Виктор КОРОЛЕВ
Анжелика Балабанова. Гл. 11. «Запрещается выражать своё мнение…»
ГРУСТНЫЕ мысли вертелись в голове Анжелики Балабановой, когда она бесцельно и задумчиво ходила-бродила по изогнутым московским улочкам.
«Как быстро социалистическая революция переродила человека! В душах новых людей появилась безрассудно-слепая вера в коммунистическое будущее, но исчезли честность, скромность, милосердие. Добро поменялось местами со злом. Смиренность народа обернулась свирепостью. Откуда такая жестокость? На глазах исчезают традиции русской культуры, и никакая борьба за всеобщую грамотность не заменят накопленных веками культурных слоёв. Социально-государственный строй всё больше похож на военизированную машину угнетения. Понятно, что без такого переворота в душе народа великий стратег Ленин не смог бы осуществить своего плана. Да, пролетариат может построить государство с помощью своей диктатуры. Но этот строй не будет демократичным, потому что свобода не сможет удержаться на штыках…»
Физическое состояние Балабановой становилось всё более ноющим, болезненным. Она по-прежнему выступала на заводах с лекциями, и приглашений у неё – более чем достаточно. Но говорить с трибуны ей было всё сложнее и тяжелее: высказать то, что думаешь, или стать соучастницей того, с чем не согласна, – как поступить?
Она всё ещё жила в «Национале», который называли Первым Домом Советов: здесь разместились многие видные члены партии и совнаркома. Обед в гостинице обычно состоял из рыбного супа, куска такой же рыбы и полфунта хлеба. При выходе надо было сдать ложку и вилку – без этого не выпускали. Раз в неделю выдавали дополнительные продукты: сахар, растительное масло или изюм, селёдку и иногда икру – на экспорт её больше не отправляли, так что и гражданам кое-когда перепадало.
Она имела право обедать в Кремле, но никогда не делала этого. Наверное, напрасно – слабела Анжелика на глазах.
Когда человеку плохо, обязательно найдётся тот, кому ещё хуже. Помочь Балабановой было некому, а вот ей пришлось выхаживать – сначала овдовевшую Луизу Брайант, жену Джона Рида, а потом приехавшую в Россию Клару Цеткин. Обе оказались в глубочайшей депрессии, и Анжелика не отходила от подруг ни днём, ни ночью.
Потом Луиза уехала, и Анжелика перебралась с вещами к Кларе.
– Если ты согласишься, тебя могут назначить секретарем Международного женского движения, Анжелика, – сказала как-то та, вернувшись из Кремля. – Ты будешь независимой от других организаций Коминтерна…
Она говорила это, а в глазах стояли завистливые слёзы.
– Нет, – покачала головой Балабанова. – Я не соглашусь.
Она смотрела на Клару и вспоминала, как та с трибуны призывала женщин – сторонниц социалистического феминизма – устраивать праздники свободной любви для революционеров-коммунистов. А будучи депутатом рейхстага Веймарской республики, Клара на одном из заседаний заявила, что ни один вагон с оружием не пересечёт границу Германии, и этот бойкот обеспечат «сознательные пролетарские женщины»: они должны предлагать ночь любви любому рабочему, отказывающемуся выполнять военные заказы. М-да, а утром в путь они умчатся оба, по лазури весело играя?..
Клара была ещё слаба, но её уже звали выступить перед массовыми аудиториями. Приезжали на автомобиле, сам Зиновьев под руки доводил её до трибуны.
– Посмотрите на этого седого ветерана международного рабочего движения, – говорил он, представляя Цеткин слушателям. – Она живое доказательство того, что все страны одобряют стратегию и тактику нашей большевистской партии. Да здравствует Коммунистический Интернационал!
Вскоре Цеткин назначили руководителем Международного женского движения. Теперь её везде встречали бурными овациями. Балабанова видела, что уже только ради этих аплодисментов она и выступает. Когда Анжелика высказала это Кларе, та стала на неё кричать и попросила вернуться в гостиницу. Короче, «живое доказательство» нашло себя, вылечилось от депрессии…
В Россию собиралась приехать делегация итальянских рабочих, и нарком иностранных дел Чичерин попросил Балабанову помочь Радеку в подготовке. Когда Анжелика пришла в офис, Карл Радек как раз доказывал «абсолютную необходимость» создать гостям привилегированные условия и снабжать их лучшими винами и напитками, которые в то время были запрещены в стране. Балабанова с ходу горячо запротестовала:
– Зачем нужна эта показуха? Вы думаете, что в Италии рабочие только и делают, что едят деликатесы и пьют заморские вина? Что нам скрывать? Разве они не могут несколько дней пожить так, как наш народ живет годами? Нам совсем не нужно подкупать этих людей! Это непорядочно и не по-коммунистически!
Радеку это зверски не понравилось. И он сделал всё, чтобы отстранить Балабанову от приёма гостей. Но прислал ей пригласительный билет на грандиозный прощальный банкет. Дескать, «хоть поешь там». Она не пошла.
С каждым днём ей становилось всё тоскливее. В таком болезненном состоянии и всё более редких выходах из гостиничного номера прошла невесёлая, грязная по-московски зима.
Когда по весне Анжелике сказали, что на третьем конгрессе Коминтерна снова потребуются её услуги переводчика, она отказалась. А чтобы показать, что совсем не болезнь здесь причиной, явилась на одно из первых заседаний.
Ленина она застала сидящим на ступеньках у сцены, он что-то торопливо записывал в блокнот. Владимир Ильич удивился, увидев её, но тут же обрадованно улыбнулся.
– Я здесь не как участник, – сказала Анжелика, сразу опережая его вопрос. – А присутствую лишь для того, чтобы подчеркнуть свой бойкот данного мероприятия.
