Предисловие: По реальным событиям. Имена изменены.
Малька был тощий и нескладный. К двенадцати годам он вымахал под сто восемьдесят и среди остального населения класса смотрелся пожарной каланчой между разномастных бараков.
В таких бараках жили все в их посёлке на отшибе города. Сюда с начала девяностых переселяли семьи, как сейчас модно говорить, маргиналов, ну и тех, кому просто нечем было платить за квартиру в городе. Квартиры здесь звали хатами и гордо говорили: "Живём в Отшибе". Когда-то здесь был рабочий поселок. Но фабрика в перестройку приказала долго жить. Жители разъехались, хаты выкупила за копейки администрация, и потёк сюда сначала ручеёк, который вскоре превратился в полноводную реку выселенцев.
В поселке, некогда престижном, была школа. Старое довоенное двухэтажное здание, загнутое буквой "П", на время отрочества Мальки сильно обшарпанное, с пробоинами отвалившейся штукатурки, как после бомбёжки. Супер-пупер деток здесь не было. Все росли на зуботычинах, подзатыльниках и оплеухах, одевались с городских помоек в шмотки, собранные на этих самых помойках, табуном, тогда ещё только зарождающихся сердобольных волонтёров.
Столовка в школе была, но без поваров. Там собирались на обед те, кто чё-нить принёс из дома. И те, кто чё-нить пытался выпросить у тех, кто чё-нить принёс.
«Чё-нить» самое распространённое слово в обиходе обитателей школы.
– У тя чё-нить есть пожрать?
– Курнуть есть чё-нить?
– Чё-нить дай списать...
Чё-нить, чё-нить, чё-нить... Весь отшиб в погоне за чё-нить урвать на халяву. Халяву здесь любили и боготворили с пелёнок.
Учителя в школе надолго не задерживались, менялись, как перчатки, правда, не как перчатки школьников, у последних они, шитые-перешитые, носились годами. Весь этот учительский легион проносился мимо, не оставляя в душах отшибинских учеников ни умного, ни, доброго, ни вечного.
Но жизнь продолжалась…
Малька родился здесь. Папка его сгинул на просторах Родины за месяц до его появления на свет. Была у Мальки сестра – СтаршАя. Так все её и звали. Лет до шести Малька считал, что это имя сестры, а его имя – Малька. Потом он узнал, что сестру зовут Лилькой, а его Мишкой, а Малька – это потому, что маленький. Но Малька ему нравилось больше, чем Мишка, так его все и звали.
Мамка много работала, кормила семью. Голодом никогда не сидели. Сыты и ладно! А что у детей одёжка драненькая, да обутка худенькая, мамке и дела не было. Два раза в месяц мамка пила водку, а потом до ночи заунывно голосила песню про ямщика, который в степи замёрз. Малька считал, что это песня про отца, а СтаршАя над ним смеялась.
Мальке было десять, когда мамка отравилась палёным пойлом. Он долго представлял, что это за пойло, зачем она его пила, оно ж, наверное, чёрное, воняет дымом и горькое, как пригоревшая, забытая на газу картошка.
Лилька уже училась в учаге, это, по меркам Отшиба, было очень круто. Восемнадцать ей стукнуло за месяц до мамкиной смерти. Она оформила опеку над братом. Злые языки чесали, что очень быстро оформила не просто так, видать дала кому-то, может на лапу, может ещё чего. Малька не знал, как это дать на лапу и что можно дать. Вроде из дома ничего не пропало. Но потом отшибяне решили, что детдома переполнены и ребятёнок с Отшиба никому не нужен, вот и опеку выдали. Лилька исправно приносила продукты, но дома могла не появляться по три-четыре дня. Малька домовничал один: и супец себе сварганит, и кашу и нехитрую одёжку выстирает.
Иногда справляли ему шмотки. Лилька так и говорила:
– Ну, пойдём, малой, шмотки тебе справлять. Растёшь, блин, как на дрожжах! Может тебя кормить меньше?
