Без жалости

раз  в сто лет и говорит… нет, не расстраивайся.
Не расстраиваюсь я, Алана, не надейся. Мне удобно. Мне очень удобно.
–Иди, Алана, – я играю роль расстроенной царевны до конца, – мне нужно побыть одной, подумать…
Она кивает с пониманием и отступает к веселящимся. Я не сомневаюсь, что она расскажет отцу. Причём расскажет так, что я буду хорошей, а Идия плохой. Это лучше, чем если бы я возмутилась насчёт Идии.
–Ещё вина? – побыть наедине с мыслями мне не дают. На этот раз Сигер, чтоб его! Появляется передо мной, протягивает один из кубков. Второй в его руке. Тащил для меня? выгадывал минуту? Или отравил.
Океан могучий, надеюсь, что отравил, нет сил моих здесь находиться! Я вообще пиры не люблю, но надо. Я царевна. Я должна быть среди своих, должна запоминаться. Вон, сестра моя старшая Тихе всё от балов да пиров пряталась, за книгами сидела, и кто её помнит сейчас? Осерчал как-то Царь Морской, да рекою её и сделал, мол, не хочешь быть царевной да подле трона держаться – будь навечно водою одной, и лика тебе не будет. И кто знает царевну Тихе ныне? Даже я не помню её одежд и голоса, а люди и имени её не знают – иначе реку, вдруг явленную, назвали, да забыли совсем.
–С чего такая доброта? – я принимаю кубок, но не верю в то, что Сигер подошёл просто так.
–У тебя явно плохое настроение!
–И сейчас оно стало ещё хуже.
–Поэтому я и предложил свою компанию, – Сигер не смущается от моего неприкрытого хамства. Мы не говорим о троне, об отце, но знаем оба – мы соперники. Он тоже хочет трон.
–Поздравляю, ты убил мой вечер! – я отпиваю из кубка. Сигер принёс мне зелёного вина, оно горше и крепче синего, вываривают его долго из водорослей, что дальше по глубине живут.
–Мой вечер тоже убили, – Сигер переходит на шёпот,– обернись-ка, сестрица. Да не резко только, не на войне.
Оборачиваюсь медленно, вроде бы не сильно-то и хотелось, но нахожу сразу то, что Сигер хочет мне показать, с трудом удерживаюсь от брани – ещё бы! – как тут удержишься, если Идия стоит уже около брата Арнава, и с ним толкует? Можно даже не сомневаться о чём. Хочет знать, не тянутся ли уже нити к кому-то из претендентов на трон?
Дура! До отца дойдёт! Он решит, что она мятеж сама желает сотворить. Почему он так решит? Я ему скажу.
–Мы, – поправляет Сигер. Иногда я забываю о том, почему мы враждуем. Если бы он согласился уступить престол мне, я бы его даже одарила бы водными владениями, всё-таки, он хоть и мерзавец, а мне ближе других.
–Никогда не «мы», – возражаю неохотно, даже досадно. Будь Сигер сговорчивее, мы бы всех сломали. А так…
–Пока как раз «мы», – он не согласен, – неужели ты думаешь, что наш отец не знает о её работе здесь, среди нас?
С трудом удерживаюсь от разочарованного вздоха. Ну океан могучий! Вот я дура! Нет, не дура даже, а просто загордилась немного, решила, что я лучше и умнее и едва не совершила ошибку. Конечно, Царь её для того сюда и притащил.
Что ж, хорошо, что я пожаловалась Алане! Пусть до отца дойдёт моя обида, но не за себя, а за братьев и сестёр. А она дойдёт, не сомневаюсь.
Но настроение теперь ещё гаже.
–Да ладно, ничего дурного не случилось, просто проверка, – Сигер успокаивает меня, хотя я совершенно не нуждаюсь в его утешении.
Что оно мне значит? Круги на воде!
–Если хочешь, можно ещё спасти этот вечер, – Сигер усмехается, а я пока не понимаю, что он задумал.
–Я на твои издёвки…
–Издёвки будут тогда, когда мы с тобой столкнёмся в борьбе, а пока смотри! – Сигер прерывает меня и указывает за длинный стол. Я не сразу понимаю, куда нужно смотреть, но всё быстро становится ясно. Наша младшая сестра Дориа! О, знаю я этот мечтательно-востороженный взгляд, вот только почему этот взгляд обращён на советника из земного царства, пришедшего послом?
