-Эй... - слабо окликнул его подросток.- Ты кто?
-Оклемался? - хмыкнул мужик. - Я-то... Я знаю, кто я. А ты-то кто?
Винт несколько секунд подумал и заявил:
-Я Степан, внук Анны Романовны.
-Да, нет! Это я Степан, внук Анны Романовны. - вздохнул мужик, и добавил. - Есть хочешь? Я тебе бульон сварил и сухарей купил. Давай, спускайся потихоньку.
Винт сидел напротив Степана, размачивал кусочки сладковатых сухарей маленькими глотками вкусного бульона и ждал свой приговор от хозяина. Степан же отставил водку и внимательно разглядывал незваного гостя. Подросток поняв, что ему ничего не грозит и не имея сил изворачиваться и врать, рассказал всё. И про «малолетку», и про пепелище, и про три дня пути, и про то, как встретила его Анна Романовна. Когда Винт закончил, Степан ещё долго молчал, о чем-то думал, то поднимая брови, то вздыхая, то складывая руки на груди, то потирая ладонями лицо, слегка обросшее щетиной.
-Понимаешь, в чем дело, - начал он через время. - Анна Романовна почила двадцать лет назад и мне она никто. И я много лет думал, что она мне никто. Так, старушка какая-то, от скуки да от одиночества пригревшая чужого мальчонка и вырастившая его. Не верил я, что она просто так меня любила, что добром своим укутывала, уберегая от бед. Всё искал в её поступках подвоха. А как паспорт получил, так от неё и сбежал. В город подался. Оттуда в море. Так и проплавал пятнадцать лет. Вернулся. Квартиру купил, жену в неё привел. А вот любить и верить так и не научился. Жили мы женой и мучились. Детей нам Бог не дал. И однажды она от меня ушла. А я даже обрадовался: «Вот я так и знал, что не любила она меня! Хорошо, что я ей не верил!» Так и жил отшельником в большом городе, замкнулся, одичал. Работа у меня такая, что людей почти не вижу. Друзей не нажил. И вот стукнуло мне пятьдесят с небольшим, а за спиной ничего, кроме бурелома отношений, недоверия и одиночества. Как осознал я это, так стало мне тоскливо, муторно, что побухивать я начал. И вот, поди ж ты, двадцать лет я не вспоминал свою пестунью, тихую Анну Романовну, а стала сниться она мне всю неделю. И в каждом сне просит, умоляет к ней в гости прийти. Говорит чаем меня поить будет. Знаешь какой чай-то у неё был?
-Травы летние, не заварка, - тихо ответил Винт.
Степан удивленно поднял брови, но ничего на это не сказал и продолжил:
-Я отпуск на работе взял. А куда ехать? Деревенька эта уж не знаю сколько заброшена. Ну, я в церкви службу заказал. Молебен значит. А она опять снится и просит, чуть не плачет: «Приедь ко мне, Стёпушка! Приедь, внучек! Душа моя изболелась по тебе! Приедь, будь добреньким!». Мне тоскливо от снов этих! А старушка моя была сухонькая такая, маленькая...
-И чуть сгорбленная. - закончил Винт.- Кацавейку синюю носила и платок.
Степан хлюпнул в стакан водки и уже размахнулся рукой плеснуть одним махом в рот, но помедлил и поставил стакан на стол.
-Значит это была она, - произнес он и вздохнул. - По всему выходит, что она и с того света за меня печется и волнуется. Ты вот что, пацан... Тебе один путь — подальше от знакомых, раз решил новую жизнь начать. Но куда ты прибьёшься на новом месте? Крыши над головой нет, жизнь ты только с той одной стороны знаешь, что лучше бы и не знать! Образования нет, чем будешь на хлеб зарабатывать, ты ж ничего не умеешь. Не сам захочешь, так нужда заставит, и украдешь или ещё чего хуже. Ты давай собирайся, да поехали ко мне жить.
Винт сжался пружиной и отвернулся. Степан встал и подошел к тому углу, где висели образа когда-то, а теперь зиял пустой угол. Протянул руку, как бы не веря глазам, что угол пуст, что не теплится лампадка, не взирают на них двоих грустные, сострадающие святые в дешевых фольговых окладах.
-Ты пока из болезни выкарабкивался, я всё думал, взвешивал, размышлял. Всё прикидывал, рассчитывал да соображал, что мне дальше-то с тобой делать, как помочь. И вдруг понял, что Анна моя Романовна дала мне возможность всё добро, что я задолжал людям, тебе отдать. Не смотри на меня волком, не ищи злого умысла, его там нет. В отцы тебе не набиваюсь, но не совершай мою ошибку. Верить людям надо. И любить их...
Пару дней спустя через занесенное поздним снегом поле в сторону дороги неспешно шли двое, высокий мужчина и подросток, а с порога заброшенного дома частым крестом благословляла их сухонькая старушка в синей стеганой кацавейке и темном платке.
