К 49-й станции подъехала зелёная электричка, разрезав серую полосу вокзала пополам.
В воздухе смешались запахи жареных пирожков, табака и креозота. Закутанные в теплую одежду торговцы пили чай, чтобы согреться и зазывали прохожих в свои лавки.
Уткнувшись носом в высокий воротник пальто, я зашла в вагон №2. Накрапывал дождь, угрюмые большие тучи намекали на плохую погоду. Судя по всему, собиралась гроза.
Я села у окна. В полупустом вагоне гудели лампы дневного света. Все сидели молча, только изредка кто-то кашлял или шуршал страницами вечерних газет.
На горизонте сияла молния. Глухой гром уже подходил медленными раскатами к нашему городу. В стёклах отражались силуэты пассажиров, сливаясь с очертаниями пейзажа за окном. И всё это было размыто дождевыми каплями. По перрону быстро метались люди, стараясь успеть к своему поезду или не пропустить кого-то очень дорогого. Чемоданы... Плащи... Зонты... Как же я устала от этой мышиной возни, от того, что каждый день еду на работу в другой город, а потом возвращаюсь домой затемно.
«Осторожно, двери закрываются», — прошипел громкоговоритель.
Я потянулась в сумку за книгой. Нужно было как-то скоротать этот час. Освещение в вагоне действовало на нервы, буквы сливались, клонило в сон.
Снаружи бушевала гроза. Стало совсем темно. Теперь в окнах отражались лишь силуэты пассажиров.
Я стала усиленно моргать и смотреть по сторонам, чтобы прогнать сон. Напротив, по диагонали от меня сидел пожилой мужчина.
Чёрный плащ, тросточка, шляпа... Что-то такое старинное и доброе было в его облике... Мужчина тоже изо всех сил старался не уснуть. Грубые морщинистые руки крепко сжимали матерчатую сумку.
— Еду к дочери, — вдруг обратился он ко мне. — Знаете, я не видел ее много лет. Примерно такого же возраста как вы.
— Да? — не зная, что сказать, ляпнула я, — а почему вы не виделись?
Он только улыбнулся неловко и посмотрел на меня, а потом достал платок и промокнул слезящиеся глаза.
Я пожала плечами и уткнулась в книгу. Не в моей природе расспрашивать людей, выведывать подробности личной жизни. Если человек захочет рассказать, он сам расскажет.
— Что читаете? — спросил мужчина.
— А? Да так, ерунда какая-то. Взяла в библиотеке на прошлой неделе, никак не могу дочитать.
— Можно взглянуть? О, что-то про любовь, наверно.
— Да, про любовь, — усмехнулась я, — которой нет.
Мы снова замолчали. Я тщетно силилась прочесть хоть одну страницу, а дедушка комкал авоську в руках.
— Ну, почему же...— снова начал разговор мужчина.
— Что?
— Любовь конечно же есть. Иначе наш мир давно бы рухнул.
— Мой мир рухнул, когда муж бросил нас с сыном и исчез. — выпалила я, и тут же покраснела. — Вот вам и вся любовь.
Дедушка пристально посмотрел на меня и еле слышно спросил: " А вас случайно не Настенькой зовут?"
— Нет. Меня зовут Еленой Дмитриевной.
Мы несколько секунд молчали, а потом рассмеялись во весь голос.
— Простите, ради Бога. — махнул рукой мужчина.
— А почему же вы не видели свою Настеньку много лет? — вдруг решилась я задать нескромный вопрос.
— Мы с женой расстались... Вскоре она вышла замуж за другого. Я уехал, Настенька на меня обиделась, перестала общаться. А вчера вдруг позвонила. Через столько лет... Простила, говорит.
— Простила? Разве такое...— я не договорила, заметив слезу на его щеке.
Наконец электричка подъехала к моей станции. Взяв дорожную сумку, я попрощалась со своим попутчиком, пожелав ему всего доброго, и вышла на перрон.
Раскрыв зонт, поспешно шла по вокзальной улице, ощущая под плащом температуру собственного тела.
В лужах отражался свет от фонарей и витрин.
Кому нужно это непрощение? Мы разрушаем свою жизнь, жизнь наших детей... Сколько лет Настенька ненавидела отца? В итоге они оба были несчастны.
До дома рукой подать. Сын наверняка не спит, дожидается, когда я приду, чтобы рассказать обо всем, что было в школе, а потом обязательно спросит про отца. И думается мне, разговор наш будет долгим.
