Николенька

  «Вот знаешь, Николенька! – Вера Васильевна отчитывала невидимого собеседника, как проштрафившегося школьника, – Вот знаешь, Николенька, раньше ты такой фантазер был. Как-то мог ты в чудеса… Да…Стареешь…»

  Сухонькая женщина за шестьдесят в черной цигейковой шубке и белом оренбургском платке медленно шла по заснеженной улице. Шла и тихо мурлыкала сама с собой. Редким прохожим, спешившим по своим делам, и в голову не могло прийти, что беседу Вера ведёт с самим… Дедом Морозом. Он же Санта Клаус, он же Йоулупукки, он же Йыулуван и много кто ещё в зависимости от его локации. Вне работы откликающийся на имя Николай, а если с отечеством, то на Николая Угодника.

  «Николенька, я же тебя знаю лет с пяти. Помнишь, как ты мне принес целую сетку апельсинов? Много-много ароматных оранжевых солнышек. Как я стрескала их в одно лицо, а утром все тело обсыпало, и врачи сказали, что это диатез. Ух, и чесалась я тогда. А ты-то куда смотрел? Я-то понятно, мне пять, но ты-то, ты?!

  В десять ты подарил мне велосипед. Настоящий, взрослый, двухколесный, точь-в-точь, как давно мечталось. Зимой! Велосипед! Мой личный! На улице снега по колено, а кататься так хочется! И я накатывала круги в общем коридоре нашего дома на зависть Таньке из соседней квартиры. А потом мы с ней по очереди катались до полуночи, до самого боя курантов. Танюха успела упасть пять раз, а я всего три. За стол мы плюхнулись с содранными коленками, уставшие, но такие счастливые!

  А в шестнадцать… Помнишь? Я влюбилась! В Лёшку- главного хулигана нашего района. Первая любовь, чего уж там. Что я тебе писала на бумажке, тоже помнишь? Я как сейчас помню. Написала, сожгла, поспешила съесть, пока часы отбивали свои двенадцать ударов, и запила шампанским. Все сделала, как было написано в мамином журнале. А через день Лёшка меня поцеловал в пролете второго и третьего этажа. Я чумная потом ходила неделю. Да разве я ходила? Я летала! Я все углы сбивала и предметы, попадающиеся у меня на пути. Любовь… Молодость… Спасибо тебе, Николенька.

  В мои девятнадцать мы с Алешкой поссорились и разошлись, как в море корабли. Знаю, знаю, ты не при делах. Летом поссорились, я без претензий. Просто вспомнилось…

  В двадцать один ты привел его снова. Мы тогда большой и шумной компанией отмечали у Таньки Новый год. Я была не одна. С кавалером была, тогда это так называлось. Но первый поцелуй и первая любовь жили и ожидали в глубине моего девичьего сердца. И Алёшкино: «Люблю тебя, Верочка! Всегда любил! Будь моей женой». Вот совсем неожиданно было, но отказать я не смогла. В тот год ты, Николенька, знатно начудесатил. Вспоминаю и улыбаюсь.

  И в мои двадцать пять накудесничал ты изрядно. Я-то знала, что ты тот еще чудодей, но чтоб настолько!» Вера остановилась, стряхнула снег с плеч, покачала головой. Впереди шла девушка с щенком на поводке. Такса, как настоящая модница, была одета в смешной розовый комбинезон, а на голове у неё подпрыгивал неоново-голубой помпон, пришитый к серой шапке. Хозяйка не успевала притормаживать егозу. Собака так и норовила убежать вперед, вбок, назад или просто искупаться в куче снега, наваленного на клумбу. Вера улыбнулась их молодости и задору, и продолжила путь.

  «Анечку мы ждали в конце января. Но ты сказал;"Пора!" - и явил мне ее аккурат тридцатого декабря, как подарок под елку. Громогласный розовый сверток, все время улыбающийся и что-то лопочущий глазастый кулёчек. Самый родной и самый любимый во всей Вселенной.

  С сыном я уже рисковать не стала. Родила Шурика в июне и в срок. В тот год ты тоже отличился. Это ж надо додуматься… Выигрыш в сто рублей в Спортлото нам подложить под ёлку! Наша семья прыгала и кричала так, как будто мы выиграли все сокровища мира. Деньги были очень кстати! Спасибо тебе. На память мы купили добротный дубовый стол. Мне кажется он переживет даже наших внуков.

