Билет в один конец

сердца, первая попытка выплюнуть загубник и вдохнуть самостоятельно. Радостный голос медсестры: «Он дышит. Дышит!»

   Все это уже было в его жизни. Страха перед смертью, как это ни странно, он не испытывал совсем. Была обида. Какая-то детская обида на несправедливость, что ли. Почему именно он? Ведь ему и так в жизни выпадало достаточно. Ведь это его сердце, даже будучи задето маленьким кусочком свинца, все равно продолжало работать. Оно же вынесло это тогда! Оно смогло. Так почему же теперь? И мысли. Откуда в голове у него эти бессвязные, казалось, даже не имеющие отношения ко всему происходящему  мысли. Откуда это странное, «мультяшное» видение? Отбросив высыпавшуюся до фильтра сигарету, Александр спустился в больничный двор. Было еще зябко, но весна чувствовалась даже здесь, далеко на севере. И вот снова краем глаза он зацепил фигуру уходящего прочь человека. Неряшливо одет, походка нетвердая, пьян. Ну да ладно. Это его дело. Но почему? Почему именно он, Сашка, должен решать сейчас эту задачу? Почему ОН?

   Александр негромко свистнул, мужик обернулся и вопросительно ткнул себя в грудь рукой. Сашка кивнул. Когда тот подошел, Александр понял, что не ошибся, очевидно, это был чей-то знакомый из обслуги больницы. В руке у него был крепко зажат пакет, в котором проглядывали какие-то баночки и нарезанные ломти хлеба, очевидно, остатки от ужина.
   - Болеешь? - неожиданно даже для себя спросил Сашка мужичка.
   Тот, поворачиваясь боком, чтобы скрыть содержимое пакета, молча кивнул.
   Сашка, нащупав в кармане халата две тысячные купюры, тоже молча  протянул их мужичку. Тот осторожно взглянул ему в глаза.
   - Мы где-то встречались? – «Ну вот тебе и бомж, речь-то какая культурная. Надо же. Хотя…»
   - Да нет, это вряд ли. Просто  выпейте там за меня, ладно?
   - Так плохо все? - внезапно как бы понимая, спросил этот субъект.
   - Нормально, мужик, не парься. Просто бухните там. Удачи!
   Александр резко отвернулся и неспешно побрел по двору. К вечеру все же ощутимо подмораживало, и этот легкий озноб даже приносил какое-то облегчение. Он студил непокрытую голову и вроде как успокаивал.
   
   Вернувшись в свою палату, Александр включил «бук». Вот, еще один уход от реальности. Сеть. Там в сети своя, особая жизнь. Там человек может выразить порой то, что в нем глубоко упрятано и никогда не будет показано живым, близким людям.
   И эти виртуальные друзья и подруги тоже становятся частью тебя. Странно, но действительно возникали привязанности и антипатии, понимание и неприятие. Даже любовь, та самая, высмеянная многими и уже вроде как получившая право на жизнь, сетевая любовь.

   В сети можно было все. Вот только и тут сказать о своей беде было некому. Как поставить в известность родных,  Александр вообще не имел представления, и поэтому этот  вопрос он даже не рассматривал. Мать и без того давно больна. Тоже сердце, и жива она одной надеждой на очередную встречу с ним. Это известие просто убьет ее. Тут думать было не о чем. Родные? Ну, если об этом узнает хоть кто-то из близких, до матери дойдет по-любому. Да и жил Сашка все эти годы отдельно от всех. Уж больно далеко он забрался, и потому семейные узы для него были не настолько крепки. «Ты должен жить, если кому-то нужен», - такую формулировку он как-то услыхал от одной своей знакомой. Правильные слова. Тут не поспоришь. Но как жить с чужим сердцем? На что будет похожа эта жизнь? Кто он будет тогда сам? Ведь не может быть, чтобы ничего не изменилось в душе. Ведь она же есть, душа? Она должна быть. И как тогда? Что будет с мыслями, с памятью, со всем тем, что жило в нем? Это же не резину в родном джипике поменять на летнюю. Это Сердце. Пусть оно у него не как у Данко. Пусть не так много дал он людям. Но ведь особо и гадостей старался не делать. И это его сердце любило, страдало, ненавидело и спасало. Как же жить - без него? И снова мысли по кругу, снова эта детская уловка - утром  все это окажется сном. Я проснусь, и ничего этого нет. Просто страшный сон. Но утро не приносило облегчения. Снова , становящиеся уже привычными, мерзкие улыбающиеся рожи выглядывали из каких-то тайников его подсознания.

   Снова бег мыслей по кругу. Это так вымотало его, что он почти с облегчением, зайдя сегодня утром в кабинет завотделением, попросил бумагу на отказ от донорского органа. Гурген грустно и, как показалось Сашке, понимающе посмотрел на него своими всегда печальными восточными глазами, молча достав отпечатанный бланк, ткнул пальцем.
   - Здесь и здесь. И число. Ты хорошо подумал, Саша? И что теперь?
   - Да,  Гурген. Спасибо тебе! Я подумал, я все обдумал, поверь. Пусть я жил немного не так, пусть для многих я не самый удачливый в жизни человек. Но я не расстанусь со своим сердцем. Мы вместе жили, и мы вместе уйдем. Все «по чеснаку»,  Гурген. Все правильно.
   - И куда ты теперь? К матери поедешь?
   - Нет,  лепила, - слабо улыбнулся Александр. (Это у них была такая дружеская пикировка. Гурген называл его «хищником», а Сашка в ответ -«лепила».)
   - Я в тайгу. Я на участок. Меня ждет она, моя тайга. Там все и решится. Если решится. Я не буду у тебя спрашивать, сколько мне осталось. И ты не говори мне об этом. Не надо, друг. Просто прощай…
   Сашка вышел из кабинета и, наскоро покидав в спортивную сумку немногий свой больничный скарб, решительным шагом отправился за ворота. Там на стоянке его уже ждал верный джипик, а впереди лежала ставшая частью его жизни и дома ТАЙГА…