Одинокие души

Пятый Новый год подряд Нина собиралась отмечать с Эмилем и его уже девятилетним сыном Тошей. Двадцать третьего декабря она шла от остановки (от её дома до Эмиля было двадцать минут на автобусе), на ходу поскальзываясь и ругаясь; в руках у неё был пакет с коробкой новеньких ёлочных игрушек и сладостями для Тоши.
"Разбалуешь ты его, — как-то с улыбкой сказал Эмиль. — Хорошо ещё, что у него нет аллергии".
Ёлка была искусственная, очень красивая и высокая, купленная несколько лет назад для Тоши; до этого Эмиль не особенно был горазд готовиться к празднику и просто ставил на подоконник маленькую ёлочку. Эту они покупали вместе. Нина вспомнила, как помогала ему выбирать, как они распаковывали её и наряжали в первый раз, как Тоша смотрел на неё огромными карими глазищами и боялся к ней подойти, потому что раньше ему не разрешали трогать игрушки, вдруг разобьёт.
"Я хочу устроить ему нормальный домашний праздник, — сказал Эмиль. — Ты ведь придёшь?"
И они отмечали Новый год втроём, хотя к одиннадцати пятилетнего Тошу окончательно склонило в сон, и Эмиль отнёс его в кровать, а они с Ниной до утра разговаривали, даже ничего не стали смотреть, всё не могли наговориться. Каждый раз не могли при встрече, так им были интересны миры друг друга, во многом совпадающие; к тому времени они дружили шесть лет. Нина преподавала в университете, где Эмиль учился, так и познакомились. Вопреки всем слухам и сплетням, между ними была дружба, большая и нежная, когда можно и посмеяться в голос над какой-то пустяковой мелочью, и часами говорить о чём-то очень важном, и просто помолчать в обществе друг друга.
Тошу Эмиль впервые увидел на какой-то фотографии в интернете. И сразу решил, что поедет знакомиться.
"Одинокие души должны помогать друг другу, — сказал он как-то Нине. — И вообще, я будто узнал его. Может быть, существует переселение душ?"
Поехали они в итоге вместе, Эмиль отчего-то очень боялся. Тоша тоже был испуганный, взирал исподлобья и толком не разговаривал, отвечал еле слышным шёпотом. Потом была волокита с документами, но в начале декабря Тоша всё-таки оказался дома. Эмиль очень хотел, чтобы это случилось до Нового года. Он жил в двушке, доставшейся по наследству, и вторую комнату переделал в детскую, даже поклеил обои со слониками.
— Надеюсь, ему понравится. Ты что думаешь, Нинусь?
Она смотрела на него, такого хорошего, трогательного, ещё юного, думая, как он будет со всем справляться один — и почему люди, рождаясь на свет, с самого начала обречены на одиночество...
— Думаю, ты делаешь всё идеально. Правда.
Когда Эмиль впервые привёл Тошу домой, он сказал ему:
— Это твоя комната. Здесь ты теперь будешь жить. Тебе нравится?
— Только я?
— Только ты. А я буду в соседней.
Тоша молча подошёл к столу и постучал пальцем по ночнику с дельфинами.
— Спасибо.
Эмиль беззвучно заплакал, но Тоша не видел этого, увлёкшись ночником, а потом пришла Нина, и они вместе отметили Тошино новоселье.
Поверить невозможно, что уже прошло четыре года. Она зашла в подъезд и нажала на звонок. Эмиль с улыбкой открыл ей, Тоша маячил у него за спиной. Он прилично подрос, и его мелкие пушистые рыжие кудряшки, которые давным-давно ему безжалостно обкарнывали, теперь счастливо разрослись и торчали бы во все стороны, если бы их не перехватили резинкой (Тоша довольно называл себя облачком); на нём был синий домашний костюмчик, и из кармана у него торчала маленькая сова, которую Нина подарила ему недавно.
— Нина пришла! — Радостно прокричал он и умчался в комнату побольше, где должны были наряжать ёлку.
Нина протянула Эмилю пакет.
— Здесь игрушки и сладости, как всегда. Я помою руки и приду к вам.
Эмиль приобнял её и взял пакет. В тридцать он казался Тошиным старшим братом, тонкий, с рыже-русыми волосами до плеч, иконописным безбородым лицом, лукавой улыбкой и светлыми глазами, которые Нина, наверное, любила сильнее, чем положено. Но ей было сорок, а у него был сын, в котором он души не чаял, и она вообще не знала, нужно ли ему что-то ещё. Он и в университете казался одиночкой.
Эмиль осторожно распаковал игрушки. Крупные шары с узорами, красные, синие, золотистые и белые, фарфоровый юноша в остроконечной шапке, два маленьких Щелкунчика, крохотная фея, даже несколько шишек. Он увидел Нину, отражающуюся в прозрачно-золотистом боку.
