Евгения, привлекательная женщина тридцати трёх лет, с большими печальными глазами, недавно приехавшая работать в столицу, с робким сомнением вошла в офис брачного агентства. Там ей пришлось рассказать немного о себе, о том, как родилась в большом областном центре, как училась в музыкальной школе по классу скрипки, об отце и матери, профессорах университета, о том как в пятнадцать лет осталась круглой сиротой и стала жить в далёком рабочем посёлке у тётки, взявшей её на воспитание. Там окончила школу, работала на ткацкой фабрике, а когда её закрыли, приехала в Москву и устроилась в клининговую компанию уборщицей квартир. Учитывая свой прошлый неудачный опыт, она внимательно рассматривала предложенных ей кандидатов с фотографий, у многих из которых на внешности можно было заметить следы сложно прожитой жизни. Но один молодой мужчина задержал её внимание открытым, доверчивым и простым лицом с улыбкой человека, располагающего к себе, и, как следовало из биографии, также приехавшего в Москву на заработки из приуральского городка.
Женя недолго ожидала и уже вечером избранник позвонил, представившись Алексеем, предложил встречу в парке. Прогуливаясь рядом с ним, рассказав о себе и выслушав его житейскую историю, она почувствовала себя уже не такой одинокой.
Её тётя была верующим человеком и по воскресеньям ходила в старую церковь, построенную при фабрике ещё до революции и снова открытую в наше время. Всегда брала с собой и племянницу, которой тоже нравилась служба и пение хора на клиросе. Женя стала и сама стремиться в храм, к иной жизни с другим смыслом, с особым внутренним и наружным бытием, отличным от тягучего поселкового существования. О том, верит ли, не думала, руководимая только чувствами, обострёнными своей сиротской судьбой.
В организации, где она теперь работала, ей предложили сделать уборку большой квартиры в центре Москвы, дверь которой открыл сутулый пожилой человек с длинными седыми волосами, падающими на плечи, с острым большим носом, подозрительным взглядом, в домашнем халате и тапочках. Узнав, что она из клинингового агентства, показал своё пыльное помещение, заваленное книгами и беспорядочно разбросанной одеждой, а сам не говоря ни слова, сел за рояль, стоявший в центре большой комнаты, и стал играть. Жене вспомнилось, что в музыкальном училище, при котором была и школа, где училась игре на скрипке, когда ещё живы были её родители, тоже стоял настоящий рояль чёрного цвета с блестящим отливом, хотя она никогда не слышала его звучания. Начала наводить порядок, а человек, сидящий за фортепиано, настолько увлёкся, что забыл о её нахождении рядом, и Женя стала невольным слушателем. Насколько могла судить, имея небольшое музыкальное образование, она поняла, что это был профессиональный пианист. Вдруг он остановился и задумался, потом снова стал повторять это же место исполняемого произведения, но уже по-другому, потом ещё раз и ещё. Наконец, как бы очнувшись и вернувшись в наш мир, удивлённо посмотрел на неё. Она стояла с тряпкой в руке, заворожённая его игрой.
-Вы, вероятно, знаете кто я? - спросил он, заметив интерес к его исполнению.
-Нет, - с трудом проговорила Женя.
-Когда-то меня знали все. Обо мне говорили: «Мастер туше́». А вы знаете, что такое настоящее «туше́»? Думают, что это можно достигнуть тренировкой. Дураки. Настоящее «туше» здесь, - он ткнул пальцем в середину своей груди. - Да что говорить! - и снова заиграл.
Женя стояла, не двигаясь, ей никогда не приходилось слышать таких звуков, которые появлялись не из динамиков и даже не со сцены в концертном зале, а прямо здесь в трёх метрах от неё из-под мягких подушечек его пальцев. Он касался клавиш, как бы лаская, чуть заметно поглаживая их.
Пианист опять остановился и спросил:
-Вы любите музыку?
Ей сразу хотелось сказать: «Конечно», но она честно ответила:
-Не знаю.