День справления шмоток был замечательным днём. Они ехали в город. Лилька покупала Мальке мороженное и маленькую шоколадку, а потом шли в церковь, там сестра ставила свечку за упокой мамки. Дальше они обходили церковь и попадали в пристрой, где старые монашки вели их в подвал, где и хранилась "одёжа, как называли её старушки, принесённая благочестивыми горожанами в помощь неИмущим".
Мальку долго экипировали до следующего вырастания штанами, майками, кофтами, носками, стоптанными, но добротными ботинками и всем, всем, всем, что подходило по размеру. Старушки в мешки пихали книжки, иногда потрёпанные, иногда почти новые, зная, что мальчишка охоч до чтения, угощали печеньками, крестили и приговаривали:
– Дай Бог здоровья, рабу Михаилу.
А потом Мальку отводили в трапезную и кормили обедом. За длинным столом собиралась разношёрстная публика, от мала до велика. Все быстро работали ложками, съедали нехитрый, но вкусный церковный благотворительный обед и незаметно исчезали из трапезной. Лилька на обед не ходила, она в это время, как выражалась сама, прошвыривалась по магазинам с школьным рюкзаком Мальки. Покупала ему консервы, лапшу, крупу и чё-нить вкусненькое, пару яблок, например, или пакетик пряников. Когда сытый Малька выходил из церкви с мешками шмоток, сестра ждала его на остановке, вешала на него рюкзак, сыпала в карман мелочь на билет и хлебушко и вталкивала в автобус напутствуя словами: "Дуй домой!"
Себе Лилька в церкви шмотки не брала, видно в другом месте тарилась, как говорила про неё соседка. Одноклассники поговаривали, что в городе много есть мест, где совсем нулёвые шмотки задаром дают. Малька не знал, что такое нулёвые шмотки, размышлял, нуль – ничего, ну как это ничегошные шмотки, и на ум ему приходила сказка про голого короля.
Разбор мешков тоже был интересным занятием, старушки ему клали в мешки и печеньки и много книг, а иногда и какую-нибудь игрушку, у него на столе, приехавшие из церкви, стояли самолёт, пожарная машина и танк. Шмотки Малька стирал в тазике, сушил на верёвках в кухне, гладил допотопным утюгом, "ещё из Союза" и носил.
Был ли в школе, так модный сейчас, буллинг? Вряд ли. Да и слова они такого не знали. Вся их жизнь от рождения была один сплошной буллинг и дома, и в школе, и на улице. Один из директоров звал учеников не иначе, как детёныши-зверёныши, а нынешний – детёныши-гадёныши.
Жизнь продолжалась...
В шестом классе первого сентября в школу пришли всего девять человек. В параллельных и того меньше. Объединили в один. Поговаривали, что кто-то по детдомам поехал, так как родаки копыта двинули. Кто-то уже в колонии угнездился, кому по четырке (по отшибовски – четырнадцать) стукнуло. А из бабского состава некоторые вообще в полном залёте.
Малька представлял, что девчонки где-то летали, далеко улетели и вернуться не могут, да и зачем возвращаться в Отшиб, разве есть здесь чё-нить путное. Маленьким Малька мечтал стать лётчиком. Правда сестра его быстро приземляла, говорила, какой из тебя лётчик с папашей "ямщиком" и ржала, как лошадь, хотя походила больше на толстую лопоухую пони. Так и жил Малька сытый, одетый, никем не приголубленный, но зато и никем небитый.
Начало физики в шестом классе вроде пережили без потерь. Пару раз током кого-то шарахнуло, да в пару дурных голов эбонитовые палочки прилетели, за что физичка назвала их эбонитовыми эбонатами. Все ржали, хотя Малька так и не понял, что в этом было смешного.
Учился он неплохо, на уроках тихо сидел на задней парте, на переменах читал книжки, мечтал быть рыцарем или ковбоем, на худой конец крутым индейцем, а лучше мушкетёром. Получал свои заслуженные трояки и четвёрки.
