Вряд ли, они сейчас будут устраиваться по домам. Глянь, на ратуше часы переводят на берлинское время…
– Жан, я боюсь!
– Беа, страшна не смерть, а то, что будет вместо неё. Ты лучше закрой дверь.
На первом этаже зазвенела разбитая посуда, раздались радостные вопли ворвавшихся в дом германцев. Видимо, они нашли на кухне вино. Сапоги застучали по ступенькам старой лестницы, на второй этаж поднималась целая толпа.
– Ты со мной? – Жан почему-то был очень спокоен.
– Да.
– Какое прекрасное слово «да»! Да – это любовь!
Он выпростал из-под кителя раненую руку, достал из своего ранца нечто тяжёлое, похожее на маленький ананас, вкрутил туда что-то. Потом обнял её и больно поцеловал в распухшие губы.
Дверь трещала под уларами прикладов. Жан потянул Беатрис на середину комнаты. Они так и стояли, крепко обнявшись, когда дверь рухнула. Человек пять сразу ввалились в спальню. Все в остроконечных касках, у всех винтовки со штыками. Немцы увидели бельгийского солдата и девушку, но даже прицелиться не успели.
Мощный взрыв гранаты убил их всех, а пол спальни провалился на головы тех солдат, что шарились на чужой кухне. Осколки стекол засыпали сухим дождём инструменты и музыкантов, стоящих под окном. Победный марш умолк на полуфразе…
Наверное, к войне?..
Ибо отсылка к греческому языку тут не очень понятна.