НЕЧАЯННАЯ СТРАСТЬ

Семеныч уже меня  ждал. Стояла полная, румяная перед рассветом луна, и приятеля, вольготно растянувшегося на моем излюбленном  взлобочке над озером, я углядел издалека.
    Спускаясь с насыпи заброшенной узкоколейки, я- в который раз!- будто Фома неверующий, прижимал ладонь к левому набедренному карману своих камуфлированных штанов. Лакомство для Семеныча- слегка присоленный кусочек свежего сала с нежно-розовыми прожилками – было на месте.
      - Привет, братан! Рыбалку сегодня гарантируешь?
Семеныч, на суше неповоротливый рыжевато – коричневый валенок с ушами, фыркнул, подковылял ко мне  и ткнулся носом в сапог. Чего, мол, пустопорожними звуками воздух сотрясаешь? Когда я тебя без рыбки оставлял? Гони – ка давай гостинец, да  за дело принимайся. Говорливый дюже, понимаешь…
      Я разматывал леску, Семеныч поглощал сало, похрюкивая от удовольствия, а над нами вечной загадкой перемигивались звезды, унося в бесконечность свой холодный животворящий свет. Может, через невообразимые миллионы и миллиарды лет, через абсолютное забвение  вернется этот свет на землю. Вернется и возродит нас с Семенычем снова вот прямо  здесь, на любимом нашем месте – пригорочке у озера Глинка. И отроет Семеныч под берегом сочный сладкий корешок, а я настебаю полтора-два десятка карасиков с ладошку, а то и покрупнее. Семеныч плюхнется в воду и торпедой рванет к восточному берегу, где в тростнике у него родная нора, а я с хорошей добычей тоже пойду на восток, навстречу умытому утреннему солнышку.
    Там, за бывшей узкоколейкой, за двумя нитками большой Московско- Курской железной дороги, за вагоноремонтным депо, за автострадой наш огромный девятиэтажный дом – « китайская стена», а в нем наша уютная квартирка, наш уголок, наш крохотный мир. И меня, как и вчера, как и сегодня, и через миллиард лет будут поджидать мои любимые жена и сын и умная кошка Люська… Звезды перемигиваются: верь, верь!
    Клюнуло! Поплавка на воде еще и не видно, а чувствую – клюнуло! И  Семеныч встрепенулся, а уж это – верный признак! Подсекаю легонько, тяну. Кончик удочки сгибается в полукруг. Карасик? Или карась? Нет, карасище! По местным прикидкам точно карасище! Около килограмма. Жаль, мужики не видят. Начнут подползать потихоньку через сорок-пятьдесят минут, когда совсем рассветет. Будут подначивать: с вечера, дескать, на базаре купил, а теперь лапшу нам вешаешь на уши…
    Я-то всегда прихожу за час до рассвета. Хоть и боязно маленько в темнотище мимо пригородных свалок, да по глухим овражкам- буеракам, да по шпалам, да по раскустившимся посадкам, а предрассветный час на утренней зорьке того стоит! Это такое наслаждение, что и словами не передать. Поплавка, говорю, не видно, леска провисает свободно, вибрация на удилище, естественно, не передается. Полная тишина, и вдруг – хлоп! – в мгновение  все нутро сладострастно вздрагивает, рука с удочкой сама по себе, без участия мозга, делает плавную подсечку. Есть!
    Семеныч, в природе, до знакомства со мной то есть, исключительно травоядный, доел сало, еще раз в благодарность ткнулся в мой сапог и поковылял к воде в сторонку от моего места, чтобы, значит, рыбку не распугать. А у меня опять клюнуло. Второй карась оказался, ежели на глазок, малость покрупнее прежнего. Ну, теперь-то друзья на мне от души оторвутся. Это уж точно!