В седьмом классе, с началом химии, начались проблемы. Сначала химичке на стул налили кислоты. И с замиранием сердца начали ждать результат. К концу урока она всё-таки уселась на стул. Но, то ли кислота выветрились, то ли присела лишь на краешек, дыра была только на юбке, даже колготки уцелели, но дымилась круто.
Химичку больше в школе не видели. Учить химии балбесов из седьмого класса взялся директор. За глаза все его звали Старый Пер. Учительствовал он давно, ещё при Союзе вёл НВП. Когда это было и при каком Союзе Малька не представлял. Что такое НВП тоже не знал. Старого Пера он представлял этаким английским пожилым лордом или французским дворянином и не мог понять причём тут чуть лысоватый, красномордый, с синим носом директор, вечно носящий пиджак с разными пуговицами и лоснящиеся жиром на коленях брюки. Начинал урок он не иначе как:
– Детёныши-гадёныши, не дай Бог! – И показывал кулак.
Кто такой Бог Малька знал. В церкви, где шмотки справляли, монашки про него рассказывали. Богу, за упокой мамки, Лилька свечку ставила. Но все говорили: "Дай, Бог!", а Старый Пер всегда орал: "Не дай, Бог!" А потом директор сжатым кулаком стукал по столу, и все втягивали головы в плечи, а Малька на задней парте пытался съёжиться до размера ёжика.
Не смотря на грозные взгляды и кулак, они всё же устроили пожар. Малька увлечённо срисовывал с учебника колбы и пробирки, когда на второй парте что взорвалось. Когда раздался хлопок и Малька поднял голову,
жёлто-оранжевые сгустки, переливаясь, разлетались крупными извивающимися бесформенными каплями в разные стороны. Кто-истошно заорал. У Каляки-Маляки, Алки Калякиной, загорелись волосы. Полыхнула стопка тетрадей на учительском столе. Директор задымился, закрыл грудь рукой, завизжал и побежал к выходу. Все бросились за ним. Огню до задней парты было ещё далеко и Малька собрал рюкзак, он всегда аккуратно относился к вещам, подхватил висящую на спинке стула ветровку и двинулся к выходу.
Из левой ноги "П" школы активно выбегали старшаки с середины эвакуировались пятые-седьмые классы. Правую ногу пожар ещё не начал лизать, и мелких из началки во дворе не было совсем. Малька бросился к крылу началки. Окна за толстенными заваренными решётками и задёрнутые плотно шторы. Дотянулся. Застучал в окно. Выглянула молоденькая учительница с недовольной мордашкой, погрозила пальцем и задёрнула штору. Малька побежал в школу. Первый этаж был уже наполовину в дыму. Мальчик закашлялся. Дым ел глаза и мешал видеть. Малька закрылся рукой и припустил по коридору. Завернул в началку. Досюда дым ещё не добрался. Но огонь уже приметил жертву и подползал по стенам, глотая доску объявлений, стенгазеты, выставку рисунков... Малька, вырвавшись из дыма, глотнул полной грудью воздуха, и с криком "Пожар", начал открывать двери классов. Классы засуетились растревоженным ульем и бросились наружу, а Малька взлетел по лестнице на второй этаж. Паника внизу набирала обороты, кто-то кричал про ключ от пожарного выхода, кто-то визжал.
Малька рвал двери первых-вторых классов хрипел "Пожар!" и нёсся дальше. Горела лестница, и дым уже вовсю лез наверх. Метались дети, орали, не открывались окна. Дышать уже становилось трудновато.
Малька со всего маха ударил кулаками в стекло, потом ещё раз, ещё... С мерзким звоном стекло в окне нехотя треснуло и осыпалось. Рядом звенькнуло ещё одно окно, потом ещё. Внизу столпились люди и кричали:
– Прыгайте!
Многие растягивали куртки, старшие протягивали вверх руки, готовясь поймать прыгнувших. Дети боялись лезть на подоконники, упирались и
|
Ну, чтоб сыграть царевну-лягушку не обязательно рождаться лягушкой...
Здравия, Александрина. Напомнила. Я барачный.
Маленькое чудо уже выросло. Это уже большое чудовище. 