А в один год, помнишь, мы всей семьей отправились на Новый год в Ленинград? Как пришли вчетвером на площадь к главной елке города, как водили хороводы и ликовали под расцветающие салюты. Как Анечка потерялась, а потом нашлась.  Как Шурик читал тебе стихи, загадав пожарную машинку. И Лёшик нашел ему такую в соседнем «Детском мире». И я подумала тогда, что вот оно- мое персональное счастье. Такое реальное и осязаемое, что можно потрогать руками.

  А потом чудеса как-то стали все реже и мельче. Или мы привыкли? Дети выросли. Разлетелись из гнезда.

  Лешик три зимы как ушел. Ну, ты знаешь. Той осенью ты сотворил чудо. Болел он сильно. Онко. Врачи говорили, что не доживет до зимы, но ты решил, что быть еще одному Новому Году у Алексея, и подарил нам время, чтобы успеть всей семьей собраться, выпить под звон курантов, сказать слова любви, а отцу дать заветы на жизнь детям и мне. Проводили мы его в феврале. На улице было так чисто, так светло и бело, будто сама природа прибралась, чтобы проститься с моим Алексеем. И когда мы, похоронной процессией под духовые двинулись по улице, небеса не выдержали и заплакали вместе с нами крупным мохнатым снегом, укрывая землю и нас новым слоем белого пушистого покрывала, как ты всегда покрывал своим мою семью, оберегая ее от невзгод и бед.

  У меня, Николенька, уже пять внуков и младшего мы назвали в твою честь. Ты знаешь это, конечно. Внук такой потешный человечек. Добрый и наивный словно Ангел, и мне кажется он похож чуток на тебя. Вот не смейся мне тут! Я в церкви видела твой лик. Я же свечки ставлю и молюсь тебе всегда. Хотя это ты тоже знаешь, как не знать-то.

А я ведь, Николенька, в этом году первый раз на Новый год одна буду. Непривычно как-то. Дочь у меня теперь живёт в Саратове. Аврал у нее на работе. Да и у мужа её смена выпала. Не приедут. А сына в Москву перевели. Повысили. Обживается он там с семьей. Совсем начальником стал.

  Подружка Танюша укатила в дом отдыха. Хотя чего это я? Ты-то всегда со мной, всегда в моей душе, а значит и не одна я. Глотну шампанского под куранты - и спать. Сейчас приду, наряжу сосенку, чтобы в квартире пахло праздником.

Вера Васильевна посмотрела на припорошенные снегом мохнатые сосновые ветки, которые несла в руке, вздохнула и быстрее зашагала к показавшемуся впереди дому.

  В квартире было так оглушительно тихо, что слышалось тиканье кухонных часов. За окном начинало смеркаться. Вера включила свет и обмерла. Перед ней стояла наряженная елка. Дверь из детской приоткрылась, и в коридор выкатился черный комочек на разъезжающихся лапах. Щёнок проковылял до середины комнаты, присел, оставил лужу и засеменил к Вере, глядя ей в глаза с чувством исполненного долга. Она всплеснула руками:

«Это что ещё за новый житель? Ты откуда, дружок? Эй, кто здесь? Аня, Шурик, вы что ли?»

  И квартира, еще пять минут погруженная в оглушительную тишину, зашуршала, зашумела, наполнилась светом и жизнью. Дети, внуки, смех, поцелуи и обнимашки.

И уже вечером, когда вся семья сидела за старым дубовым столом и ожидании речи президента, Аня поведала: «Знаешь, мамочка, я вдруг подумала, что это за работа такая, которая мешает нам раз в год встретиться в родительском гнезде и провести время вместе. Ещё подумала, что гори она тогда синим пламенем, и Николая Угодника попросила: «Помоги друг, к маме хочу». Коленька на днях щенков в подъезде нашел, а ты же знаешь, какой он отзывчивый. Всех пристроили, а этого не отдал, сказал, что бабушке любименькой повезёт. Сказал, что тебе нужен друг. Ну и вот. Мы и приехали. Шурка как узнал, что я еду, тоже засобирался. Говорит, соскучился, сил нет. Ну и мы всего, всего наготовили и к тебе. Завтра Юра после смены приедет. А давайте на дачу съездим и баньку затопим, как раньше. Как с папой! Помнишь, мам?»

  Так они сидели, пили шампанское, болтали каждый о чем-то о своем, смеялись, смотрели старые альбомы с фотографиями и разбрелись к подушкам только под утро.

Проваливаясь в сон, Вера подумала, что вот оно, ее очередное персональное счастье. Поблагодарила Николая Угодника и сказала: «Знаешь, Николенька, вот я не знаю, есть там кто выше тебя или нет, но в тебя я верю… и в Деда Мороза твоего тоже верю. Ты точно есть.

И заснула.