    Луна незаметно укатилась на запад и сгинула где-то  за кладбищем дураков. Там, за кладбищем, километрах  в пяти от нашего озера, в деревне Прудное, тоже хорошо берутся карасики. Желтые, породистые, настоящие золотые рыбки. И огольцы, шпана водяная, целыми стайками кидаются на крючок, отпихивая друг друга и баламутя воду под самым берегом. Солидные такие огольцы, толстенькие, что твои шпикачки…
    Прудное издавна славится своими рукотворными водоемами.  Их в деревне пять, расположенных каскадом. Граф Байцуров, знакомый и приятель Льва Николаевича Толстого, устраивал их еще в середине девятнадцатого века, да так умно все продумал, что до сей поры пруды эти  без очистки обходятся. В бывшей  графской усадьбе ютится теперь психоневрологический интернат. Отсюда укоренившееся в народе прозвание старинного деревенского кладбища. Обидное, может, прозвание, однако, стало быть, из песни слово не выкинешь. Когда-нибудь я, возможно, расскажу о постояльцах данного богоугодного заведения. Эх, вот возьму, да и расскажу! Любезны они мне, «дурачки» те, по сравнению с иными умниками-разумниками…
    Пора бы уже и Владимиру Ивановичу, бывшему шахтеру и шоферу появиться. Что-то припаздывает добродушный наш философ-поисковик. Хотя нет, слышу, идет.
    Потрескивают кусты в рощице, охватывающей озеро с юго-востока. Обычно крадучись ходит Иванович, бесшумно, а нынче по кустам шарахается, не вписывается в тропинку. Значит, вчера под вечер принял на грудь малость лишку. Вообще-то он этим делом  особо не грешит (жена у него, Надежда Петровна, математику преподает: семейные денежки считать и в руках держать умеет), а тут, видать, разжился где-то на стороне. Поисковик, одним словом. А двумя - санитар  природы.
      - Ты это… блин… Алексеевич! Как говорится… привет…это …собрату!
      - Ага!… - кричащим шепотом отзываюсь я и в этот момент выхватываю из воды здоровенного карася. Удилище гнется дугой, пружинит, карась на леске описывает в воздухе круг и смачно шлепает Ивановича прямо в лоб. Мой друг  с  полного роста столбом валится в траву, скрещивает артритные пальцы в замок, закатывает  мутные с похмелья глаза и выдавливает из себя отрешенно:
      - Летательный исход…
    Оглушительным хохотом я вконец распугиваю первозданную тишину и  сквозь судорожные  колики в боках с натугой вопрошаю:
      - Как-к-кой исход?
      - Чего тебе?.. А… это ж надо! Рыбой… по морде… Кого?.. Раскрепощенного пролетария… Юного пенсионера,..  страдающего от женской тирании… - Иванович тяжко вздыхает: - Летательный, говорю, исход. Когда душа от требухи  отлетает. Понял? Капут, по-нашему! Совсем ты по уши деревянный,.. Все, отловился! Без «раиски» теперь и не встать…
    Вот прохиндей! Выдал , видите ли, тираду. Знает, что у меня, непьющего, фляжечка двухсотграммовая имеется. На всякий «пожарный». Со спиртом. Чистым. Медицинским. За последний месяц не мытьем так катаньем умудряется в третий раз выклянчить… Придется, блин, «лечить» травмированного карасем, а то будет валяться под ногами. До посинения…
                Х    Х    Х
    Карась - рыба манерная. Вчера, неделю назад он, скажем, брал на перловку, а нынче ему непременно червяка подавай. Поначалу-то я и таскал с собой разные насадки, а потом приноровился. Вместо одного прицепил на поводок два крючка. Который с длинным цевьем – червяка насаживаю, с коротким – хлебушек. Клюй на выбор!
    А как он клюет – сплошное удовольствие! Поплавок стоит на воде будто привязанный и вдруг шелохнется раз, другой, третий и снова замрет. Вот опять принимается приплясывать ( и ты вместе с ним). Не выдерживаешь, подсекаешь. Пусто! А уж когда притопит поплавок до половины да поведет в сторону, этот карась твой!  Стало быть, кто кого перетерпит. Будешь торопыжничать, нервы себе изводить, с пустым садочком домой уйдешь. Уважаю я карася.
    А вот ротана мне немножечко даже жалко. Это тоже рыбка такая. Загадочная. Откуда она взялась в наших пригородных озерцах, прудах и прудиках, в больших лужах, напрочь пересыхающих  к середине лета, уму непостижимо. Взялась! И расплодилась в неимоверных количествах. Одни говорят,  с Амура ее завезли, другие – аквариумная, мол, рыбка, декоративная. Надоела кому-то, он ее и выплеснул в ближайший прудок. Версий, короче, навалом, а толком никто не знает.
