда-то чистили паровозные топки. Дело было знакомое: они с бабушкой Татьяной частенько в Горбачах рылись в шлаке. Отыскивали полусгоревшие куски. Иногда какой-нибудь сердобольный кочегар, видя старуху с ребенком на шлаковых отвалах, сбрасывал им с тендера лопату-другую свежего уголька, сам же рискуя нарваться на статью о разбазаривании социалистической собственности.
  
         Там, в Казначеевке, Витьку-то и заловили, когда он уже почти прошмыгнул мимо платформы с узелком угля в одной руке, вязанкой щепок в другой. Вохровцы из подошедшего со "Щекиноазота" состава заловили и сдали в линейный отдел милиции на Щекинском вокзале, что километрах в полутора-двух от Казначеевки. "Мусора" позвонили в детдом, предварительно отбуцкав парня кулаками и ногами и выбив из него признание о месте, скажем так, приписки. Приехал старший воспитатель Александр Ефимович, сорокалетний импозантный красавец-мужчина, прямо-таки лучащийся доброжелательностью, предмет тайных воздыханий детдомовок-старшеклассниц. Пацаны же этого лощеного хмыря инстинктивно остерегались.
    
       Едва Витьку завели в кабинет начальника, Александр Ефимович кинулся к нему как к родному. Приобнял за плечи, расцвел весенним нарциссом, но тут же мгновенно переменился, чуть слезу не пустил.
   
        -Что же ты, Виктор, натворил? Дорогой ты мой человек, я теперь ума не приложу, каким образом тебя выручить. Закон есть закон, и по Уголовному кодексу тебе грозит наказание в виде пяти лет лишения свободы.
  
         -За что? - Витька не на шутку перепугался, даже в животе будто что-то оборвалось. Про лишение свободы "мусора" ничего не говорили, а этот...
    
       -Уголь нёс, дрова нёс? Вот за это и наказание тебе будет.
   
        -Так я же не воровал. Я подобрал.
   
        -А у нас в стране ничего не валяется, чтобы подбирать, дорогой ты мой человек. Ты не подобрал, ты именно украл! У народа украл! - Александр Ефимович горестно покачал головой:
    
       -Есть только одна возможность облегчить твою горькую участь, дорогой мой человек. Признайся, куда ты нёс растопку и где собирался ее жечь? Признаешься, будешь освобожден без последствий. Вот , товарищ майор дает нам в этом гарантию. - кивнул воспитатель в сторону начальника линейного отдела милиции.
  

         И Витька признался. Пашу, естественно, замели, крепко побили и увезли в Тульскую тюрьму. Витьку через день увезли тоже. Перевели в школу-интернат №3 города Тулы, дабы своим присутствием не портил статистику показательного на весь Союз детского дома. Долгие годы потом Паша Бич приходил к Витьке во сне. Нечасто, правда, приходил. Виктор Алексеевич почти уж забывал о нем, и тогда он являлся. И каждый раз с батоном колбасы и буханкой хлеба.  Виктор Алексеевич в такие моменты просыпался до безобразия голодным, злым и почему-то с мокрыми глазами.