Красные рассветы. 11

в охапку и унёс в дом. А он визжал, как щенок, упирался... Мать вцепилась в меня, всю дорогу за плечо крепко держалась и стонала. Лишь когда в город вошли, в Ровенки, тут она у базарной площади в беспамятстве и упала... Работу мы с ней долго искали. Она нигде не могла устроиться, а меня в хлебопекарню взяли, шесть рублей платили. Жили впроголодь в бараке у станции. Потом смотрю, мать кормить меня лучше стала, жильё мы сняли неплохое у базара. Откуда, думаю, деньги? Оказывается, она в публичном доме ночами подрабатывала, а иногда и на дом клиенты ходили. Вернулся я как-то в пять утра домой с работы после ночной, и застал её с двумя пьяными... Видел, как они над ней потешались. Когда разбросал их в разные стороны, а силёнок у меня на это хватило от злости, гляжу - она тоже в стельку. Отвалилась сразу на бок и засопела. Я тогда бросился из дома и в Шохино без отдыху бежал. На рельсы лёг, да тут меня рабочий какой-то за волосья оттрепал, побил хорошенько, охладил мою спесь. К себе в каморку привёл, потребовал рассказать, от чего сделал я такое... А когда рассказ мой прослушал, на следующий же день в подпольный комитет меня привёл и стал я распространителем листовок в Ровенках, и ведь ни разу не попался, везло... Ну, а дальше, вы знаете!
  Жуков, глядя в угол кабинета, тихо спросил зачем-то:
- Осуждаешь мать?
- Нет, не осуждаю.
- Правильно. Не за что её осуждать... И тебя не за что! Не имею права, и всё-таки... У Анисимова вон, судьба не легче - отец по пьяни утонул, когда ещё мальчонком был, мать на глазах волки разорвали, когда в лес зимой за хворостом пошли, сам он чудом спасся. После этого они с младшим братишкой попали на воспитание к деду, тот хоть и приходской священник, но нрава жестокого. Иван рассказывал, что так бывало их вожжами отдерёт, что они после этого ещё сутки в сарае отлёживались на голом полу, а он подойдёт и ещё толкнёт ногой в бок, да приговаривает при этом, мол, так крепче расти будут. Помню, как к нам его тогда пятнадцатилетнего мальчонку на подпольную квартиру привёл его старший брат, погибший после на войне, всего измученного, истерзанного. Пётр жил тогда уже своей семьёй в Будаеве, а к ним в лесную деревеньку заехал проведать братьёв и обомлел, от того, что увидел. Младшенького соседи в тот раз от деда упрятали, после он и его хотел к нам водворить, но тот от деда съехать отказался, мол родня и всё тут... Потому и Ванька сейчас к брату так настороженно относится, и от деда своего отрёкся... Тоже не сладко ему без родителей-то пришлось. А он, однако, ведь своего сердца по дороге не растерял. У тебя хоть мать жива, благодари Бога за это!
  Днестров поднял на Жукова глаза. И тут он разом как-то сник, обмяк, будто внутри у Алексея сломался механизм ненависти, на котором строилось всё его существование и с поломкой которого, он растерялся, не зная, на что теперь опереться. Но эта растерянность продолжалась недолго, вскоре Алексей вновь весь подобрался и сжался в комок.
- Иди, Алёша! - неожиданно ласково проговорил Жуков.
  Алексей поднялся, направился к выходу, но в дверях обернулся, посмотрел на Жукова, словно хотел что-то спросить и не спросил, вышел, осторожно прикрыв за собою дверь.

  После этого разговора для Жукова многое открылось в Алексее. Прежде всего, что идейности в нём маловато, что движет его порывами то же чувство, которое кипело у Георга в то утро, когда он расстреливал своего брата и его  семью. Вот отомстит Алексей, уничтожит последнего Вознесенского, а дальше что? На Южный фронт, зачем? Чтобы до конца уничтожить то племя, которое оставило жуткий отпечаток в судьбе семьи Днестровых и его личной судьбе? Хватит ли у него душевных сил на это? Нет, не хватит. Нельзя построить счастье на ненависти - ни своё, ни чужое! А Днестров, похоже, помнит только личную обиду, только за своё личное кипит у него душа.
  С этими мыслями Жуков вышел из ЧК, немного постоял с часовым на лестнице и направился домой. Там его ждала жена, сильно похудевшая и осунувшаяся за время, которое провела в больнице.

  Валентина сидела на диванчике под тусклой лампой, закрытой зелёным абажуром, и вышивала. Вениамин Сергеевич вошёл в комнату и остановился в дверях. Он любовался своей женой: её ловкими движениями, её высокой причёской, прекрасным овалом лица. Может для других она и не была красавицей, но для него не было женщины прекраснее Валентины.
  Она занесла иглу над тканью но, увидев мужа, замерла. Рука со сверкающей иглой застыла в воздухе. Валентина улыбнулась, отложила в сторону рукоделие и показала глазами на диван. Жуков подумал, что ему предлагают сесть и быстрым шагом пошёл через комнату, но потом убедился, что это не так. Рядом с женой у мягкой подушки на диване спал полосатый котёнок.
- Ну! - Жуков развёл руками.
- Вот, завела себе утешение, - с улыбкой сказала Валя.
- Да-а! - протянул Жуков и взял котёнка на руки.
  Тот сразу замурлыкал, затрещал над ухом и продолжал дремать. Вениамин Сергеевич разглядел его со всех сторон, а затем спросил:
- Извольте полюбопытствовать, мадам, кто же это будет, сынок или дочка? Я в физике такого существа не разбираюсь.
- Сынок!
- И конечно же, Васька?!
- Разумеется, Васенька!
  Жуков положил кота обратно и обнял Валентину.
- И комнату ему уже приготовила, и отдельную посуду?
- Да, ну тебя!.. - жена рассмеялась, отпихнула своего Веню и пошла в кухню разогреть на керосинке остывший ужин.
  Жуков подошёл к окну, ах как тревожно во дворе качается фонарь от ветра! И на душе была тревога, она появилась внезапно сегодня к вечеру, после того, как из Алтунина приехал посыльный из тамошнего сельсовета и привёз депешу в которой говорилось, что есть продвижения сводных отрядов белоказаков из-под Белгорода. А в Ровенках того гарнизона, который стоял тут после ухода Деникина больше нет, все ушли на фронт. Если белым офицерам удастся свести эти отряды в полк, то худо придётся, вот и оружие в прошлый раз не удалось спокойно сопроводить без боя. Ладно, это всё до утра подождёт, а вот то, что среди чекистов завёлся провокатор - это добра не принесёт и долго ждать не будет, нужно было уже с утра заняться личными делами товарищей, пока негласно всех ещё раз проверить, но как это было трудно делать, морально тяжело никому не доверять, а всё-таки приступить к такой проверке было нужно. Жуков тяжело вздохнул и погасил лампу.


  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.