— Давай мне, — сказала она, протягивая руку.
— Пусть Тоша повесит первый, он это любит.
Тоша суетился рядом, слегка подпрыгивая от нетерпения. Нина погладила его по голове.
В двадцать Нина была абсолютной невидимкой. Конечно, с ней общались одногруппники, любили отдельные учителя, но большинство смотрели мимо, будто она сливалась с окружающей обстановкой. Она сидела в библиотеке (тогда у неё ещё не было ноутбука и электронной книги, и она часто ходила в библиотеку), погрузившись в очередной помятый, истерзанный томик, а когда поднимала глаза, смотрела, как мимо снуют работники, другие посетители, и никто не обращает на неё внимания. Один раз на какой-то студенческой вечеринке к ней пристал одногруппник, но Нина оттолкнула его и ушла, потому что её саму, её суть он тоже не заметил, это было ему не интересно.
Эмиль подошёл к ней после первой же лекции, стал спорить на тему, которую она затронула, и потом, сближаясь с ним, она даже удивлялась, что он видит в ней не тело, а человека, с которым ему тепло и приятно общаться.
Когда появился Тоша, она иногда помогала Эмилю (он работал то в офисе, то из дома), оставалась с Тошей, давала сироп от кашля, кутала в шерсть, читала ему книжки. Она же учила его читать, и в шесть лет он самостоятельно поглощал истории о Мэри Поппинс. Он рос тихим, спокойным ребёнком, иногда позволяющим себе приступы бурной радости, и Эмиль шутил, когда они с Ниной сидели на кухне:
"Пойду проверю, вдруг он сбежал через окно, в его комнате слишком тихо".
Через какое-то время Тоша приходил, повисал у него на шее и начинал вымогать ещё один кусочек торта.
— Много сладкого есть вредно, — строго говорил Эмиль. — Ты и так пухленький.
— Я облачко, — важно отвечал Тоша и уносился обратно в комнату, предварительно подцепив пальцем крем с торта и сунув его в рот.
— Невозможное создание...
Нина подала Тоше игрушку.
— Пап, а можно, Саша с мамой придут к нам отмечать? — Спросил он, вешая игрушку на одну из нижних веток.
Нина вздрогнула, следующий шарик чуть не выпал у неё из рук. Сашина мама недавно развелась, и её посягательства на Эмиля становились слишком очевидны.
— Нет, Тошенька, Новый год мы отмечаем семьёй, как всегда. Ты, я и Нина. А Сашу можешь пригласить, скажем, второго или третьего января. Договорились?
Нина посмотрела на Эмиля. Он улыбался.
— Ну ладно, — Тоша отошёл к другой стороне ёлки. — Так тоже хорошо.
Нине стало очень тепло. Ей захотелось обнять Эмиля, прижаться к нему и сказать, что она чувствует. Но это было неловко.
— Твоя мать опять не придёт?
— Видимо, нет, — Эмиль пожал плечами. — Она не принимает Тошу. И то, что я не хочу больше детей, в смысле, своих, как она это называет. Хочу дать ему всё, что могу. Она не видит, какое он чудо. Это её проблема, не наша. Смотри, — обратился он громче к Тоше, — тут ещё звезда есть. Хочешь разместить её на самой верхушке?
Он подхватил его на руки.
— Ты меня уронишь, я боюсь! — Возмутился Тоша.
— Ни за что. Давай, мы осторожно.
Нина смотрела на них; они казались персонажами из сказки, странноватым вечно юным волшебником и его помощником, каким-нибудь столетним духом в теле ребёнка с печальным (а когда-то и лукавым) мудрым взглядом.
— Ну вот, — Эмиль аккуратно поставил Тошу на пол. — Красота.
Тоша подбежал к сумке и заглянул в неё.
— Смотри, мам, тут ещё один Щелкунчик. А для него хватит места?
Он доверчиво взирал на Нину. Комната поплыла. Эмиль стоял спиной, и Нина не видела его лица.
— Сзади что-то осталось, — наконец выдохнула она.
— Теперь можно идти пить чай, — радостно заявил Тоша. — Пойду посмотрю, что там из сладкого.
Нина подошла к окну. Меленькие снежинки падали на землю и словно исчезали. Эмиль обнял её сзади и поцеловал куда-то за ухом.
— Щекотно.
— Мы с Тошей очень тебя любим, — тихо сказал Эмиль. — Я тебя люблю.
— Я тоже очень люблю вас. Всех вместе и каждого в отдельности.
Эмиль тихонько засмеялся.
— Надо будет зажечь гирлянду.
— Я не понял, вы идёте или нет? — Донёсся с кухни голос Тоши. — Предупреждаю, я сейчас всё съем, и вам ничего не достанется!