Он внимательно на неё посмотрел.
-Может не всякую? Хотите, я сыграю вам Шопена?
И, не дождавшись ответа, положил руки на клавиши, но не сразу начал. Звучания серьёзного инструмента, при таком владении им, она не слышала никогда раньше. Жене казалось, что какая-то неведомая сила чудесным образом перенесла её из обычного быта, где живут такие же простые люди, думающие о хлебе насущном, в фантастический, невероятный мир, где она была впервые.
Музыку остановил телефонный звонок. На вопрос из агентства, приславшего к нему работницу, пианист ответил, что очень доволен уборкой квартиры.
- Но ведь я ещё ничего не сделала, - опомнилась Женя.
- Ничего, успеете, я закажу вас на завтра.
Когда она вышла и рассеянно брела по улице, ей позвонил Алексей и предложил вечером погулять на Красной площади. Женя, конечно же, согласилась, она всё ещё была полна радости и восторга.
На площади дул холодный ветер, и Алексей, сняв с себя ветровку, бережно надел на неё, поправил воротник и его тёплые пальцы нежно коснулись шеи. Она помнила такие же ласковые прикосновения рук её отца и ей стало спокойно и уютно от этого. Алёша что-то говорил, кажется рассказывал о своей жизни на Урале, потом о теперешней работе, о своей бригаде. Она плохо слушала, его слова заглушались в голове звуками рояля, слышимыми ею прямо сейчас, пересыпающимися без мелодии, но красивыми аккордами. Было так хорошо, что она шла всё время улыбаясь, не думая ни о чём, иногда взглядывая на своего спутника, которому казалось, что она восхищается его рассказом.
На следующее утро Женя снова нажала кнопку звонка в квартиру пианиста. Он также был в халате и тапочках, но она заметила отсутствие в этот раз седой щетины на лице. Он улыбнулся, и Женя робко вошла. Всё повторилось, как в прошлый раз: фортепианная игра, и она, недвижно слушавшая с тряпкой в руках.
Пианист перебирал сморщенными пальцами чёрные и белые клавиши, звуки которых сливались и налагались друг на друга. Педаль, на которую всё время нажимал он ногой, обутой в тапок, не давала заканчиваться звукам. Они гудели, растворяясь, как в тумане исчезает силуэт. Все мелодии, которые пел рояль, были немного грустными, но эта минорность, казалась Жене близкой чувству, возникающему в её душе при воспоминаниях о прожитой жизни. При этом музыка не вызывала в ней самих воспоминаний, а только то состояние, которое создавалось ими. Ей казалось, что звуки, разгоняемые педалью, плывут без остановки и она тонет в них, задыхаясь от грустного и радостного счастья.
Но вот, последняя нота растворилась, и рояль замолчал.
Женя опустила глаза от пристально и внимательно смотревшего на неё пианиста. Повернувшись к ней на вращающемся стуле, он начал говорить:
-Взяв Гран-при на конкурсе, я исчез, меня никто не видел и не слышал три года. Все думали, что я умер или сошёл с ума. Только, когда подготовил программу на десять концертов, вышел из дома и сказал: «Я готов».
Потом объездил всю страну, где только не играл, соглашался на любые площадки. Опять все думали, что ради денег. Нет, тогда я играл только для себя…
- А сейчас? - вырвалось у Жени.
- А сейчас ни для кого, и даже не для вас.
«Странный человек, - подумала она, - живёт один, из дома не выходит, окна закрыты шторами. Может он действительно сумасшедший?»
-Но ведь для чего-то я живу, правда?
-Правда, - не сразу, но твёрдо, и тихо ответила Женя.
-Для музыки, я ей служу, я её раб.
Он опять повернулся к роялю.
