Это случилось в начале восьмидесятых прошлого века в поволжском провинциальном городе. Тогда церковные праздники не праздновались. Мало кто даже знал о них.
6 января Мила собралась рожать. Она проснулась утром от дискомфорта внизу живота, сначала терпимого, но к вечеру усилившегося. И когда, часов семь, поняла одновременно, что, во-первых, дико, по животному, захотела манной каши (!), а во-вторых, что точно и бесповоротно рожает, набрала номер скорой.
Бригада прибыла быстро. Забрала роженицу. Отправилась в путь. По дороге велись переговоры:
– Куда везти? Первый ещё закрыт? Открыли? Только сейчас?
Первый районный роддом, расположенный в старинном здании красного кирпича немецкой постройки, ремонтируемый с лета, открылся несколько минут назад. Мила видела мелькавшие в тёмном замёрзшем окне названия улиц: Виноградная, Цветочная, Ягодная. Прямо как в той известной песне. Но больница находилась именно среди этих маленьких улочек, вдоль которых тянулась сточная канава, так называемая «Вонючий Дунай».
Окна здания темнели, света не было. Дверь заперта. Казалось, что тут никого нет. Долго стучали, жали в звонок. Безрезультатно.
Наконец, скрипнул засов, щёлкнул замок, показалась полоска света. Санитарка осматривала фельдшера с мед братом, держащих под руку стонущую Милу.
--– Да как же вы узнали? Только приказ пришёл. Что открываемся, не все врачи ещё на смену прибыли…
– Давайте, принимайте первую!
В пустых коридорах было темно и безлюдно. Милу проводили в палату №1, уложили на кровать №1, велели ждать, когда явится доктор.
А доктор с персоналом в уютной, пахнущей ремонтом и чистотой ординаторской разливал шампанское. Поздравлял коллег с открытием. Желал спокойной ночи без пациентов, которые ещё не скоро сюда попадут.
И тут такой облом: скулящая Мила в первой палате на первой койке. Доктор, конечно, чисто визуально, оценил обстановку. Велел медсестре уколоть… снотворного. И отправился к шампанскому.
Мила спала и видела тёмные кирпичные стены, устремлённые в небо, усеянное звёздами. Это было нарядно и празднично. Казалось, свечение сопровождалось тихим пением. От которого разливались покой и благодать. Что-то происходило в мире, важное и значимое. И это исходило от неё и ещё от кого-то скрытого.
Резкая боль прервала сон. Женщина закричала. Эхо разнеслось по пустым коридорам.
Врач опустил фужер, глянул на часы, буркнул «Идём!»
Подошёл к пациентке №1, хотел проверить раскрытие матки и заорал:
«Быстро! Срочно в родильную! Мухой!»
Мухой, увы, уже не получалось. Роженицу под руки тащили санитарки. Пока включали свет, раскладывали инструменты, Мила, с трудом взгромоздившаяся на кресло, почти выплюнула своего первенца, дочку. А говорят, первые роды бывают затяжные.
Скоро, умиротворённая мамочка, лежала в своей первой палате, на первой кровати, на груди с первой дочкой. Смотрела в зимнее окно на первую звезду. И знала, что назовёт ребенка, которому, кстати, привязали на ручку бирочку №1, Стеллой. Звездой.
Наступило седьмое января. Новорожденная Звезда сопела рядом. Счастливая мама мечтала о манной каше. И думала о Рождественском чуде, снизошедшим на них сегодня.
Диспетчер скорой кому-то доказывала: «Да закрыт первый, только утром открывается после ремонта!"
А в моей шкатулке до сих пор хранится клеёнчатая бирочка с номером один и датой 07.01.83г., 00-05. Девочка…
* * *
Это было в середине восьмидесятых прошлого века. В то время я была молодым специалистом, комсомольским вожаком, работала мастером в строительной организации. И, как водится, занималась подпиской сотрудников. Выполняла план по подписке на газету «Правда» и других политических изданий.
В то время дефицит был и на книги. Подписные издания были в почете и занимали почётные места на полках. Их, как и всё прочее, нужно было «доставать».
Так вот, наряду с планом на газеты в учреждения изредка спускались лимиты на желанные собрания сочинений. Так я всеми правдами и неправдами, отстояв во всех инстанциях, обзавелась томами Гюго и Грина. Это были победа и праздник для души.
А вот в следующий раз пришла скромная подписка на русского писателя И. Шмелёва. С творчеством которого мало кто был знаком в то время. В школьной программе его не «проходили», ни мимо, ни изнутри. Желающих выкупить трёхтомник не нашлось и я оставила его себе.
Долго книги пылились не открытые. А однажды, совершенно случайно. Листая страницы, начала читать «Неупиваемую чашу», и не смогла оторваться. Так и проглотила все три тома.
Я окунулась в настолько русский мир, что невозможно было вернуться оттуда в реальность. А литературный язык автора с «вкусными» длинными предложениями, иногда на целый абзац, я смаковала, раскладывала на составляющие, как чудесный пасьянс из слов. Это было открытие. Такое же сильное. Как проза Бунина, Куприна. Только оригинально своеобразная.
Отдельное место творчества И. Шмелёва занимает роман «Лето Господне». Это я поняла сразу. В то время церковные праздники не чтились. Мы, комсомольская молодёжь, о них и не знали. К своему стыду, я не подозревала даже, когда наступает Пасха, и как её нужно проводить. А тут такое богатство наполняет целый год: праздники, посты, обряды.
Это, так сказать, предисловие к моим рассказам. Мне захотелось связать праздники, описанные И. Шмелёвым с современными реальными историями, произошедшими среди нас.
* * *
В. Жданов. Накануне Рождества
Начать хочу с Рождества. Сначала несколько слов о Рождестве Шмелёва.
«Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, морозы крепче. Увидишь, что мороженых свиней подвозят, – скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче – белугу, осетрину, судачка, наважку; победней – селедку, сомовину, леща… У нас, в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество – свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна, – мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами, – разводы розовые видно, снежком запорошило.
А мороз такой, что воздух мерзнет. Инеем стоит, туманно, дымно. И тянутся обозы – к Рождеству. Обоз? Ну, будто, поезд… только не вагоны, а сани, по снежку, широкие, из дальних мест. Гусем, друг за дружкой, тянут. Лошади степные, на продажу. А мужики здоровые, тамбовцы, с Волги, из-под Самары. Везут свинину, поросят, гусей, индюшек, – «пылкого морозу». Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь… Знаешь – рябчик? Пестренький такой, рябой… – ну, рябчик! С голубя, пожалуй, будет. Называется – дичь, лесная птица. Питается рябиной, клюквой, можжевелкой. А на вкус, брат!.. Здесь редко видишь, а у нас – обозами тянули. Все распродадут, и сани, и лошадей, закупят красного товару, ситцу, – и домой, чугунной. Чугунка? А железная дорога. Выгодней в Москву обозом: свой овес-то, и лошади к продаже, своих заводов, с косяков степных» (с)
А дальше, рождественский случай, современный. Слушайте!