А она очарована всерьёз. Глаза распахнуты, синева в глазах аж светится серебряным светом, на щеках непривычный румянец, а советник земной болтает и болтает. Она только тоненько вздыхает:
–Симон, как всё это интересно! как увлекательно. А расскажите ещё?
А этого Симона, подлеца такого, и упрашивать не надо! Он уж готов:
–В нашем царстве женщины славятся плетением корзин. Они срезают тонкие полоски с ивовых прутьев, размачивают их в воде, а затем уже плетут. Это позволяет им продавать свои товары на ярмарках.
–Ярмарках?
–Да…это, это, прелестная моя Дориа, такое место, где сходятся разные торговцы, ремесленники и просто мастера различных искусств, торгуют шитьём и посудой, украшениями и обувью, игрушками, шкатулками и всем-всем…видели бы вы ленты. Знаете, пожалуй, я привезу вам в следующий раз наших лент. Они так славно лягут на ваши волосы, а для меня будет честью видеть их на вас.
–Чудесно…– Дориа восхищена и не замечает как глупа.
Я же едва-едва сдерживаю слова.
–Видела? – спрашивает Сигер, он и сам мрачен. Мы можем враждовать друг с другом, может подставлять друг друга и предавать, но мы не имеем права позволять людям вмешиваться в наши дела.  То, что у нас есть общие интересы: ты мне – я тебе, не позволяет мне допустить того, чтобы Дориа попала под влияние какого-то там Симона!
–Руки чешутся, – признаваться не хотелось, но Сигер явно разделяет моё настроение, – прям очень чешутся.
–И у меня, – Сигер не заставляет себя ждать, – ну что, после пира? Перехватим по дороге. Притопим.
–Послы же.
–Да плевать! Всё можно, не будут они ссориться с нами из-за какого-то посла.
Возможно, он прав. К тому же, Морской Царь сам не допустит даже мысли о том, что одна из его дочерей в смертное ничтожество влюбилась. Это ему можно было и допускалось выбирать себе земных женщин, он себе такое право дал, но себе одному.
К слову, о земных… почему к нам идёт Бардо?
–Дориа такая счастливая, – надо же, и этот полукровка чёртов заметил! а может и нашу мысль понял. Понял, что будем безжалостны.
–Не понимаю о чём ты, – Сигер сразу отходит в сторону, успевает подмигнуть мне. Подлец и трус. В этом вся его суть – чуть что, он в воду и кругами по воде. Нет в нём сострадания и желания помочь выкрутиться, нет в нём ничего, за что я ему, когда придёт время, жизнь сохранить должна.
Кроме моей отвратительной сентиментальности!
–И? – я стараюсь не ссориться с Бардо, я не Идия, я не буду показывать ему своего раздражения до последней минуты, потому что пока я не понимаю что в нём такого видит Морской Царь, что неизменно приближает его к себе.
–Мне кажется, будет жестоко, если лишить её этого счастья, – отзывается Бардо. Он смотрит с грустью, но меня это не трогает. Он сострадателен и глуп, если полагает, что честь сестры, честь морского царства стоит какого-то там редкого, пробегающего волной счастья. Да и с кем? С человеком, прости, Океан!
–Вы же жестоки, я знаю, – продолжает Бардо. – В вас обоих нет сострадания, даже капли жалости! Впрочем нет, ни в обоих. Во всех вас. И в Идии, она назвала меня ублюдком, словно я виноват в своём происхождении. И в Алане, которая легко передает все слова отцу, не задумываясь о том, правильно это или нет, и в Сигере, и в тебе…
–Ну так пойди на берег! – советую я. Мне надоело. Надоело, что весь вечер ко мне пристают. То Алана со своими «потанцуй, сестра!», но ладно, это хоть пользой ушло. То Идия со своими попытками вести следствие, явно отцом послана! То Сигер…
Но они мне хотя бы по крови близки. А этот полукровка кем себя возомнил? Я уже хочу добавить, хочу раскатать его, как полагается, как он заслужил, но спохватываюсь.
Тихо, Эва, тихо! Имена морских ветров и морских течений тебя заклинаю! Эва, ты не знаешь почему Морской Царь его приближает. Ты не знаешь что он в нём видит. Так что закрой рот!