    Ротан  бестолковый, жадный и всеядный. Насадку хватает сходу и намертво. Поплавок в мгновение ока ныряет под воду и на поверхность уже не выскакивает. Это ротан! Насадку заглатывает вместе с крючком. Если у вас два крючка, он запросто схарчит оба. Замучаешься их потом вытаскивать. Может от жадности на грузильце повиснуть. Уцепится, пасть мертвой хваткой сомкнет и болтается, пока его по затылку щелчком не стукнешь. Потеха.
    Рыбка эта в основном мелкая, но бывают особи до килограмма, а то и больше. Жрет, как я уже сказал, все подряд: водоросли, головастиков, жучков, стрекоз, хлеб, вату, кусочки тряпок, обрывки целлофана. Жрет себе подобных. Вытащишь, бывает, ротана покрупней, а у него из пасти хвост другого ротанчика торчит. На карасей, бандюга, нападает. Ежели проглотить не в силах, то хвост или плавник откусить – запросто!
    Краем глаза замечаю резкий нырок поплавка у Владимира Ивановича. Хочу крикнуть, чтобы не спал, но не успеваю. Иванович глотнул из моей фляжечки ровно половину неразбавленного спирта, растормозился, завеселел, а потому реакция у него сейчас отменная, юному  пионеру-тимуровцу под стать.
      - Гляди, Алексеич! Вот это, блин, ротан! Бармалей!- заходится мой тезка в восторге. – Вот так, блин, козява! Ногу отшибешь!..
             
    Кладу удочку на подставку, бегу. Действительно, ротанище! Килограмм не килограмм, но около того. Страхолюдный такой. Рачьи выпуклые черные глазенки кучкой на затылке, несоразмерно огромная пасть чемоданом, широченные прямоугольные жабры, смахивающие на кожистые складки летающих заморских ящериц – агав, полосато-пятнистое тело грязного окраса, закругленный вроде диска циркулярной пилы хвостовой плавник. Моя жена, к примеру, боится разделывать ротанов, даже мелких, чьи уродства не столь заметны. Приходится этим делом мне самому заниматься.
    -Внучка будет довольна, - радуется Иванович. – Любит эту пакость с картошечкой жареной.
    Насчет «пакости»- это он зря. Конечно, с карасем ротана не сравнить, ибо слаще карасика рыбки на планете не существует, а и ротан – не сбоку припека. Мясо у него белоснежное, мягкое. Карась костистый, ротанчик, не считая хребта, бескостный.
    -Разблажился…- чуток ревниво отзываюсь я на восторги друга, - Забрасывай, давай, пока клюет…
    Иду на свое место. Поплавок бисерно скачет вверх-вниз. Это еще что за зверь? Срываюсь бегом к удочке, едва не падаю носом в землю, хватаюсь за удилище, рывком, без подсечки, выбрасываю снасть на берег. Блин малиновый! Верхоплавка, или селявка, или «иваси», как ее подковыристо окрестили местные пацаны. Чуть покрупнее крючка, на котором она висит.
Иванович, подкравшись со спины, ехидно хихикает:
    -Пупок не развязался? Такую-то акулу тащить…
    -Законом не возбраняется, - еле слышно доносится тихий, спокойный голос из-за прибрежных кустиков метрах в десяти слева от нас.
    - Во! – переключается Иванович.- Лазутчик! Ты что, на помеле прилетел?
    -А вот это совершенно неправомерное предположение, бросающее тень на доброе имя законопослушного гражданина. С обвинительным, так сказать, уклоном  в сторону государственной измены и связей с потусторонними силами…- появляется из-за кустиков наш  Владимир Вячеславович, хронический юрист-правовед и законченный рыболов.
    - Я тут, господа мои, пришел себе спокойно, не нарушая, согласно Конституции РФ, вашего священного права на отдых и самоопределение. Пытался, конечно, как интеллигентный человек, поприветствовать вас, однако вы в означенный момент исполняли танец живота над