Первые касания его пальцев извлекали из клавиш такие проникновенные звуки, которые вызывали у Жени ощущения физического прикосновения. Она чувствовала, как отдельные ноты в начале произведения (это был Ноктюрн № 5 Шопена) повторялись или, скорее создавались, возникали внутри неё, а следующие, бегло перебираемые, перекатывались по её груди и, казалось, пианист играл не на рояле, так сильно она чувствовала ласкавшие её руки.
Когда замолкла музыка и растаял последний звук, он, не убрав ещё пальцев с клавиатуры, повернул голову в её сторону и снова пристально, изучающе смотрел, как с интересом смотрит исследователь в микроскоп на реакцию подопытного. Она замерла, как под гипнозом, как попавшая в паутину муха. Прошла минута, и пианист сам вывел её из катарсического состояния, громко сказав:
- На сегодня всё.
Она не сразу смогла сказать:
- А, как же…
- Завтра придёте убирать.
Женя вышла и, спускаясь по лестнице, пыталась всё обдумать, но мыслей не было никаких, только чувствовала, что с ней что-то сделали, не спросив, хотела ли она этого.
Где-то сверху зазвонили колокола и, увидев вход в Покровский женский монастырь, она зашла внутрь ограды и, отстояв в очереди, подошла к храму святой Матроны. Женя стояла перед иконой и ничего не могла попросить у неё, она не понимала своих чувств и, постояв, вышла наружу. Идя дальше, она услышала короткий гудок своего мобильного. Это было сообщение от Алексея, ожидавшего её у входа на ВДНХ. Она, всё ещё отрешённо вошла в метро…
Лёша предложил сначала зайти в кафе «МакДоналдс», находящееся недалеко от входа. Все столики были заняты, верхнюю одежду складывали на стулья. Он помог ей раздеться и поправил воротничок её кофты. Пальцы опять касались её шеи, но странно, что она уже не так чувствовала их, она понимала только, что ей поправили воротник.
На следующий день Женя опять пошла делать уборку в квартире старого пианиста. Подымаясь по лестнице на его этаж, она думала, что идёт сюда последний раз и сегодня будет только выполнять свою работу, не обращая внимание на его музыку, но, зайдя в комнату и приготовившись работать, она опять остановилась и слушала, слушала, а потом попросила сама тот же Ноктюрн № 5 Шопена. В этот раз пианист исполнял его иначе. В первых нотах слышалась даже не грусть, а глубокий тоскливый оттенок утраты чего-то. Жене было странно сознавать, что она хотела этого звука.
Когда он закончил и вышел, довольно скоро раздался его высокий и хриплый голос из кухни:
- Зайдите сюда.
Подходя, она увидела разогретый чайник и две старинных чашки с блюдцами, а в центре стола на красивом расписном подносе стоял большой торт.
- Садитесь, вы пришли как раз во-время, торт только что принесли.
- Мне неловко, ведь я ничего ещё не сделала, - смущаясь, сказала Женя.
- Вы сделали много, очень много и даже не представляете, сколько.
Он помолчал, размышляя, как понятнее сказать дальше, затем продолжил:
- Вы оправдали всю мою прошлую жизнь.
Она смотрела на него, ничего не понимая.
- Сначала, я готовил из себя исполнителя для публики, для цветов и аплодисментов, но уже тогда старался играть не как большинство. Хороших пианистов очень мало. Музыковеды, полагающие, что они что-то понимают в музыке, считают: разница только в ударе пальцем, сильнее, слабее, а качество звука зависит от инструмента. Тише, громче, быстрее, рубато, легато - и всё. Если бы это было так, то на конкурсах побеждали бы автоматы. И постепенно я стал понимать, как мало среди слушателей, да и поклонников, настоящих ценителей. Остальные приходят ради престижа, а некоторые только и рады найти фальшивую ноту. Потом я, уединившись, стал играть для себя, не обращая внимания на реакцию зрителей, и довёл игру до совершенства, на которое был способен. И только после этого понял, что принадлежу не себе, а только музыке.
Но теперь я увидел в вас то высшее
Спасибо.