Ленин посмотрел на неё каким-то усталым и грустным взглядом.
– Товарищ Анжелика, неужели вас жизнь так ничему и не научила? Или вы уже не верите в мировую революцию?
Она отошла, не ответив. Ничего не могла сказать человеку, который, единственный, обладал секретом прямо-таки магнетического воздействия на людей и неоспоримого господства над ними. За Лениным беспрекословно шли широкие массы, он был бесспорным вождем. И каждый человек интуитивно видел в нём редкостный сгусток железной воли и неукротимой энергии. Фантастическая вера Ленина в своё предназначение мессии становилась фанатичной верой масс в победу революционного движения. И никто уже не видел – не хотел или не успевал увидеть – в этом стремительном движении серьёзные недостатки, отвратительные черты, ростки коррупции и вседозволенности, которые через поколения могли дать чудовищные всходы…
Уже ближе к полуночи, выходя из Кремля, она случайно встретилась с Лениным. На нём было всё то же старое пальтишко, с памятными дырками от Каплан, заштопанными заботливой женой. Анжелика решила пошутить.
– А помните, Владимир Ильич, как год назад вы на этом самом месте бревно несли на субботнике? Пройдёт лет пятьдесят, и тысячи человек будут уверять, что помогали вам нести это бревно!
Ленин даже не улыбнулся.
– Это неправильно! Архинехорошо! Каждый должен нести своё бревно! Что, к тому времени не останется мусора в России? Других дел не будет? И вообще не надо из меня икону делать!
Как раз они подошли к выходу. Красноармеец с ружьём на плече кивком головы разрешил Балабановой пройти, а Ленина остановил:
– Ваши документы, товарищ! Женщину я знаю, а вас нет.
Они уже шли по Моховой, когда Ленин сказал:
– Теперь-то вы осознаёте, что являетесь выдающимся членом Коммунистического Интернационала?
Он, наконец, улыбнулся, и они распрощались. Не стала Анжелика высказывать Ильичу своё мнение о злоупотреблениях руководителей Коминтерна, их казнокрадстве и прочих безобразиях. Просто не знала, нужно ли ему мнение её.
За спиной Коминтерна прятались гигантские деньги, миллионы золотых рублей. Политбюро и советское правительство в то время беспокоил не голод своего народа, а возможность контролировать рабочее движение в мире. Ни одна революционная партия в любой стране не могла соперничать с таким мощным аппаратом и с его ненасытными вождями, потерявшими ум, честь и совесть.
Это Балабанова понимала с каждым днём всё яснее. И оттого жизнь её становилась всё тоскливее.
Сразу после третьего конгресса Коминтерна она встретилась с Максимом Горьким. Наверное, у каждого есть старый друг, который появляется рядом, когда тебе плохо, когда уже совсем невыносимо, и сил больше нет. Друг такой, которому можно поплакаться в жилетку и рассказать всё-всё-всё. А он просто обнимет тебя и будет успокаивающе повторять простые слова:
– Да – они, они… Да – ты, ты… Мы, мы, мы…
Анжелика рассказала писателю про Зиновьева.
– Даже слышать не могу о нём! – басил старый друг. – Этот партийный начальник всё время норовит запустить свою грязную лапу не только в карман государству, но и в душу. Он позорит род людской!
Усы его сильнее затопорщились.
– И как хорошо, что есть другие люди в партии большевиков! Которые не жалеют себя. Не жалеть себя – это самая гордая, самая красивая мудрость на земле. Да здравствует человек, который не умеет жалеть себя!
– Это вы о Ленине, дорогой мой Алексей Пешков, сын Максимов? – заставила себя улыбнуться Анжелика.
– Ленин вообще особенный. Он не комиссарит. Он взял Землю в руки, как глобус, и ворочает её, как хочет. Но хотение его идёт от жестокого сознания революционного долга. О себе он всегда мало думал. В нём удивительно сочетаются черты гения и человека необыкновенной простоты и скромности. Смотрите, дорогая Анжелика, что он мне написал вчера: «Алексей Максимович! В Европе в хорошем санатории будете и лечиться, и втрое больше дела делать! Ей-ей. А у нас ни лечения, ни дела – одна суетня. Зряшная суетня. Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу вас. Ваш Ленин».
– И вы едете?
– Да. И вам советую. Надеюсь, там встретимся…
К концу октября, уже после отъезда Горького, Балабанова твёрдо решила порвать все отношения с Коммунистическим Интернационалом. И тоже – уехать из России, просто получить визу в Москве и присоединиться к итальянской делегации рабочих.
После нескольких попыток Анжелика поняла, что заиметь визу ей не удастся – лично «петроградский наместник» Зиновьев приказал перекрыть ей все пути.
Она записалась на официальный прием к Ленину. Как только он усадил её в кресло, выпалила:
– Владимир Ильич, я уже год как не у дел! И потому решила уехать за границу. Прямо сейчас, немедленно! Но у меня нет даже маленького клочка бумаги, удостоверяющего личность.
Ленин сделал вид, что не заметил серьёзности ситуации.
– Нет документа, удостоверяющего вашу личность? – спросил он несколько игриво. – Да кто же вас не знает? У вас «проход всюду», любой часовой вас в лицо знает и молча пропускает! Но если вы действительно хотите получить документ, удостоверяющий личность, я с удовольствием выдам такую справку…
Он никогда так раньше с ней не разговаривал. Как-то слишком игриво и одновременно тепло, ласково. И написал – не на бланке, а на обычном листе бумаги. Там были такие слова:
«Товарищ Анжелика Балабанова в течение многих лет была членом партии. Она одна из самых выдающихся активистов Коммунистического Интернационала. Вл. Ленин».
Заметив её удивление, Ленин сказал:
–