–Прости, брат, тяжело мне. Ноша на плечах наших редкая, – сказать «брат» по отношению к этому полукровке мне тяжело, но я заставляю себя это сделать. Я не Идия, я могу и промолчать, и подстроиться, если надо.
–Нам всем дано мало счастья, – он качает головой, – я не обижаюсь, просто будет жестоко, если…
–Жестоко? – я уже овладеваю собой, потому мне есть что сказать, – а видеть как он стареет? Или ещё хлеще – знать, что Царь Морской не допустит никогда? Пусть лучше она не успеет утонуть в своих надеждах. Они всё равно не сбудутся. И ты это знаешь. И это будет высшим проявлением жалости.
Бардо цепенеет, ему нечего мне сказать. вот что я люблю по-настоящему – так это выворачивать ситуацию так, чтобы оказаться правой. Хотя бы логически, а мораль она такая стирающаяся и разная, что как-нибудь управлюсь.
***
–Сколько ж можно пить-то! – я возмущаюсь уже всерьёз. Во-первых, общество Сигера раздражает. Во-вторых, две царственные особы ждут какого-то земного человека, а он даже не торопится. И где у этих людей уважение?
–Он царевичу даёт последние наставления. Завтра Царь ответ подготовит и передаст для них, – отзывает Сигер.
Я хочу ответить, но не успеваю. Шаги. Наконец-то! В морском Царстве все шаги звучат по-разному. И людские – неловкие, нелепые, чужие, я явно различаю.
Подлец-посол появляется, не ожидая подвоха. Видит нас, стремительно трезвеет. Да поздно. Мы у себя дома.  Нам наш дом в помощь. Симон ещё рвётся, не понимая, что увяз, пытается кричать, но Сигер затыкает ему рот его же платком, и мы уже в четыре руки тащит его к нужному месту.
Тут быстрое течение. Быстрый коридор между дворцом Царя и его темницей. И мы казним тут, когда нет времени или нужды содержать преступников.
Симон барахтается до последнего, но мы сильнее. Вода сама рвётся нам навстречу, плещет в лицо посла, но не касается нас. Ещё бы!
Наконец вода достигает лица человека и затягивает его в себя. Можно и выпустить неподатливое людское тело, выдохнуть.
–Тяжёлый, зараза! – выдыхает Сигер. – Чем их там на земле кормят-то?
–Мясом и хлебом, – смеюсь я. у нас-то ни того, ни другого. Нам и не надо.
Тело услужливо всплывает. Сигер вытаскивает изо рта мертвеца его платок. Просто платок – это не несчастный случай, это уже убийство, а так – заблудился, утонул спьяну…
–Вы всё же это сделали! – голос за нашим спинами пуст.
Оборачиваемся резко, как к врагу. Бардо. Печальный и мрачный.
–Это жестоко, всё равно жестоко, – замечает он.
–Смотри, брат, не болтай лишнего, а то и с тобой такую штуку провернём, – Сигер смеётся. Он доволен, его собственный вечер спасён безжалостностью наших решений и устоев. Он уходит, снова оставляя меня отбиваться в одиночку. Благо, я не боюсь Бардо. Но всё же факт режет неприятным осознанием: на Сигера никогда нельзя положиться.
Не новость, конечно, но обидно.
–Сдашь отцу? – интересуюсь я. – Он одобрит.
–Не сдам, – качает головой Бардо, – но сестренку жаль. Она была так счастлива. Я никогда не видел как она улыбалась. А ты?
Пожимаю плечами. Плевала я, если честно, на улыбку Дориа. Она вся в грезах и в сказках, видела я чего она читает, всё про принцев да про замки. А у нас их нет. И  не будет.
–Пора спать, – я уклоняюсь от ответа. Да он и не нужен. – Слишком много всего на вечер упало.
И Идия, и Сигер, и Алана, и это убийство посла. Утром будут слёзы Дориа, узнавшей об утоплении и жесткое решение посла-царевича:
–Утонул из-за несчастного случая, меньше пить надо!
И пусть все всё понимают. Это неважно. Закон только то, что сказано вслух. При всех. И при всех царевич признает – мы не виноваты. И признает он это спокойно и с готовностью. Жизнь советника за договор с Царем Морским –